вывалился наружу. Он не сразу понял, что происходит -- вокруг
раздавались вопли; боевой клич: "Га-а!", сухие хлопки бичей,
стук гарпунов и копий сливались воедино и вызывали помрачение
чувств. Лишь через несколько секунд Пуиртал сообразил, что его
отряд -- полторы дюжины цэрэгов -- подвергся нападению изгоев.
Несмотря на нищенский вид, нападавшие были отлично вооружены,
действовали дружно, и их было по крайней мере впятеро больше, чем
охранников. Несколько цэрэгов уже валялись оглушённые ударом
секущего уса и проткнутые гарпунами. Двое успели установить
татац. Орудие рявкнуло на всю округу, выплюнув тучу мелкого
камня. Но, очевидно, нападавшие хорошо знали, что такое татац, и
под выстрел попало лишь трое. В то же мгновение рыжебородый
бандит подскочил к артиллеристам. Одного он свалил ударом
костяной пики, другого оглушил кистенём, вращающимся на ремне
вокруг левой руки.
Пуиртал не был трусом. Он выхватил широкий костяной тесак -- знак
власти одонта -- и, прыгнув, ударил рыжебородого в грудь. Лезвие
рассекло жанч и скрябнуло по панцирю. Пуиртал едва успел
уклониться от прожужжавшего возле головы кистеня. Биться в
нарядном цамце против одетого в хитин противника было невозможно.
Оставалось надеяться, что грохот татаца переполошил оройхоны, и
скоро сюда прибудет подмога. На помощь земледельцев одонт не
рассчитывал: урожай только что скошен, и значит, ни один хам
не высунет носа из палатки.
-- Все ко мне! -- взревел Пуиртал, отступая под натиском
рыжебородого. По счастью, у того оставался только кистень --
зазубренная пика застряла в горле цэрэга.
На призыв отозвалось лишь трое воинов. Бросив на произвол судьбы
имущество, дрожащих носильщиков и визжащих жён, Пуиртал начал
отходить. Однако, противник не занялся грабежом, а продолжал
гнать одонта. Режущий бич вырвал копьё из рук одного цэрэга,
второго свалил удар тесака. Пуиртал перепрыгнул поребрик,
стараясь укрыться за ним. Под ногами захлюпала грязь, резко
завоняло нойтом. "Если бандиты загонят нас на мокрый оройхон,
помощи ждать будет неоткуда", -- успел подумать Пуиртал и тут же
увидел отряд. Четыре дюжины цэрэгов сомкнутыми рядами двигались к
месту битвы. Разбойники пришли в замешательство, раздались крики,
и оборванные фигуры, не приняв боя, исчезли за тэсэгами.
Пуиртал и единственный уцелевший воин перелезли поребрик и пошли
навстречу своим спасителям. Вёл отряд толстощёкий увалень, явно
из местной знати, глуповатый на вид и очень молодой, -- сколько
ему?.. полторы дюжины?.. чуть больше? Таким дозволяют командовать
только знатные папы.
Увалень приблизился к Пуирталу и отрекомендовался:
-- Хооргон, сын благородного Хоргоона.
Услышав, что перед ним сын того самого Хоргоона, которого он с
таким трудом свалил, Пуиртал пришёл в замешательство и, не зная,
как себя держать, неуверенно представился:
-- Благородный Пуиртал, ваш должник.
-- Так вы новый одонт! -- юноша склонился в поклоне. -- Счастлив
быть полезным.
У Пуиртала отлегло от сердца. Значит здесь уже всё известно, и
юнец правильно воспринимает предстоящую гибель отца. Вероятно,
отношения с папашей были не из лучших, и наследником назначен
другой сын. Очень удачно!
Придерживая друг друга под локоть, Пуиртал и Хооргон вернулись к
носилкам. Там их ждало кровавое зрелище: слуги, носильщики,
женщины, все до последнего были заколоты. Здесь же лежали тела
его цэрэгов и несколько погибших бандитов. Не было видно только
двоих сушильщиков. Глядя на груду тел, Пуиртал подумал, что
правильно сделал, взяв с собой лишь двух жён, а остальную семью
решив перевезти попозже. Потом его взгляд задержался на сытых
лицах убитых разбойников, и одонт отметил про себя, что вряд ли
эти люди жили на мокром, и значит исток заразы следует искать не
среди изгоев, а гораздо ближе.
