* * *
Несомненно, сияющий ван произнёс замечательную речь с вершины
царского тэсэга, но всё же в ней оказалась одна неправда. Увы, и
царям порой свойственно принимать желаемое за уже состоявшееся.
Несмотря на самодержавное удовлетворение, изгои на границах
государства не были усмирены. Конечно, во владениях Моэртала их
осталось меньше, но в прочих прибрежных провинциях изгои
представляли такую силу, что уже выходили на сухое среди бела
дня. Число их не уменьшалось, напротив, известия о новых землях
будоражили народ, поднимая на поиски лучшей доли. Но лучшей доли
не было, три высохших оройхона не могли изменить положения в
стране, и большинство сорвавшихся с места людей бедовало на
мокром, не зная, где приткнуться. Если бы не Ёроол-Гуй, они
составили бы государству угрозу куда большую, чем ничтожный мятеж
Хооргона. Поэтому совет одонтов вновь и вновь откладывал поход на
запад и одну за другой снаряжал экспедиции против собственных
непокорных граждан.
Первое время Шооран не попадал в состав карательных отрядов. Как
особо доверенный воин, доказавший в сражении свою храбрость, он
был приставлен к ухэрам, которые участвовали лишь в больших
операциях, а во время обычных облав оставались на сухом. Такое
положение как нельзя лучше устраивало его. Шооран ничуть не
обманывался в отношении изгоев, он знал, что большинство среди
них -- обычные грабители, потерявшие остатки души, спокойно
убивающие и также между делом умирающие. Живя на мокром,
трудно ценить жизнь. Во время первой стычки с вольницей изгоев
Шооран бил жестоко и раскаиваться в том не собирался. Но став
цэрэгом, Шооран резко переменился. Теперь, когда на его стороне
был явный перевес в силе и признанное право убивать, Шооран думал
об изгоях лишь как о людях, загнанных жизнью туда, где жить
нельзя.
Шооран стоял возле своего ухэра, облокотившись о ствол орудия.
Тёмно-коричневый всегда прохладный хитин, из которого был сварен
ухэр, гладко бугрился под рукой, казалось будто присмиревший,
затаивший непокорство зверь замер рядом с ним. Ухэр был старый,
из него уже не раз стреляли, один край расширяющегося дула был
обломан, проклеенные трещины образовывали на стволе причудливый
узор. Ухэр был заряжен, как и положено на границе, хотя стрелять
Шооран не имел права. Век ухэра не долог -- две, от силы три
дюжины выстрелов, затем хитин начинает крошиться, и уже никакой
ремонт не возвращает ему прочности. Впрочем, считалось, что
Шооран и не может выстрелить, ведь для выстрела нужно два кремня,
а Шооран выслужил пока лишь кремневый наконечник на копьё. О том,
что у него есть два собственных кремня Шооран помалкивал.
Оройхон перед ним был непривычно пуст. Обычно здесь возились
сборщики харваха и искатели чавги, а сейчас лишь изломанные
заросли хохиура напоминали о людях. Струи густых испарений
поднимались над тэсэгами и уплывали в сторону далайна. Это было
единственное заметное глазу движение, но Шооран знал, что
творится там, скрытое пологими верхушками тэсэгов и покрывалом
знобкого тумана. Два часа назад на оройхон ушли дозорные дюжины,
теперь они теснили изгоев на ухэры заградительной полосы.
Спасибо доброму Тэнгэру, это будет не здесь.
Издалека, едва слышно и совершенно невоинственно доносилось
"Га-а!" наступающих дюжин. Иногда Шоорану казалось, что он
различает голос Турчина. Вопить Турчин умел на славу.
Через несколько минут Шоорана сменили, к ухэру стал другой цэрэг.
-- Далеко не исчезай, -- сказал Шоорану скучающий дюженник. --
Там всё-таки облава.
Но и в тоне командира, и в слове "всё-таки", и, главное, в том,
что при орудии оставался всего один цэрэг, сквозило убеждение,
что ничего не случится. Даже если изгоям удастся вырваться из
мешка, толпой они не пойдут, и на ухэр лезть не станут, а
просочатся поодиночке. Это в начале облавы было неясно, куда
повернёт охота, а сейчас можно отдыхать. Шооран скучающей
походкой двинулся вдоль поребрика к далайну. Поднялся на заросшую
криво растущим хохиуром верхушку суурь-тэсэга, огляделся.
Тлевшая в душе мысль, что ему удастся незаметно выйти к далайну,
погасла. Он увидел стоящий неподалёку татац, и дальше фигуры
цэрэгов из вспомогательных дюжин. Оройхон был окружён на совесть.
