защищена. Ничего подобного Шооран прежде не видал, очевидно
такие доспехи носили в земле старейшин. Вся одежда была велика
Шоорану, а доспех так и вовсе делался на могучего цэрэга.
Сначала Шооран недоумевал, зачем старику столько добра, но потом
представил десять бесконечно одиноких лет, которые надо чем-то
заполнить, и больше не удивлялся. В конце концов, такое же
ненужное изобилие встречалось и в кладовой с инструментами, и
среди припасов. Старик сушил и прятал наыс и туйван, хотя в любую
минуту мог набрать свежих, вялил мясо. А бурдюков с вином было не
меньше трёх дюжин, словно готовился пир для целой армии.
Один из бурдюков Шооран поднял наверх и, удивляясь, почему не
сделал этого раньше, нацедил большую чашу. Вино понравилось. Оно
было почти не сладким, зато запах восхитил не избалованного
ароматами Шоорана. Главное же, оно ничуть не походило на кислую
пенящуюся брагу, которую как-то довелось попробовать Шоорану еще
в землях вана. Тогда, после чашки браги Шоорана долго мучила
тухлая отрыжка, и он поспешно дал зарок никогда больше не пить
хмельного. Но вино совсем иное дело! Должно быть, его пьет сам
Тэнгэр, когда, сидя на алдан-тэсэге, размышляет о долгой
вечности.
Не ожидающий подвоха Шооран одну за другой осушил ещё две чаши, а
потом коварный напиток бросился в голову. Очнулся Шооран на
другой день под деревом на самом краю оройхона. Головная боль
мучила невыносимо, и лишь кольчуга, напяленная поверх лёгкого
жанча, позволила вспомнить события минувшего дня, а вернее, всего
одну картину: как он в своём нелепом наряде мотается по краю
оройхона, не осмеливаясь переступить поребрика, и орёт, что он
новый илбэч и плевать хотел на весь далайн разом.
Мерзкое чувство похмелья и жгучий стыд помогли Шоорану осознать
то, что он целый год скрывал от самого себя: не из-за парха и
гвааранза не выходил он на мокрое -- эти звери выползают на
поверхность лишь раз в году, и не Ёроол-Гуй пугал его -- в конце
концов, стоя на поребрике, можно спастись и от Многорукого.
Настоящий, глубокий ужас внушал далайн. Шооран боялся, что
последние слова старого илбэча окажутся ошибкой но ещё больший
хоть и неосознанный страх вызывало предположение, что они
истины. Потому и жил целый год так, словно никто ему ничего не
говорил, и вообще, никакого далайна на свете нет. Но теперь
пришло понимание, и, сидя на прелой листве и трясясь от озноба,
Шооран шептал непослушными губами:
-- Я илбэч... Я новый илбэч...
А вдруг всё неправда? Может быть, старик в последнюю минуту
передумал, и он остался таким же как был... Или вообще, дар
илбэча неподвластен хозяину и переходит к кому попало, не
считаясь ни с чьим желанием... Ну с чего он решил, будто стал
илбэчем?
Шооран вскочил и, пересиливая страх и дурноту, побежал к
далайну. Он увидел мечущиеся холмы волн, шипящую пену, насыпь
разбитых тел вдоль побережья. Ну конечно, ведь сейчас мягмар, на
далайне буря, и строить нельзя. Обрадованный отсрочкой Шооран
поспешил обратно в обжитой алдан-шавар, к привычным делам,
подальше от неизвестности.
Отсрочка растянулась на три месяца. Всё время находились
дела, не дававшие повторить поход к далайну. Каждый вечер Шооран
стыдил себя и говорил, что завтра он непременно... но завтра
снова занимался чем-нибудь другим. Должно быть, с такими же
мыслями старик плёл кольчугу или сушил неимоверные запасы наыса,
намереваясь затем сходить и привести на свой оройхон семью
охотника. Наконец, в один из вечеров Шооран попросту спрятал
свою одежду, а у постели положил стариковы буйи и тяжёлый жанч,
чтобы утром не было никакой отговорки, что мол заработался и не
успел.
Очутившись на берегу Шооран поднял руки, обратив их ладонями к
стелющимся облакам, и неуверенно начал:
-- Далайн, я ненавижу тебя, я не хочу, чтобы ты был...
Бугры влаги беспорядочно бродили по сонной поверхности, ничто не
менялось, ни вблизи, ни вдалеке. Далайн спал, ему не было дела до
заклинаний беспомощного мальчишки. Со смешанным чувством
облегчения и разочарования Шооран опустил руки.
