ло, чтобы закутать одеялом ее ноги и прикрыть ей лицо. Увы, у нее было
так мало сил! С недобрым предчувствием посмотрел я на юго-запад и поду-
мал о шестистах милях, отделявших нас от берега, и о всех предстоявших
нам испытаниях. Да и бог весть, что еще ждало нас впереди! В этой части
океана в любую минуту мог разыграться гибельный для нас шторм. И все же
я не испытывал страха. Я не был спокоен за будущее, о нет, - самые тяж-
кие сомнения грызли меня, - но за всем этим не было страха. "Все обой-
дется, - твердил я себе, - все обойдется!"
После полудня ветер посвежел и поднял большие волны, которые основа-
тельно трепали шлюпку и задавали мне работу. Впрочем, запасенная нами
провизия и девять бочонков воды придавали шлюпке достаточную устойчи-
вость, и я шел под парусом, пока это не стало слишком опасным. Тогда я
убрал шпринт, туго притянул и закрепил верхний угол паруса, превратив
его в треугольный, и мы поплыли дальше.
Под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны дымок парохо-
да. Это мог быть либо русский крейсер, либо скорее всего "Македония",
все еще разыскивающая шхуну.
Солнце за весь день ни разу не выглянуло из-за облаков, и было очень
холодно. К ночи облака сгустились еще больше, ветер окреп, и нам приш-
лось ужинать, не снимая рукавиц, причем я не мог выпустить из рук руле-
вого весла и ухитрялся отправлять в рот кусочки пищи только в промежут-
ках между порывами ветра.
Когда стемнело, шлюпку стало так швырять на волнах, что я вынужден
был убрать парус и принялся мастерить плавучий якорь. Это была нехитрая
штука, о которой я знал из рассказов охотников. Сняв мачту, я завернул
ее вместе с шпринтом, гиком и двумя парами запасных весел в парус, нак-
репко обвязал веревкой и бросил за борт. Конец веревки я закрепил на но-
су, и плавучий якорь был готов. Мало выступая из воды и почти не испыты-
вая влияния ветра, он тормозил шлюпку и удерживал ее носом к ветру. Ког-
да море покрывается белыми барашками, это наилучший способ, чтобы шлюпку
не захлестнуло волной.
- А теперь что? - весело спросила Мод, когда я справился со своей за-
дачей и снова натянул рукавицы.
- А теперь мы уже не плывем к Японии, - сказал я. - Мы дрейфуем на
юго-восток или на юго-юго-восток со скоростью по крайней мере двух миль
в час.
- До утра это составит всего двадцать четыре мили, - заметила она, -
да и то, если ветер не утихнет.
- Верно. А всего сто сорок миль, если этот ветер продержится трое су-
ток.
- Не продержится! - бодро заявила Мод. - Он непременно повернет и бу-
дет дуть как следует.
- Море - великий предатель.
- А ветер? - возразила она. - Я ведь слышала, как вы пели дифирамбы
"бравым пассатам".
- Жаль, что я не захватил сектант и хронометр Ларсена, - мрачно про-
изнес я. - Когда мы сами плывем в одном направлении, ветер сносит нас в
другом, а течение, быть может, - в третьем, и равнодействующая не подда-
ется точному исчислению. Скоро мы не сможем определить, где находимся,
не сделав ошибки в пятьсот миль.
После этого я попросил у Мод прощения и обещал больше не падать ду-
хом. Уступив ее уговорам, я ровно в девять оставил ее на вахте до полу-
ночи, но, прежде чем лечь спать, хорошенько закутался в одеяла, а поверх
них - в непромокаемый плащ. Спал я лишь урывками. Шлюпку швыряло, с
гребня на гребень, волны гулко ударялись о дно. Я слышал, как они ревут
за бортом, и брызги ежеминутно обдавали мне лицо. И все же, размышлял я,
не такая уж это скверная ночь - ничто по сравнению с тем, что мне ночь
за ночью приходилось переживать на "Призраке", и с тем, что нам, быть
может, предстоит еще пережить, пока нас будет носить по океану на этом
утлом суденышке. Я знал, что обшивка у него всего в три четверти дюйма
толщиной. Слой дерева тоньше дюйма отделял нас от морской пучины.