Шооран вздохнул, потом устроился на плоском камне и стал смотреть
на серую полосу далайна, хорошо различимую отсюда. Недаром же,
суурь-тэсэг -- место, откуда далеко видно.
"Интересно, -- подумал Шооран, -- можно ли достать далайн отсюда?
Я ведь его вижу..."
Шооран напрягся и несколько минут пытался не просто увидеть, а
почувствовать далайн, но на таком расстоянии тот казался
непроницаемым, отклика не было. Скоро Шооран сдался и, не думая
больше ни о чём, лениво принялся следить за движением
медлительных бугров влаги. Вот один из них, особенно крупный,
выделяющийся среди остальных словно суурь-тэсэг на равнине,
изменил движение и направился прямиком к берегу. Густая влага,
отблёскивая в свете серебристых дневных облаков, стекала по его
склонам, но в центре словно бил фонтан, так что бугор не
опускался, а напротив, становился всё выше, затем вершина
взвихрилась пеной, оттуда вырвались столбы бесчисленных рук, и
огромное тело могучим рывком выметнулось на сушу. И лишь потом, с
огромным запозданием по ушам ударил сочный шлепок. Знакомый и
страшный звук привёл Шоорана в чувство. И хотя Шооран видел, что
Ёроол-Гуй выходит на соседний оройхон, но остаться на месте не
смог и побежал.
Единым духом он домчал к сухому краю. Здесь уже толпились цэрэги
охранения. Шооран оглядел бледные лица и, не сказав никому ни
слова, пошёл назад вдоль поребрика, за которым извиваясь
танцевали руки Ёроол-Гуя.
Злобный бог вынырнул совсем рядом с поребриком, тело его
вздымалось холмами и, казалось, нависало над головой. Ёроол-Гуй
был повсюду, он неизбежно должен был не перейти, а попросту
упасть на соседний оройхон, но всё же этого не происходило,
граница, означенная тонкой чертой, не пускала его. И внезапно
успокоившийся Шооран подумал, что мастер, построивший на царском
оройхоне храм, должно быть когда-то так же стоял перед немощным
богом, представляя, что могло бы случиться, не будь положена
граница всякой силе.
Словно для того, чтобы довершить сходство с храмом, Ёроол-Гуй
выкатил из середины тела один из основных глаз. Но теперь его
гипнотическая сила была не страшна Шоорану. Молодой илбэч
недобро усмехнулся, шагнул вперёд.
-- Узнал? -- спросил он. -- Да, это я, и ты ничего не сможешь со
мной сделать.
Где-то в глубине души Шооран надеялся, что Ёроол-Гуй ответит ему,
заговорит, как согласно легенде, он говорил с Ваном, но бог
молчал, и в вытаращенном глазу было не больше разума, чем у
бовэра. А Шооран вдруг зримо представил, что происходит сейчас на
другом конце захваченного оройхона. Запертая, отрезанная
чудовищем толпа мечется из стороны в сторону, ища спасения,
которого не будет. Тонкие, на пределе возможного руки на ощупь
вылавливают живых, тащат, не разбирая, кто попался им --
бандиты, цэрэги или просто случайно оказавшиеся в ловушке люди.
Сколько-то времени они смогут избегать слепых рук, но рано или
поздно все -- и убийцы, и жертвы -- погибнут.
Оскалившись, Шооран подбежал к ухэру. Распахнутый воронкой ствол
смотрел ровно в немигающий глаз Ёроол-Гуя. Шооран извлёк из-за
пазухи кремни и высек искру. Две или даже три секунды ничего не
происходило -- огонь пробирался по узкому запальному отверстию.
Потом грохнуло. Из ствола и запальника выметнуло пламя. Ухэр
подскочил и накренился вместе с массивной станиной, на которой
был укреплён. Шооран судорожно сглотнул, прочищая заложенные уши.
И лишь Ёроол-Гуй, казалось, не заметил ничего. Каменная картечь
истерзала его плоть, разорванный глаз разлетелся в клочья,
заляпав всё вокруг грязной зеленью, но даже такая страшная рана
ничего не значила для гиганта. Края раны сомкнулись, не оставив
следа, и лишь лужи смешанной с нойтом ядовитой крови доказывали,
что заряд попал в цель.
Шооран стоял, бессильно опустив руки.
-- Проклятый, -- шептал он, -- проклятый убийца...
