креста Тэнгэра! Я стану жить там, и Ёроол-Гуй не съест меня. А
когда ты построишь новые сухие оройхоны, мои дети заселят и их.
Скорее строй ещё!
-- Замолчи! -- просил илбэч, но дурак радовался и кричал от
радости.
Старейшина, сидевший на центральном оройхоне, услышал крик и
пошёл посмотреть, кто там шумит. Он увидал новый оройхон,
разобрал вопли Бовэра и всё понял. Тогда он начал говорить
особые отомстительные слова:
-- О господин мой, Ёроол-Гуй! Этот человек восстал на мою власть
и оскорбил твоё величие. Накажи его!
По этим словам Ёроол-Гуй явился и взял илбэча. Так впервые
исполнилось давнее проклятие.
Дурень Бовэр, увидав, что он натворил, убежал на сухой оройхон,
сел возле суурь-тэсэга и заплакал. Он плакал день и ночь, слёзы
текли ручьями через весь оройхон, они смыли нойт и выгнали из
шавара зверьё. Ведь недаром говорится, что дурацкая слеза не
солона. Люди вернулись с дальнего оройхона и стали спрашивать
дурня, что случилось, но он лишь всхлипывал, охал и кряхтел,
потому что разучился говорить. Но уж зато старейшина не молчал и
всё повернул к своей пользе.
С тех пор прошло много лет и жило немало илбэчей, но едва один из
них делает сухой оройхон, как является вода, а за ней и забывшие
речь, потерявшие от безделья ноги, но не нашедшие ума внуки дурня
Бовэра. И хотя судьба водяного дурня -- быть съеденным, всё же
они счастливы. Ведь их жизнь напоминает всем умеющим видеть, что
мир делается не только умниками.
ГЛАВА 4.
Первые два оройхона, в том числе и родной Свободный оройхон
Шооран преодолел частью бегом, когда поблизости никого не было, а
частью ползком, когда навстречу попадались толпы переселенцев.
Перед людьми, к которым он так стремился, Шооран начал испытывать
ужас. Чудилось, что первый же встречный закричит: "Это он, это
илбэч!" -- и тогда случится страшное. Но когда позади остался не
только свободный оройхон, но и земли западной провинции, где он
жил с мамой, Шооран немного успокоился, а точнее, устал бояться.
Он шёл по мокрому оройхону, на всякий случай держась поближе к
поребрику, когда неожиданно его остановили. С полдюжины людей --
не то земледельцев, не то слишком хорошо одетых изгоев, не
скрываясь шагали по поребрику, и один из них приметил за тэсэгом
Шоорана.
-- Эгей, парень! -- крикнул он -- Ты оттуда?
Шооран молча кивнул.
-- И что там?
-- Дерутся, -- сказал Шооран, судорожно придумывая, что бы ещё
добавить.
-- А земля-то есть?
-- Не знаю, -- наконец выбрал линию поведения Шооран. -- Я не
дошёл.
-- А мы дойдём! -- хохотнул изгой. Он спрыгнул с поребрика,
подошёл к Шоорану, улыбаясь щербатым ртом и благоухая брагой,
представился: -- Благородный Жужигчин -- одонт новых земель.
Ну-ка, что ты там у меня наворовал? -- и он рванул у Шоорана туго
набитую наплечную сумку.
-- Отдай! -- закричал Шооран, но Жужигчин не слушал.
-- Ого! -- завопил он радостно. -- Да тут не чавга, тут
настоящая жратва! И барахла полно!
Хотя в группе было трое мужчин, каждый из которых казался
заведомо сильнее его, Шоорану не стало страшно. Возможно
оттого, что он понял: илбэча в нём не признали. Шооран подскочил
к Жужигчину, дёрнул сумку к себе. Это ужасно напоминало недавнюю
драку двух бродяг, но Шооран был слишком возмущён грабежом, чтобы
вспоминать и сравнивать.
Жужигчин ударил ногой в живот. Кольчуга спасла от игл, а может
быть, их просто не осталось в сношенном башмаке, но удар заставил
согнуться от боли. Когда чёрные круги в глазах перестали
вращаться, Шооран увидел, что все трое мужиков толкаются над его
сумкой, перебирая уложенные там вещи. Не разгибаясь, Шооран
шагнул вперёд и ударил ногой. Теперь-то иглы точно достигли
цели! Жужигчин с воплем повалился в нойт. Шооран, пристально
глядя на двух оставшихся противников, поднял гарпун.