Он не илбэч! Он может спокойно жить здесь, ничто в нём не
изменилось. Ему не надо бояться людей, и Ёроол-Гую до него не
больше дела чем до любой твари на оройхоне. Страшное проклятие,
прозвучавшее прежде сотворения мира, не имеет к нему никакого
отношения! Он будет счастлив в жизни, долгой, безмятежной,
скучной... Плечи Шоорана затряслись от рыданий, он отвернулся от
далайна и, словно сдавшийся Ёроол-Гую Ван, пошёл назад, к
прозрачным ручьям, туйванам, одиночеству.
Через несколько дней Шооран успокоился и зажил прежней жизнью,
хотя временами его одолевали приступы беспричинной хандры. Зато
его полностью оставил страх пред далайном, такой странный для
человека, выросшего на мокром оройхоне. В случае нужды, Шооран
спокойно шёл к побережью, опасаясь Ёроол-Гуя и его младшего
брата не больше, чем те заслуживали. А когда пришёл новый
мягмар, то Шооран, натянув поверх жанча кольчугу -- давняя
встреча с пархом не забылась! -- пошёл на заготовку кости, чтобы
поправить износившийся инструмент. Жертв владыке далайна
Шооран приносить не стал -- уважения к Ёроол-Гую в нём заметно
поубавилось. Зато устроил охоту и неожиданно легко загнал четырёх
крупных тукк. Прославленное мясо тукки припахивало нойтом, раз
попробовав, Шооран не стал его есть. Зато шкуры тщательно
обработал и, припомнив давние мамины уроки, сшил себе пару
башмаков -- высоких, защищающих ногу до середины голени,
непроницаемых для нойта и, как мечталось в детстве, с иглами
вправленными в носок и пятку. Башмаки получились великоваты, но
Шооран не без оснований надеялся подрасти ещё, хотя уже сейчас
богатырская кольчуга была ему впору, если одевать её поверх
жанча.
Кольчуга и боевые башмаки навели Шоорана на мысль об ещё одном
доспехе. Где-то в непроходимых землях лежал мёртвый уулгуй,
вернее, то, что осталось от него за два года. Вряд ли до этого
места слишком далеко. К тому же, теперь он значительно сильнее
чем тогда, у него есть прекрасная одежда и сколько угодно смолы и
сока туйвана, чтобы пропитать губку. А глаза можно защитить
выскобленной чешуёй. В таком виде не страшно отправиться в
путешествие хоть через все гиблые земли.
Потихоньку Шооран начал готовиться к экспедиции. При этом он
резонно рассуждал, что царский обруч ему, конечно, не найти, а
вот из многих тысяч дисков должно же уцелеть хоть несколько...
Старался представить, как можно пустить костяные бляхи в дело,
чем их скреплять, как вообще строить доспех, которого он ни разу
не видал, ведь наверняка не у всякого одонта есть в сокровищнице
подобная вещь. Но под этими внешними мыслями словно нойт под
присохшей корочкой скрывались другие -- о людях. Не о маме, и не
о старике -- их можно было вспоминать открыто, а о тех, кого он
оставил уходя, и кто возможно, до сих пор живёт на Свободном
оройхоне и в стране вана. Шооран представлял, какие словечки
отпустит по поводу его снаряжения старый Хулгал, как заохает
соседка Саригай и сбегутся отовсюду её дети. Видел, как сгорающий
от зависти, но не смеющий тронуть одетого словно цэрэг Шоорана,
Боройгал срывает дурное настроение на замордованных жёнах.
Пытался догадаться, какие чувства испытает Мунаг. Пожалеет,
наверно, что прогнал его. Короче, размышляя о доспехе из уулгуя,
Шооран на самом деле тосковал о людях, хоть они и не стоили этой
тоски. Но Шооран больше не мог жить в одиночестве. Ему
исполнился дюжина и один год, а это плохой возраст для
отшельничества.
Наконец, Шооран собрался в путь. В несколько минут он дошагал к
мёртвой полосе и здесь остановился. Ему стало страшно, он понял,
что не дойдёт. Слишком сильно въелся в память запах горящего
нойта, он парализовал ноги. Шооран не мог заставить себя ступить
в огненное болото. Дороги не было.
Тяжёлый бугор влаги разбился о берег, смыв часть старого завала
и нагромоздив новый. Удушливый пар разъедал горло даже сквозь
ароматическую губку. Жгло глаза. Не было дороги к людям, была
лишь вечность, полная одиночества.
