заграждения, других дальше на юг, где стояло ещё два оройхона,
узкой лентой протянувшихся вглубь далайна. Выбраться из этой
западни казалось вовсе невозможным.
Заряженные ухэры и татацы стояли на самых видных местах, но одонт
разрешил стрелять лишь в самом крайнем случае. Кроме того, было
приказано не убивать тех, кто сдаётся в плен. Всё-таки, Моэртал
не был абсолютно уверен, что илбэч не оказался в ловушке. Поэтому
цэрэгам был выдан больший чем обычно запас хитиновых верёвок.
Настоящие изгои -- женщины, калеки, беспомощные неудачники
частью заранее бежали на север, частью же сдались передовому
отряду и связанные попарно были отправлены на допрос. Разбойники
попытались вырваться и уйти. Шооран стоял в цепи заграждения на
поребрике, когда из-за тэсэгов с криком выбежал отряд ночных
пархов. Их было дюжины полторы, и единственное их преимущество
состояло во внезапности удара. Не переставая кричать, они
бросились на цепь. Цэрэги поспешно стягивались навстречу.
Шооран оказался в самом центре схватки. Он увидел, как на него
несётся один из бандитов. Мелькнуло знакомое лицо, испятнанное
следами игл, гудящим кругом рванулся сверху хлыст. Шооран успел
вскинуть над головой копьё, отведя смертельный удар, и ринулся
под ноги изгою. Если бы они были вдвоём, то это был бы последний
поступок в его жизни, так как копьё отлетело в сторону, а хлыст
остался в руках парня, но сбитый с ног противник не успел
ударить. Когда Шооран вскочил, он увидел, что Турчин и дюженник
Коннар насели на парня и вяжут ему руки. Остальные изгои были
убиты или тоже связаны. Прорваться и уйти удалось лишь троим.
-- Отлично! -- похвалил Шоорана дюженник. -- Я уже было зачислил
тебя в покойники, а ты не только сам уцелел, но и этого с ног
сбил. Ишь, как на тебя смотрит -- вот-вот прыгнет словно парх.
Парень, не мигая, глядел на Шоорана. Сузившийся от бешенства
зрачок превратился в точку, и глаза казались белыми. Шрамы на
щеке налились кровью, у виска часто билась жилка. Коннар обошёл
пленника кругом и, приняв решение, повернулся к Шоорану.
-- Это явно не илбэч, -- сказал он, -- и каторжника из него тоже
не выйдет -- сбежит. Между прочим, тебя искать. За такими долги
не пропадают, я это знаю, сам такой. Так что, отведи-ка ты его в
шавар, а я доложу, что пленников всего восемь.
Шооран взял копьё, повёл им вверх, приказывая парню подняться.
Тот молча встал и, не глядя по сторонам, пошёл вперёд с таким
видом, словно не его, а он ведёт противника к шавару. Шооран шёл
сзади. Его не покидало ощущение, что он уже видел и эту
небрежную походку, и этот взгляд. Не тогда вечером, а ещё раньше,
давным-давно. Хотя этого, конечно, не могло быть, раз увидевший
клеймо на лице парня, не забыл бы его никогда. В башмак цэрэга
вправляется дюжина игл, а здесь в кожу впечаталось гораздо
больше, словно изгой улёгся в постель, положив под щёку вместо
подушки живую тукку.
-- Постой, -- сказал Шооран.
Парень остановился.
-- Ээтгон, это твоё имя или прозвище?
Ответа не было. Парень смотрел поверх головы Шоорана, лицо
оставалось спокойно, лишь жилка над щекой продолжала
пульсировать в бешеном темпе.
-- Ты... -- Шооран запнулся, не осмелившись произнести имя, -- ты
родом со Свободного оройхона?
Взгляд наконец опустился на лицо Шоорана, Ээтгон, помедлив пару
секунд, ответил:
-- Не помню. У меня нет родины.
Шооран вытащил нож, начал резать скользко скрипящие верёвки.
Ээтгон молча ждал.
-- Вдоль поребрика стоят караулы, -- сказал Шооран. -- Постарайся
не попасться им на глаза.
Изгой стряхнул с рук обрывки пут и, так ничего и не сказав, не
попрощавшись и не поблагодарив, пошёл прочь.
-- Постой! -- крикнул Шооран. -- Скажи, Чаарлах жив?
-- Он ушёл давно, -- ответил Ээтгон, не оборачиваясь, -- и я не
знаю -- куда.