Юнец говорил какие-то соболезнующие слова, потом пригласил в
паланкин. Одонт занял своё место, которое недавно так неловко
покинул, Хооргон, испросив разрешения, устроился напротив.
-- Что делать, -- приятно улыбаясь, говорил он, -- одонт Ууртак,
да не промочит он своих ног вовеки, достойнейший человек и мудрый
правитель, но почему-то на его землях часто происходят подобные
вещи. Конечно, поблизости три оройхона населённых изгоями, но
ведь в других провинциях изгои тоже есть, а столь дерзких
нападений не случается.
Пуиртал слушал подобострастно произносимые слова и успокаивался,
проникаясь добрыми чувствами к тактичному молодому человеку.
Пожалуй, он не будет слишком строго взыскивать с опального рода.
Молодой Хооргон, так и быть, останется жить в алдан-шаваре.
Цэрэги, заменившие носильщиков, остановились, паланкин опустился
на землю.
-- Милости прошу в ваши владения, -- произнёс Хооргон, откинув
полог.
Пуиртал шагнул наружу. Ноги скользнули по нойту.
-- Что это значит?! -- гневно воскликнул одонт.
Перед ним расстилался пустынный в вечернее время мокрый оройхон.
Вокруг толпились незнакомые цэрэги. За спиной вскрикнул и упал,
захлёбываясь кровью, последний телохранитель.
-- Вот ваш дворец, одонт, -- учтиво выговорил Хооргон и самолично
распахнул тяжёлые двери, за которыми открылась мрачная тьма
шавара. В беспросветной глубине что-то вздыхало, доносилось
бульканье и жирные шлепки падающих капель.
-- Ступайте, сияющий господин, -- улыбаясь потребовал Хооргон, --
и да пребудут ваши ноги вечно сухими...
* * *
После победы над пришельцами перед Хооргоном встала непростая
задача. Надо ехать ко двору, добиваться места, а как это
делать, благородный Хооргон не знал. Обычно ван просто утверждал
новым одонтом наследника умершего. Если же одонт сменялся
насильственно, то назначался кто-либо из приближённых ко двору. А
дети одонтов к вану не допускались. Хооргону предстояло
разрушить эту традицию. С другой стороны, Хооргон не хотел
уезжать, опасаясь удара в спину, а ехать ко двору и просто
боялся. Поэтому он решил выждать -- один день, не больше. Но
именно этот день оказался решающим.
Новость принесли осведомители, которых старый одонт
предусмотрительно содержал за свой счёт. Одонты не без оснований
рассматривали Свободный оройхон как свою вотчину, и потому
следили за всем, что там происходило. И когда прошёл слух о новых
землях на западе, Хооргон узнал об этом первый. Слухи следовало
проверить, и Хооргон послал на разведку отличившегося в недавней
схватке Мунага с дюжиной солдат. Такой выбор объяснялся тем, что
Мунаг был храбр, достаточно честен, и в то же время Хооргон
недолюбливал дюженника с тех пор, как тот сыграл не до конца
понятную роль в деле о сыне сушильщицы. Ведь сам Хооргон лучше
всех знал, что было в руках мятежника -- ломкая игрушка или
настоящий нож.
Мунаг немедленно собрал дюжину и отправился в путь. Вернулся
он в тот же день к вечеру, принеся самые утешительные новости. На
западе действительно обнаружилась земля -- два сухих оройхона,
отделённых от материка узким перешейком огненного болота. Причём,
один из оройхонов, по всему судя, был высушен совсем недавно: на
нём ещё не было плодоносящих туйванов. Всё это могло означать
одно из двух: либо безумный илбэч жив и просто скрывался все
эти годы, либо, что более вероятно, родился новый илбэч.
Это, впрочем, слабо волновало Хооргона. Главное -- появились
земли, которыми надо как следует распорядиться. Выслушав
доклад Мунага, Хооргон час сидел в задумчивости, потом
встряхнулся и созвал командиров на совет.
-- Я решил, -- начал он, -- что пришла пора восстановить
справедливость. Всем известно, что мой покойный отец, -- Хооргон
печально вздохнул, а Тройгал вдруг подумал, что старый Хоргоон,
похороненный сыном, вернее всего, ещё жив, -- мой отец напрямую
происходил от красавицы Туйгай, которая рожала детей илбэчу Вану.
Более того, наш род начинается с любимого сына, которому Ван
завещал свои земли. Самозванец, захвативший царский тэсэг, должен
быть изгнан в шавар, из которого он вынырнул. И вы -- доблестные
воины, будущие одонты, должны мне в этом помочь.