-- Отдайте сумку!
Один изгой попятился, но второй резко выдернул из под полы
свёрнутый в клубок хлыст и наотмашь секанул им. Пока хлыст
описывал свистящую дугу, Шооран отпрыгнул в сторону, и удар лишь
разбрызгал грязь.
"Хлещется, словно парх усами", -- подумал Шооран, уходя от
второго удара. После третьего шлепка он прыгнул почти под самый
ус, так что изгою, который при каждом ударе гасил движение,
пришлось разворачиваться и долго тащить оружие на себя,
чтобы рубануть вновь. Этого Шооран ему не позволил. Подскочив
вплотную, он ударил гарпуном. Ему показалось, что зазубренное
остриё пробило куклу, слепленную из грязи, так слабо было
сопротивление. Рванув гарпун на себя, Шооран повернулся к
Жужигчину. Тот отползал, пихаясь здоровой ногой, оставляя в грязи
глубокую борозду, и кричал:
-- Я пошутил! Вот твоя сумка! Я пошутил!
Женщины на поребрике визжали.
Шооран подхватил растерзанную сумку и кинулся бежать. Лишь
пробежав чуть не целый оройхон, он остановился, выбрался на
чистый поребрик, сел. Руки дрожали. Как-то вдруг Шооран понял:
только что он убил человека. Даже если изгой останется жив, это
всё равно ничего не меняет, ведь бил Шооран насмерть, и это
оказалось легче, чем заколоть бовэра.
В стороне послышались голоса. Шооран вздрогнул. Сейчас подойдёт
ещё кто-то, и ему опять придётся убивать. Нет благодарение
Тэнгэру, это идут женщины с чавгой. Но ведь потом придут другие,
те, кто признаёт лишь право хлыста...
Шооран поднялся. Стараясь казаться грозным и решительным, побрёл
по дорожке.
Надо уходить. Куда?..
* * *
Дюженник Тройгал спустился вниз и остановился перед тяжёлой
костяной дверью. Тёмную кость густо покрывали резные завитки, и
Тройгал с минуту простоял неподвижно, разглядывая резьбу и
собираясь с мыслями. Дверь вела в покои одонта Хоргоона, но
самого хозяина не было в алдан-шаваре, и вряд ли он вернётся
сюда. Вчера одонта вызвал к себе великий ван, и теперь Тройгал,
сопровождавший начальника, принёс наследнику неутешительные
новости. Ван был разгневан, что уже два года провинция Хоргоона
не поставляет в центральный арсенал харвах, и из-за этого
срывается давно задуманный поход против изгоев.
А что мог сделать Хоргоон? После смерти строптивой сушильщицы он
оказался в отчаянном положении. Казалось сама судьба ополчилась
на него. Простолюдины, рискуя навлечь на себя гнев всемогущего
одонта, отказывались заниматься опасным ремеслом, а принуждаемые,
предпочитали сбегать и становиться изгоями, чем гибнуть в
пламени. Немногие, кого удалось заставить взяться за щётку
сушильщика погибали прежде, чем успевали хоть чему-то научиться.
Переманить же сушильщика из другой провинции не удалось, несмотря
на все старания. Можно было подумать, что кто-то специально не
допускает их в земли Хоргоона. А потом харвах перестал поступать
и со Свободного оройхона -- живший там сушильщик умер. Или в его
смерти тоже виноват одонт? Нет, конечно. Хоргоон всё делал
по-совести и старался как мог, но ван и слушать не стал
оправданий. Очевидно, у него был на примете другой одонт, и
государь просто искал, к чему бы придраться. Благородный Хоргоон
был брошен в темницу. Вскоре должно было последовать и
назначение нового наместника.
Обо всём Тройгал доложил юному отпрыску одонта. Прочих, нелюбимых
сыновей можно было не принимать во внимание. К юнцу
Тройгал пришёл не из каких-либо особых побуждений, а скорее из
чувства субординации, да ещё, может быть, желая ввести в
завязавшуюся игру лишнее действующее лицо. Однако, сынок,
оставленный одонтом за главного на оройхонах, действовал быстро и
решительно, показав, что папа в нём не ошибся. Немедленно были
созваны на совет все начальники дюжин. Дюженники собрались просто
послушать, что может сказать им погибающий наследник. Все
двенадцать командиров были людьми государевыми и заступаться за
опальный род не собирались. Вот если бы одонт содержал их на свои
средства... тогда другое дело, а так -- нет. Однако юный Хооргон
решительно испортил их благодушное настроение. Речь его была
коротка:
-- Вы знаете, -- начал он, -- что наш добрый одонт в немилости у
вана, и скоро сюда прибудет новый наместник, -- дюженники
кивнули, -- знаете, чем это грозит моему роду, и чем -- вам, --
на этот раз командиры кивнули менее дружно. Себя-то они считали
в полной безопасности. Поэтому наследник поспешил развить мысль:
-- Новый начальник приедет со своей охраной -- дюжина воинов, не
больше. Но каждому из них обещано повышение, ведь это свои
цэрэги. Не думаю, что хоть кто-нибудь из вас сохранит знаки
власти. А ведь при отце вы привыкли жить хорошо, и вам непросто
будет привыкать к роли простых цэрэгов.