Ёроол-Гуй молчал, ничего не менялось в студенистом,
зеленовато-прозрачном теле, в мощных узлах громоздящихся вдоль
поребрика рук. Но видно и он почувствовал удар, потому что
замершие было руки разом дёрнулись и повлекли Ёроол-Гуя к
ждущему, неправдоподобно тихому далайну. Шооран рассмеялся и
погрозил ненавистному богу кулаком.
Когда через несколько минут цэрэги появились на позиции, они
увидели, что Шооран с копьём в руках сидит на поваленном ухэре и
смотрит на пустой оройхон, где только что бушевала смерть.
-- Ты что наделал, дурень! -- завопил дюженник, увидав разгром.
-- Я выбил ему глаз, -- сказал Шооран.
-- Дубина! Бовэр безмозглый! Из какой лужи ты выполз на мою
погибель?! -- артиллерист не мог успокоиться. -- Это надо же
придумать -- палить по Ёроол-Гую! Чтоб тебе вовек не просохнуть!
Мне плевать, куда ты там попал -- в глаз или в нос, всё равно
новый вырастет. А харвах ты спалил и орудие испортил. И вообще,
как ты сумел выстрелить?
-- Вот, -- сказал Шооран, поднимая брошенное в панике копьё с
мелко околотым кремнёвым наконечником.
Дюженник раскрыл рот, но подавился, проглотив готовую вылететь
фразу. Копьё было его собственное.
-- Ладно, -- сказал он, выдохнув воздух, -- разберёмся. -- И
забрав копьё, пошёл собирать солдат, чтобы поставить ухэр на
прежнее место.
На этот раз доклад дюженника выставлял Шоорана в самом
неблагоприятном свете, так что взыскание оказалось тяжёлым. Во
владениях благородного Моэртала не было огненных земель, и
весь харвах до последней порошины приходилось получать из казны
или покупать втридорога за свои средства. Тем более это касалось
ухэра -- своими силами починить изработавшееся орудие было
невозможно. Неудивительно, что одонт разгневался, и Шоорану не
помогло даже заступничество пятерых цэрэгов, которые, благодаря
неожиданному выстрелу, сумели ускользнуть от рук Ёроол-Гуя. А
может быть, наместник был раздосадован, что лишь пять человек
остались от четырёх лучших дюжин, и сорвал досаду на не вовремя
подвернувшемся Шооране. Кто знает? Мысль благородного глубока как
далайн и извилиста, как путь жирха. Сначала гневный Моэртал
грозился вовсе выгнать провинившегося на мокрое, но потом остыл,
и, лишив Шоорана копья, назначил на позорную должность тюремщика.
-- Ничего, -- утешал Шоорана приятель Турчин, -- выслужишься.
Обученных воинов мало осталось. Всех Ёроол-Гуй пожрал. Ты бы
видел, что там было! Всюду руки ползают, тонкие, без глаз...
хватают всех, не разбирая... Ка-ак я прыгал!.. Не, жаль тебя там
не было!
Шооран не был особо огорчён опалой. Теперь он мог больше времени
проводить дома, не оставляя Яавдай одну на целые недели. Сейчас
ему хотелось быть рядом с Яавдай сильнее, чем когда бы то ни
было.
За последние полгода Шооран не построил ни одного оройхона, и
вообще не часто вспоминал о своём предназначении. Зато о
проклятии он помнил постоянно. Один раз ему уже удалось
обмануть судьбу: у него есть семья -- Яавдай, которую он любит
больше всего на свете. Странным образом Шооран не мог
произнести слово "люблю", оно застревало в горле, и губы
становились непослушными. Невозможным представлялось выговорить
его под внимательным, словно изучающим взглядом Яавдай. Шоорану
казалось, что любое признание прозвучало бы фальшиво, и он
впервые назвал Яавдай любимой чуть не через месяц после свадьбы.
Но тем сильнее он чувствовал, как необходима ему Яавдай. На ней
сосредоточилась вся жизнь, и одна мысль, что пророчество
Ёроол-Гуя может исполниться, бросала Шоорана в холод. Зная
историю безумного илбэча, Шооран понимал, что женитьба -- это
ещё не вся жизнь. Беды Энжина начались, когда у Атай должен был
появиться ребёнок. Помня об этом, Шооран внимательно
присматривался к Яавдай. Казалось, если он вовремя заметит
признаки будущего материнства, то сумеет уберечь жену и ребёнка
от всякой беды, и с той минуты всё всегда будет хорошо. Жаль,
что ранние признаки, о которых понаслышке знал Шооран, были