-- Спасибо, -- сказал Шооран.
* * *
После удачного завершения операции цэрэги, участвовавшие в
боевых действиях, были отпущены по домам. Получил отпуск и
Шооран. Дюженник Коннар особо отметил его храбрость, и теперь
Шооран был на месяц свободен от патрульной службы. Узнав об этом,
Шооран немедленно поспешил к палатке Яавдай. Вся семья была на
поле, но новость о возвращении цэрэгов разнеслась повсюду, и мать
мгновенно отправила Яавдай домой. Они встретились у входа в
палатку, остановились в двух шагах друг от друга. Шооран
почувствовал, как испаряется вся его храбрость и решительность.
-- Здравствуй, -- выдавил Шооран.
-- Здравствуйте, -- эхом откликнулась Яавдай.
-- Я вернулся, -- сказал Шооран.
-- ...
-- Я думал о тебе все эти дни... -- слова падали словно мимо, не
касаясь ушей собеседницы, лишь лёгкие кивки показывали, что его
всё-таки слышат.
Шооран первый вошёл в палатку, словно хозяин, приглашающий гостя.
Напряжение становилось невыносимым, и тогда Шооран произнёс те
слова, что не мог выжать из себя:
-- Яавдай, я не могу жить без тебя. Я хочу, чтобы ты пришла ко
мне и была моей женой. Ты согласна?
Долгие секунды в палатке висела тишина, потом тихо упало:
-- Да...
Слова, так мучившие его, были больше не нужны. Шооран медленно
поднял руки и надел на тонкую девичью шею ожерелье из
драгоценного голубого жемчуга.
* * *
Свадьбу сыграли по всем правилам -- пригласив священника и
баргэда. Поднявшись на суурь-тэсэг под строгим взглядом Тэнгэра
обменялись дарами. Шооран отдал гарпун: "Я буду твоей костью и
защитой". В ответ получил плод туйвана: "Я буду твоей радостью и
усладой". Потом отправились к далайну. До мягмара был ещё чуть не
целый год, и потому важные лица и большинство гостей остановились
на кромке сухого оройхона, ожидая возвращения молодых. К самому
далайну пошёл лишь беспечный Киирмон и две сестры невесты,
желавшие во что бы то ни стало досмотреть всё до конца.
-- Господин мой, Ёроол-Гуй! -- произнёс Шооран, отпуская сладкий
плод, -- вот моя жена. Больше у меня нет ничего. Возьми её и
забудь о нас!
-- О Многорукий! -- прошептали губы Яавдай. -- Вот мой муж.
Возьми его...
Вечером гости выпили пять бурдюков вина и съели гору мяса.
Захмелевший Турчин рассказывал, как он едва не схватил илбэча, а
Киирмон, натянув на суваг новые струны, пел песни о любви.
Медовый месяц прервался неожиданно и по вине всё того же илбэча.
Оройхон возник на востоке, где со времён безумного старика было
спокойно. Получилось это как-то само собой. Днём у Яавдай было
много дел, ведь жена цэрэга - не знатная дама, но и не
простолюдинка. Она обязана носить нарядный талх и уметь готовить
сладкую кашу, а её руки должны быть белыми даже после возни с
забродившим туйваном. Всё это требует немалого искусства и
изворотливости, и уж конечно ничему подобному не учат в семьях
земледельцев, поэтому Яавдай приходилось брать уроки у обедневших
старух -- вдов цэрэгов. Оставаясь один, Шооран отправлялся
гулять. Теперь он мог ходить по всем сухим землям кроме царского
оройхона и однажды, потратив три часа, без малейших усилий
добрался к восточному побережью. Несколько дней назад этот берег
был разорён Ёроол-Гуем, и сейчас там не было ни души. Шооран
поставил оройхон и засветло вернулся к молодой жене, не возбудив
ничьего подозрения. Но уже на следующий день ему пришлось выйти
на службу, потому что часть цэрэгов отправилась на восток,
прочёсывать мокрые земли.
Жизнь вошла в гладкое русло и покатилась вперёд плавно, быстро и
незаметно. Шооран исправно нёс службу и числился на хорошем
счету. Разбитые изгои почти не тревожили оройхоны, справляться с
ними было нетрудно. Отбыв положенное Шооран спешил домой, где его
ждала Яавдай. Хотя она и превзошла все науки знатных жён, но
ничуть не изменилась. Она никогда не начинала разговора сама,
ответы её были односложны, лицо оставалось неподвижным. Лишь руки
теперь были заняты: непрерывно вывязывали кружево из тонкой
соломенной нити. Шооран садился рядом, глядел на тающее в
полутьме лицо, рассказывал о себе, о своих странствиях.