Шооран задрожал от тоски, негодования и бессилия.
-- Пусти... -- попросил он глухой далайн.
Далайн продолжал бесцельно колыхать густую влагу, будто Тэнгэр,
впавший в младенчество и замесивший небывалую кашу-малашу.
-- Пусти!.. -- заорал Шооран, угрожающе замахнувшись на далайн.
Далайн пришёл в движение. Бугры влаги выросли и забегали,
словно крик стегнул их. Явилась пена, следом за ней -- твердь.
Перед воспалённым взором Шоорана повторялось чудо творения, но
старого илбэча не было рядом, всё вершилось по воле Шоорана. И
Шооран -- полумальчик-полумужчина, измученный одиночеством и
раздавленный внезапно обретённой силой -- не выдержал. Он
вздрогнул, попятился, заслонившись рукой, и тут же очнувшийся
далайн смял не успевшую окаменеть постройку, ожившая влага
взломала поверхность неродившейся земли, канули в глубину
призраки суурь-тэсэгов.
Шооран бежал. Он спрятался на сухом оройхоне, заперся в
алдан-шаваре и две недели не показывался оттуда. Лишь созревший
урожай заставил его выйти на поверхность. Ни о каких доспехах
Шооран больше не думал, случившееся отодвинуло вглубь даже тоску
по людям. Постепенно страх угас. Теперь свою неудачу Шооран
расценивал философски: знал -- не получилось сегодня, получится
в следующий раз. В конце-концов, первая тукка у него тоже
сбежала, а потом оказалось, что изловить тукку не так уж и
сложно.
Однако, следующего раза Шооран не торопил. Жил, словно ничего с
ним не случалось, лишь вечерами доставал старикову карту и
подолгу рассматривал её, водя пальцем по линии побережья и
бормоча под нос. Пересчитал оройхоны -- отдельно мокрые и сухие.
Измерил далайн. Выходило, что в нём может поместиться ещё без
малого пять двойных дюжин оройхонов. Никто из илбэчей прошлого
так много не строил, даже великий Ван, как гласило предание,
сумел поставить лишь три двойных дюжины новых островов. Отыскал
Шооран на карте свой оройхон, а вооружившись тростинкой и чёрной
краской добытой из брюшка тайзы, обозначил ту землю, что поставил
при нём старый илбэч. Успел ли старик сделать что-нибудь ещё,
Шооран не знал, и на этом месте карта обрывалась.
Шооран решил выждать два месяца прежде чем предпринимать вторую
попытку, ведь именно этот срок называл старик, предупреждая о
набегах Ёроол-Гуя. Но Многорукий так и не появился, и Шооран
напрасно проводил время на верхушке суурь-тэсэга, ожидая
чудовище, которое прежде видел лишь раз. Зато потом пришлось
навёрстывать упущенное, приводя в порядок осыпавшееся поле. Как бы
ни обстояли дела, Шооран привык есть хлеб и не собирался
отказываться от него.
Урожай пропал, месяц Шооран прожил за счёт старых запасов,
которые необходимо было восстановить, так что назначенный
срок прошёл безрезультатно, а там уже и мягмар близился --
дюжина второй в жизни Шоорана и третий со дня смерти мамы. Два
месяца, как и следовало ожидать, превратились в полгода.
На второй день мягмара Шооран отправился к далайну. Ничего
особого ему было не нужно, просто хотелось доказать себе самому,
что выползшие из шавара хищники больше не страшны ему. И как
нарочно снова встретил парха, возможно того самого, что
три года назад. Гигантский гвааранз был, конечно, сильнее и
опаснее, но во время мягмара, попав на поверхность, терял
агрессивность и лишь отбивался от наседавших охотников. Парх и на
поверхности продолжал оставаться активным хищником. Но сейчас ему
встретился не умирающий мальчик, а полный сил и отлично
вооружённый юноша. У Шоорана был с собой гарпун и припасённый на
тукку хлыст, которым он уже неплохо владел. Когда парх
неожиданно прыгнул, Шооран встретил его ударом хлыста. Удар
ничуть не повредил зверю, сражаясь в шаваре за самку, старый парх
случалось часами хлестался с соперником. Тем более, что этот
враг оказался одноусым. Парх мгновенно, как привык во время
свадебных дуэлей, заплёл усами хлыст, вырвал его из рук Шоорана и
пополз вперёд, широко раздвинув серповидные жвалы. Но Шооран,
потеряв хлыст, обежал недавно прыгнувшего и потому