И тем не менее, готов утверждать это снова и снова, я не боялся. Я
больше уже не испытывал того страха смерти, который когда-то нагонял на
меня Волк Ларсен и даже Томас Магридж. Появление в моей жизни Мод Брус-
тер, как видно, переродило меня. Любить, думал я, - ведь это еще лучше и
прекраснее, чем быть любимым! Это чувство дает человеку то, ради чего
стоит жить и ради чего он готов умереть. В силу любви к другому существу
я забывал о себе, и вместе с тем - странный парадокс! - мне никогда так
не хотелось жить, как теперь, когда я меньше всего дорожил своей жизнью.
Ведь никогда еще жизнь моя не была наполнена таким смыслом, думал я. По-
ка дремота подкрадывалась ко мне, я лежал и с чувством неизъяснимого до-
вольства вглядывался в темноту, зная, что там, на корме, приютилась Мод,
что она зорко несет свою вахту среди бушующих волн и готова каждую мину-
ту позвать меня на помощь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Стоит ли рассказывать о всех страданиях, перенесенных нами на нашей
маленькой шлюпке, когда нас долгие дни носило и мотало по океанским
просторам? Сильный северо-западный ветер дул целые сутки. Потом наступи-
ло затишье, но к ночи поднялся ветер с юго-запада, то есть прямо нам в
лоб. Тем не менее я втянул плавучий якорь, поставил парус и направил
лодку круто к ветру с курсом на юго-юговосток. Ветер позволял выбирать
лишь между этим курсом и курсом на запад-северо-запад, но теплое дыхание
юга влекло меня в более теплые моря, и это определило мое решение.
Однако через три часа, - как сейчас помню, ровно в полночь, - когда
нас окружал непроницаемый мрак, этот юго-западный ветер так разбушевал-
ся, что я вновь был принужден выбросить плавучий якорь.
Рассвет застал меня на корме. Воспаленными от напряжения глазами я
всматривался в побелевший вспененный океан, среди которого наша лодка
беспомощно взлетала и ныряла, держась на своем плавучем якоре. Мы нахо-
дились на краю гибели - каждую секунду нас могло захлестнуть волной.
Брызги и пена низвергались на нас нескончаемым водопадом, и я должен был
безостановочно вычерпывать воду. Одеяла промокли насквозь. Промокло все,
и только Мод, в своем плаще, резиновых сапогах и зюйдвестке, была хорошо
защищена, хотя руки, лицо и выбившаяся из-под зюйдвестки прядь волос бы-
ли у нее совершенно мокрые. Время от времени она брала у меня черпак и,
не страшась шторма, принималась энергично вычерпывать воду. Все на свете
относительно: в сущности, это был просто свежий ветер, но для нас, бо-
ровшихся за жизнь на нашем жалком суденышке, это был настоящий шторм.
Продрогшие, измученные, весь день сражались мы с разбушевавшимся оке-
аном и свирепым ветром, хлеставшим нам в лицо. Настала ночь, но мы не
спали. Опять рассвело, и по-прежнему ветер бил нам в лицо и пенистые ва-
лы с ревом неслись навстречу.
На вторую ночь Мод начала засыпать от изнеможения. Я укутал ее плащом
и брезентом. Одежда на ней не очень промокла, но девушка закоченела от
холода. Я боялся за ее жизнь. И снова занялся день, такой же холодный и
безрадостный, с таким же сумрачным небом, яростным ветром и грозным ре-
вом волн.
Двое суток я не смыкал глаз. Я весь промок, продрог до костей и был
полумертв от усталости. Все тело у меня ныло от холода и напряжения, и
при малейшем движении натруженные мускулы давали себя знать, - двигаться
же мне приходилось беспрестанно. А нас тем временем все несло и несло на
северо-восток - все дальше от берегов Японии, в сторону холодного Берин-
гова моря.
Но мы держались, и шлюпка держалась, хотя ветер дул с неослабевающей
силой. К концу третьего дня он еще окреп. Один раз шлюпка так зарылась
носом в волну, что ее на четверть залило водой. Я работал черпаком, как
одержимый. Вода, заполнившая шлюпку, тянула ее книзу, уменьшала ее пла-
вучесть. Еще одна такая волна - и нас ждала неминуемая гибель. Вычерпав
воду, я вынужден был снять с Мод брезент и затянуть им носовую часть
шлюпки. Он закрыл собою шлюпку на треть и сослужил нам хорошую службу,
трижды спасая нас, когда лодка врезалась носом в волну.
