Наверху множились свои чудеса. В центре оройхона бурлили
источники воды, неведомо как пробивавшейся на поверхность, не
затопляя алдан-шавар. Вода растекалась несколькими ручьями, в них
нежились благодушные бовэры -- те самые толстобокие звери, что
когда-то так поразили Шоорана. Время от времени старик забивал
костяным гарпуном одного из бовэров, после чего они с Шоораном
недели полторы объедались мясом. Остальное время ели наыс, плоды
туйвана и хлеб. Хлебная трава, вначале разочаровавшая Шоорана,
оказалась вещью замечательной. Одно из полей старик содержал в
порядке, вовремя выкашивал и собирал тяжёлые гроздья зёрен.
Замоченные в воде зёрна достаточно было заквасить кусочком
светящегося слизня, и через несколько часов зерно размокало в
кашу, саму по себе безумно вкусную. Но истинное пиршество
начиналось, когда старик досыпал в кашу растёртые и небродившие
зёрна, замешивал на соке плодов туйвана и отправлялся к границе,
печь на краю авара пышные медвяные лепёшки. Или варил в кипящей
воде круглые колобки.
Чтобы готовить горячее, было вовсе не обязательно уходить к
аварам -- сухие стебли хлебной травы горели жарким бездымным
пламенем, а у старика была пара кремней, дававших искры при ударе
друг о друга. Впрочем, кремнями старик пользовался редко --
берёг.
Первое время оправившийся Шооран не вылезал из алдан-шавара,
бродил с одного яруса на другой, выглядывал в узкие окошки малых
лазов, исследовал коридоры, соединяющие залы обжитого
суурь-тэсэга с соседними системами пещер, куда старик никогда и
не заходил, что доказывал многолетний слой нетронутой пыли.
Заблудиться Шооран не боялся, зная, что всегда может выйти назад
по собственным следам, даже в нижнем ярусе отлично видным в
мерцающем свете большого слизня.
Как-то он вылез в обжитые помещения с противоположной стороны.
Здесь у старика были устроены кладовые, доверху набитые всяческим
добром. С удивлением и завистью Шооран обнаружил целый арсенал
всевозможного оружия, очевидно когда-то старик ходил в цэрэгах
либо же, напротив, среди вооружённых изгоев. Прямо спросить
Шооран почему-то постеснялся, задал лишь вопрос: откуда всё это?
-- Так... -- пожал плечами старик и неожиданно разрешил Шоорану
брать из кладовки любой инструмент.
Разумеется, первым делом Шооран ухватил длинный и даже с виду
страшный хлыст из уса парха. Хлыст был лёгок и упруг, но Шоорану
никак не удавалось размахнуться им как следует. Детская игрушка
-- хлыстик из лоскутка кожи и то бил удачней.
Привлечённый звонкими хлопками, из алдан-шавара вышел старик.
Посмотрел на старания Шоорана, заметил:
-- Так ты себе уши отрубишь.
Взял оружие из руки Шоорана, примерился, взвешивая его
на ладони, и вдруг гибкий и тонкий хлыст затвердел, словно в
него вставили стержень, лишь самый кончик превратился в гудящий
от мгновенного движения круг. Старик, выставив руку, пошёл
вперёд. Хлыст коснулся избитой Шоораном травы, и в стороны
полетели сорванные вибрацией клочья. Старик хлестнул усом вбок и
тут же снова закрутил его, заставив выпрямиться и затвердеть.
Шооран, раскрыв рот следил за происходящим.
-- Вот так, -- сказал старик, устало опустив руку. -- Научись
хлыст прямо держать, дальше всё само получится. А через спину
хлестать -- только себя покалечишь. На, играй.
С этого времени Шооран не расставался с хлыстом даже когда на
поле поспел урожай, и неделю они, не разгибаясь, работали:
срезали стебли, вылущивали зерно, сушили и складывали в
специальной камере. Старик заготавливал больше хлеба, чем обычно,
ведь теперь их было двое. Часть соломы старик стащил на мокрый
оройхон, замочил на четверть часа в нойте, потом принёс обратно и
долго отмывал водой, теребил, пока вместо соломы не осталась
лёгкая как высушенный харвах пряжа. Из этой пряжи старик обещал
сделать Шоорану праздничную одежду, такую же, в какой ходил сын
одонта. А пока Шооран щеголял в жанче из шелковистой шкуры бовэра
и башмаках из кожи морского гада, притащенного стариком в
последний день мягмара.