Рассказывал правду, только правду, почти всю правду. Из-за этого
"почти" в рассказах Шоорана появлялись провалы и несоответствия,
превращавшие исповедь в подобие сказок Кииртала. Яавдай не
замечала несоответствий, а порой словно и вообще ничего не
слышала. Лишь однажды, когда Шооран рассказывал о матери, она
вдруг сняла ожерелье, долго рассматривала его, перебирая
жемчужины, и на лице родилось выражение удивления.
Ко всем странностям Шооран быстро привык и скучал без Яавдай,
если по службе приходилось отправляться куда-то на несколько
дней.
Минул мягмар. Со дня свадьбы прошел почти год. За год Шооран
выстроил два острова. Первый -- во время медового месяца, второй
-- много позже, но точно так же, если не считать, что в этом
случае появился сухой участок. Два оройхона за год -- очень мало.
Такая работа ничуть не напоминала давние планы застроить весь
далайн, но теперь Шооран и не стремился к этому. Хотелось просто
жить, любить Яавдай и не мучиться ради земель, не приносящих
ничего, кроме лишней крови. К тому же, на его счету уже девять
оройхонов. Не так много было илбэчей, сделавших столько. Не всем
же быть ванами.
Самым мощным впечатлением прошедшего года было путешествие на
царский оройхон. Хотя настоящим путешествием его было трудно
назвать -- дорога к царскому оройхону требовала четыре часа
хорошего хода. Правда, ступить на царский оройхон без
специального разрешения не мог не только простой земледелец, но и
цэрэг. Столица охранялась крепко, на каждом пригорке вдоль
поребрика стоял дозорный.
На самом оройхоне не было ни единого поля, нигде не стояло ни
одного навеса, под каким прячется от чужих глаз семья
земледельца, хлебная трава была выкошена прежде, чем начинала
созревать, и по лужайкам, топча свежую зелень, гуляли
приближённые вана. Даже старые раскидистые туйваны, которых было
на царском оройхоне очень много, казалось росли не ради плодов,
смолы и древесины, а для того, чтобы под ними было удобно
прогуливаться.
Весь оройхон был разделён каменными стенками, преграждавшими
дорогу непосвящённым. За этими стенами скрывались жёны
царственного вана, и жили самые близкие родственники. Даже
близких родственников у государя насчитывалось многое множество,
они населяли царский оройхон, жили по алдан-шаварам других
краёв. Ни один из них не делал ничего, но все имели жён, слуг,
охрану и требовали сладкой пищи, мягкой одежды и удобного жилья.
Теперь Шооран понимал, почему так велики налоги в государстве, и
куда уходит всё это богатство.
Просто так Шооран не мог бы попасть к жилищу вана, но Моэртал,
отправившийся на совет одонтов, включил его в охранную дюжину.
Задолго до границ царского оройхона Моэртал покинул носилки и
оставил свиту, отправившись дальше пешком в сопровождении
только дюжины цэрэгов. Лишь их и пропустили в сады вана. Это
действительно были сады. Берега ручьёв превращены в зелёные
склоны, с которых неудобно брать воду, но где приятно сидеть,
предаваясь созерцанию. Мелкие тэсэги снесены, но не для того,
чтобы расчистить место для навесов, а ради увеличения лужаек.
Лишь несколько скал, на которых возвышались особо древние и
могучие туйваны, оставались нетронуты.
Но более всего поразили Шоорана суурь-тэсэги. Он ожидал увидеть
холм, на вершину которого ведут вырубленные в камне ступени. Там
на вершине стоит трон вана, откуда он правит страной и вершит
суд над преступниками. Каков трон из себя, и сколько вокруг
охраны, Шооран не загадывал, понимая, что всё равно ошибётся.
Вход в царский алдан-шавар, конечно закрыт костяными дверями,
лишние выходы заложены камнем, зато в других местах прорублены
окна. Как ещё может обустроить алдан-шавар человеческая рука? Но
вместо этого Шооран увидел стену. Казалось, весь суурь-тэсэг был
срыт, и на его месте возникло гигантское строение высотой в три
человеческих роста, сложенное из камня, кости и дерева.
Многочисленные окна были застелены прозрачной чешуёй гигантских
рыб, а ворота, большие, чем мог ожидать Шооран, украшены дисками