На Мод было жалко смотреть. Она съежилась в комочек на дне лодки, гу-
бы ее посинели, на бескровном лице отчетливо были написаны испытываемые
ею муки. Но ее глаза, обращенные на меня, все так же светились мужест-
вом, и губы произносили ободряющие слова.
В эту ночь шторм, должно быть, бушевал особенной яростью, но я уже
почти ничего не сознавал, усталость одолела меня, и я заснул на корме.
К утру четвертого дня ветер упал до едва приметного дуновения, волны
улеглись, и над нами ярко засияло солнце. О, благодатное солнце! Мы не-
жили свои измученные тела в его ласковых лучах и оживали, как букашки
после бури. Мы снова начали улыбаться, шутить и бодро смотреть на буду-
щее. А ведь в сущности положение наше было плачевнее прежнего. Мы теперь
были еще дальше от Японии, чем в ту ночь, когда покинули "Призрак"; а о
том, на какой широте и долготе мы находимся, я мог только гадать, и при-
том весьма приблизительно. Если мы в течение семидесяти с лишним часов
дрейфовали со скоростью двух миль в час, нас должно было снести по край-
ней мере на сто пятьдесят миль к северо-востоку. Но были ли верны мои
подсчеты? А если мы дрейфовали со скоростью четырех миль в час? Тогда
нас снесло еще на сто пятьдесят миль дальше от цели.
Итак, где мы находимся, я не знал и не удивился бы, если бы мы вдруг
снова увидели "Призрак". Вокруг плавали котики, и я все время ждал, что
на горизонте появится промысловая шхуна. Во второй половине дня, когда
снова поднялся свежий северо-западный ветер, мы действительно увидели
вдали какую-то шхуну, но она тут же скрылась из глаз, и опять мы оста-
лись одни среди пустынного моря.
Были дни непроницаемого тумана, когда даже Мод падала духом и с ее
губ уже не слетали веселые слова; были дни штиля, когда мы плыли по без-
молвному, безграничному простору, подавленные величием океана, и диви-
лись тому, что все еще живы и боремся за жизнь, несмотря на всю нашу
беспомощность; были дни пурги и снежных шквалов, когда мы промерзали до
костей, и были дождливые дни, когда мы наполняли наши бочонки стекавшей
с паруса водой.
И все эти дни моя любовь к Мод непрестанно росла. Эта девушка была
такой многогранной, такой богатой настроениями - "протеевой", как я на-
зывал ее, - натурой. У меня были для нее и другие, еще более ласковые
имена, но я ни разу не произнес их вслух. Слова любви трепетали у меня
на губах, но я знал, что сейчас не время для признаний. Можно ли, взяв
на себя задачу спасти и защитить женщину, просить ее любви? Но сколь ни
сложно было - в силу этого и в силу многих других обстоятельств - мое
положение, я, думается мне, умел держать себя как должно. Ни взглядом,
ни жестом не выдал я своих чувств. Мы с Мод были добрыми товарищами, и с
каждым днем наша дружба крепла.
Больше всего поражало меня в Мод полное отсутствие робости и страха.
Ни грозное море, ни утлая лодка, ни штормы, ни страдания, ни наше одино-
чество, то есть все то, что могло бы устрашить даже физически закаленную
женщину, не производило, казалось, никакого впечатления на нее. А ведь
она знала жизнь только в ее наиболее изнеживающих, искусственно облег-
ченных формах. Эта девушка представлялась мне всегда как бы сотканной из
звездного сияния, росы и туманной дымки. Она казалась мне духом, приняв-
шим телесную оболочку, и воплощением всего, что есть самого нежного,
ласкового, доверчивого в женщине. Однако я был не вполне прав. Мод и ро-
бела и боялась, но она обладала мужеством. Плоть и муки были и ее уде-
лом, как и всякой женщины, но дух ее был выше плоти, и страдала только
ее плоть. Она была как бы духом жизни, ее духовной сутью, - всегда без-
мятежная с безмятежным взглядом, исполненная веры в высший порядок среди
неустойчивого порядка вселенной.
Опять наступила полоса штормов. Дни и ночи ревела буря, рукой титана