Старик преподносил Шоорану один подарок за другим, а когда
Шооран начинал благодарить, досадливо произносил единственную
фразу:
-- Погоди, придёт время, и ты устанешь проклинать меня.
-- Этого не может быть, -- отвечал Шооран.
-- Ты так думаешь? А вдруг завтра нас найдут? В лучшем случае,
цэрэги выгонят нас на мокрое, и тебе придётся заново привыкать
глотать чавгу. Полагаю, это будет не слишком приятно.
-- Но я всё равно не стану тебя проклинать! -- горячился Шооран.
-- Не загадывай. О будущем могут говорить только Ёроол-Гуй с
Тэнгэром. А нам надо его ждать... -- старик помолчал и добавил
странно: -- И, по возможности -- делать.
В один из дней Шооран прошёл под землёй весь оройхон и вылез
наружу под вечер у самого дальнего из суурь-тэсэгов. Край
оройхона был совсем недалеко, и Шооран, удивляясь про себя,
почему не сделал этого раньше, побежал посмотреть, что там. Он
ожидал увидеть мокрый оройхон, но не удивился бы, обнаружив ещё
одну благословенную, но безлюдную страну. Однако, вместо этого
он вышел на сухую полосу, за которой курились жаром пограничные
авары. Может быть, он потерял в шаваре направление и теперь идёт
на юг? Шооран побежал туда, где ожидал найти границу. Через пять
минут взгляду открылась сухая полоса и авары. Граница была и при
схождении этих оройхонов, только вместо сухой полосы там оказался
лишь крошечный пятачок иссохшей земли, с двух сторон сжатый
раскалёнными камнями.
Встревоженный Шооран побежал рассказать об этом старику. Старик,
как обычно вечером, сидел в своей комнате, той самой, в которую
он принёс больного Шоорана. На столе перед стариком лежал кожаный
бурдюк с перебродившим соком туйвана. Шооран хорошо знал этот
напиток, его часто пили цэрэги охранной дюжины. Сок туйвана в его
глазах был обязательной принадлежностью настоящей жизни, но
почему-то ему не нравилось, ежели старик выносил с нижнего яруса
бурдюк. Напившись, старик мрачнел, начинал кричать на кого-то,
обвиняя и оправдываясь. В эти минуты Шооран старался не
попадаться ему на глаза, опасаясь, что старик не узнает его или
вдруг обрушится с руганью и прогонит неизвестно куда.
Но сейчас сделанное открытие беспокоило его сильнее всего, и
Шооран, войдя к старику, сбивчиво рассказал об увиденном. Старик
молча выслушал рассказ, поднял красное от выпитого сока лицо.
-- Тебя это удивляет, малыш? -- сказал он. -- А разве ты не
слышал, что Тэнгэр сотворил далайн прямоугольным, и, значит,
где-то у него должен быть угол? Здесь поворачивает граница мира.
Судьба загнала нас с тобой, мальчик, в угол мироздания. Бородатые
мудрецы из далёких земель подсчитали, что в ширину в далайне
умещается три дюжины оройхонов, а в длину -- четыре. Таким
образом, весь мир, будь он застроен вдоль и поперёк, вместит
ровно тройную дюжину оройхонов. Но только я знаю, что это
неправда! Трёх оройхонов в длину не хватает! Мудрый Тэнгэр
словно последний торгаш надул Ёроол-Гуя, выстроив далайн меньших
размеров, чем было условлено. Как я смеялся, когда понял это! А
может быть, никакого договора и не было, и всё выдумано
длиннобородыми мошенниками, чтобы оправдать съеденный хлеб. Раз
поперёк три дюжины, то вдоль должно быть четыре... Разумно и
красиво... А я первый среди людей дошёл до этого края мира и
знаю, что весь их разум не стоит и сгнившей чавги!
-- Не первый, -- напомнил Шооран. -- Ещё был безумный илбэч,
который построил всё это...
-- Что ты знаешь об илбэче! -- закричал старик. -- Что ты можешь
о нём знать, если родился, когда имя его уже досталось
Многорукому!? -- Старик, пошатнувшись, встал, ухватил Шоорана за
плечо: -- Идём!
-- Куда? -- испугался Шооран.
-- На мокрый оройхон... к границе... Ты ещё ни разу не видел
стены Тэнгэра, я покажу её тебе.
-- Вечер скоро, -- робко возражал Шооран.
-- Ничего, вечер годится не хуже любого другого времени.
Переодевайся, нам надо торопиться.
Шооран поспешно достал и натянул мамины буйи и старый жанч.