-- Что же делать? -- спросил один из дюженников -- молодой
Цармуг.
-- Новый одонт не должен сюда приехать, -- решительно сказал
Хооргон. -- Дерзкое нападение изгоев ещё на землях одонта
Ууртака, и все вы сохраняете свои места. А я особо позабочусь о
награде.
-- А когда назначат нового одонта, нам снова придётся нападать?
-- спросил Мунаг. -- Так недолго и навсегда изгоями стать.
-- Я постараюсь, чтобы следующим одонтом назначили меня, --
сказал Хооргон, и дюженники впервые всерьёз задумались над его
словами.
Через час был составлен план действий. Дюженник Тройгал с двумя
посыльными вернулся на царский оройхон, чтобы вовремя
предупредить молодого хозяина о назначении и времени выхода
нового одонта. Остальные начали готовиться к набегу. Припасли
грязные жанчи -- натянуть поверх доспехов, вместо копий с
кремнёвыми наконечниками вооружились костяными пиками и хлыстами
из уса парха. К вечеру отряд одонта обернулся бандитской шайкой.
А на следующий день поутру прибежал гонец и сообщил: "Идут".
Знатный Пуиртал, только что назначенный одонтом западной
провинции, с небольшим отрядом телохранителей направлялся к своим
землям. Пуиртал был родственником царственного вана, хотя и очень
далёким. Государственная мудрость подсказывала ванам, что нельзя
назначать на должности близкую родню -- детей, братьев,
племянников, которых у вана насчитывались дюжины дюжин. Они
жили по алдан-шаварам центральных оройхонов, наряжались, плодили
детей, проедали припасы, но не обладали ни малейшей властью.
Одонтами были только чужие или те из родственников, кого ван не
считал близкими. Со своей крови трудно строго спрашивать. И
можно понять, каких трудов стоило Пуирталу добиться назначения.
Он ловко сыграл на недостатке в арсенале харваха, но понимая, что
теперь харвах будут спрашивать с него, вёл с собой двух обученных
сушильщиков, которых заранее сманил, обещав жён, жизнь в
алдан-шаваре, и еду со своего стола. Короче, у Пуиртала было
предусмотрено всё. Не знал Пуиртал лишь одного: что командир его
телохранителей крепко выпил вчера с каким-то незнакомым
дюженником, и теперь все умные планы известны одному из сыновей
бывшего одонта.
Кортеж двигался медленно, носильщики, тащившие паланкины, часто
сменялись, дважды Пуиртал останавливался, чтобы
засвидетельствовать своё почтение знакомым одонтам. В результате,
путь, который взрослый человек с поклажей мог преодолеть за
четыре часа, занял у наместника весь день. Серебристый дневной
цвет облаков начал сменяться лиловым, когда Пуиртал приблизился к
границам своих будущих владений.
Как обычно перед закатом на благородного Пуиртала сходили
возвышенные мысли. Новый одонт немало путешествовал, посетил
чуть не все сухие оройхоны, во время мягмара любил затравить
парха или понаблюдать за охотой на гвааранза, участвовал в
облавах на мятежных изгоев и даже, преодолев мёртвые болота,
ездил с посольством в земли старейшин. Так что, повидав половину
мира, Пуиртал представлял истинную его величину и не стал бы
добиваться власти над двумя ничтожными клочками суши, если бы не
верное убеждение, что власть он получает не над островами, а
над многим множеством людей, кормящихся от этой унылой, но такой
щедрой земли. На каждом сухом оройхоне живёт по меньшей мере
тройная дюжина людей, и каждый из них виноват перед одонтом. В
том и состоит подлинное величие.
Громкие крики прервали мысль. Паланкин накренился, Пуиртал