Если бы дюженники услышали эти слова два дня назад, они без
колебаний связали бы помешанного, но теперь, скреплённые круговой
порукой, принуждены были молчать, стараясь понять, что задумал их
сопляк-повелитель, один раз уже обошедший их. И лишь услышав о
новых землях, на которые можно попасть, пройдя мёртвой полосой,
цэрэги закивали, улыбаясь. Хооргон решил проблемы просто --
он задумал отделиться от державы вана и основать своё
государство. Не так это много -- два сухих оройхона, но мёртвая
полоса есть мёртвая полоса, ван не посмеет напасть на непокорных.
И лишь строптивец Мунаг проявил недовольство.
-- У нас два оройхона здесь, -- сказал он, -- и там тоже будет
два. Но сейчас мы живём спокойно, а там должны будем держать
границу, сидя возле мёртвой земли...
-- Ты трус! -- рявкнул Хооргон. -- Я не собираюсь бежать на
угловые оройхоны. Я буду нападать! Люди устали от
несправедливости, армия перейдёт на сторону законного владыки!
-- Я не трус, -- возразил Мунаг, -- это все знают. Но я не вижу
смысла в вашей затее.
-- Достойный Мунаг не высовывал носа дальше сухой полосы, которую
охраняет его дюжина, -- вступил в спор Тройгал, -- а я бывал и у
восточной границы, и на царском оройхоне и потому знаю, что
говорю. Повелитель прав -- армия узурпатора велика, но
сражаться не станет. Ван лопнет словно распоротый ножом авхай.
-- Почему же тогда... -- начал Мунаг, но махнул рукой и умолк.
Было решено против вана пока не выступать, а выделив
отряд для защиты обжитых оройхонов, остальных цэрэгов послать на
запад, наводить порядок, пока изгои и жители свободного
оройхона не организовались и не могут дать отпора.
-- ...а затем, -- заключил Тройгал, незаметно взявший в
руки ход совещания, -- нам предстоит большой поход к царскому
тэсэгу за короной ванов, которую наконец получит подлинный
владелец!
И нет ничего удивительного, что командовать тремя дюжинами,
составившими заградительный отряд, пришлось Мунагу, а остальных
повёл к новым землям Тройгал.
Первые двое суток Мунаг прожил спокойно. Он понимал, что с тремя
дюжинами цэрэгов не сможет блокировать оройхоны, и потому лишь
следил, чтобы противник не подошёл незамеченным. У вана были
свои соглядатаи на каждом оройхоне, но те из шпионов, кто жил
среди бедноты, не слишком понимали, что вокруг происходит, а
достойный Тройгал не торопился оповестить вана, что сменил
хозяина. Поэтому в ставке забеспокоились не сразу, и лишь на
третий день на дороге показался паланкин благородного Ууртака,
прибывшего узнать, что творится в соседних землях. Мунаг не стал
вступать в бой с телохранителями. Он лишь вышел на поребрик,
требовательно поднял руку, а когда носилки остановились, и в
окошечке показалось морщинистое лицо наместника, сказал:
-- Доблестный одонт, поспешите домой. Сегодня вам здесь не
пройти.
Изготовленный к стрельбе татац за спиной дюженника подтверждал
его слова, так что Ууртаку оставалось лишь благосклонно кивнуть
и приказать носильщикам поворачивать вспять.
Мунаг блефовал. Грозный татац не был заряжен, и вообще, харваха,
захваченного в караване Пуиртала, могло хватить от силы на
дюжину выстрелов. А тот харвах, что готовили пойманные
сушильщики, Хооргон оставлял себе. Сушильщики, получив женщин и
сладкую пищу, работали исправно, но харваха всё равно было мало,
ведь впереди маячила война.
И она пришла.
Ван послал против мятежных оройхонов немалое войско -- шесть
отрядов, в каждом из которых была двойная дюжина солдат.
Пугать такую силу не имело смысла, и Мунаг встретил наступающих
пальбой из татацев. Он правильно рассчитал: основная масса
карателей двигалась вдоль мокрого оройхона, словно во время
операции против изгоев. Там Мунаг поставил два из трёх своих
татацев. Первая пушечка неожиданно бабахнула, и хотя каменный рой
побил немногих, противник пришёл в замешательство. Привыкнув к
походам против небольших и плохо вооружённых банд, цэрэги не
знали, что предпринять. Однако и у них нашёлся командир,