Старик пошёл не переодеваясь, в чём был, хотя нойт грозил
разъесть его тонкую обувь, да и тканый цамц -- не лучшая одежда
для прогулок к далайну.
Всю дорогу старик торопил Шоорана, так что под конец тревога и
предчувствие беды полностью овладели мальчиком, и он торопился
уже сам, без понуканий. Они шли на север, к самому дальнему из
мокрых оройхонов, туда, где Шооран ещё ни разу не бывал. Под
ногами зачавкала грязь мокрого оройхона, по левую руку кисло
задымилась мёртвая граница -- слияние влаги далайна и огня.
Небесный туман над головой наливался красным вечерним светом.
-- Смотри! -- хрипло выкрикнул старик, указывая рукой на что-то,
скрытое дымом горящего нойта. -- Это и есть стена Тэнгэра -- та
граница, которую нам нельзя переступать!..
Шооран качнулся вперёд, до боли напряг зрение и различил за
клубами дыма и туманом уходящую вдаль стену. Стена была серой и
безвидной. Она могла быть каменной, но больше походила на
неподвижное облако. Высоты её было не определить, наверху стена
смыкалась с тучами, и, если бы не вечер, окрасивший небесный
туман, верхняя часть стены стала бы вовсе неразличимой. Зато,
когда дым ненадолго расползался в стороны, хорошо было видно
подножие, а вернее, та часть стены, что омывалась влагой далайна.
Шооран с ужасом увидел, что стена в этом месте густо изъязвлена,
её покрывают глубокие раны, и колышущийся далайн при каждом
движении продолжает неустанно разъедать её, промывая всё более
обширные и глубокие ямы.
Шооран представил, как стена не выдерживает, и влага с шумом
устремляется наружу, за пределы мира. Исполнив старое
предсказание, она затопит всё пространство, в котором не
останется места ни для чего, кроме ядовитой слизи и
торжествующего Ёроол-Гуя.
-- Старик! -- закричал Шооран, указывая на стену. -- Она сейчас
упадёт!
-- Не думаю, что прямо сейчас, -- прохрипел старик, -- она не
очень сильно изменилась за десять лет, но когда-нибудь упадёт.
-- Но ведь там за стеной -- алдан-тэсэг!
-- Что мне за дело до алдан-тэсэга? Пусть Тэнгэр подумает не
только о вечности, но и о своей вечной жизни. Для этого у него
есть достаточно времени. Меня пугает иное: что будет с
оройхонами, когда упадёт стена? Не утонут ли они, не обвалятся
ли в гости к Многорукому? Мне кажется, об этом должен думать
каждый, кто хоть раз видел стену далайна...
-- Неужели ничего нельзя сделать? -- выкрикнул Шооран.
-- Почему нельзя? Сделать можно всё! -- старик пел слова
злобным речитативом. Шагнув к краю, он, словно жрец, приносящий
жертву, поднял руки. Седая голова тряслась, пение
звучало отрывисто и дико. -- Я ненавижу этот мир, сделанный не
для нас!.. Эту слизь, названную влагой!.. Это зверьё, чуждое
людям!.. Моя ненависть горит огнём, и огонь пылает в моих руках!
Пусть умрёт глубина далайна и его яд!
На секунду Шоорану показалось, что и впрямь на ладонях старика
полыхнул факел, словно вспыхнула разом пригоршня харваха, но
наваждение тут же рассеялось. Остался лишь пьяный
кликушествующий старик, признающийся в застарелой ненависти к
равнодушному далайну. Шоорану стало больно и стыдно, но он не
знал, как прекратить жалкую сцену и увести старика домой. Он уже
протянул руку, чтобы дёрнуть старика за полу цамца, но замер,
увидев разом то, чего никак не ожидал.
Далайн больше не был равнодушен. По нему пошли волны, шапки пены
вздулись, словно вернулся мягмар. Туман ложился пластами, влага
затвердевала, обращаясь в камень, холмы серо-зелёной пены
застывали тэсэгами. Из глубины возникал оройхон. Чудо
совершалось в полной тишине, лишь старик бесновался, хрипя:
-- Ты убийца! Враг!.. Не-на-ви-жу-у!..
И вдруг всё кончилось. Старик опустил руки, опали водяные бугры,
поползли как и прежде дым и туман. Но там, где раньше была
полуразрушенная стена, теперь стоял оройхон. Суурь-тэсэги
поднимались над усеянной валунами равниной, и лишь вспененный
поребрик указывал, где прежде был берег. Со стороны старого
оройхона он был привычно усыпан отбросами, со стороны нового --
