с рук чёрного уулгуя, покрытыми тончайшей резьбой. Человека,
видавшего касающуюся облаков стену Тэнгэра, непросто удивить, но
сейчас перед ним возвышалось не творение бессмертного старца, а
дело рук человеческих. Шооран едва не замер с открытым ртом, что
было бы недопустимо для цэрэга.
Внутрь алдан-шавара Шооран, конечно, не попал. Моэртал прошёл
туда вдвоём с дюженником, а цэрэги остались снаружи. Но и того,
что Шооран увидел, было достаточно. К цэрэгам подошли служители,
отвели их на соседний оройхон, накормили горячим мясом, тушёным в
вине. Потом позволили вернуться и посмотреть чудеса царской
обители.
Все восемь суурь-тэсэгов царского оройхона оказались непохожи на
то, что называют этим словом. Семь из них были превращены во
дворцы, подобные тому, что так поразил Шоорана. Восьмой внешне
напоминал холм, но был гораздо выше и больше любого из
суурь-тэсэгов, вероятно его искусственно достраивали, доставляя
камни из других мест. Все неровности на склонах были сглажены, и
сами склоны выложены полированной костью, так что подняться на
вершину можно было лишь с одной стороны, где уступами шла
лестница. Она тоже была из дорогой кости - ступень из белой,
ступень из чёрной. Ступени чёрной кости, издали бросаясь в глаза,
казались провалами на светлом теле пирамиды. Именно эта
рукотворная гора и была главным царским тэсэгом. На вершине стоял
трон вана и алтарь, на котором ван собственноручно приносил
жертвы старику Тэнгэру. На лестнице через каждые двенадцать
ступеней стояли вооружённые цэрэги, чтобы никакая вонючая тварь
не посмела вползти на тэсэг царственного вана, правящего миром с
давних пор и до скончания веков.
Зато алдан-шавар был здесь открыт для всех. Не было даже дверей,
и, расширенный стараниями каменотёсов, вход зиял как огромная
распахнутая пасть. Под царским тэсэгом и алтарём Тэнгэра
располагался храм Ёроол-Гуя. Внутрь они зашли на следующий день,
а сейчас, постояв с задранными головами, воины пошли смотреть
невиданно огромного бовэра с седой от старости шерстью и брюхом
обросшим травой.
Ночевали цэрэги на соседнем оройхоне, где содержались гостиницы
для знатных приезжих. Это не был дворец, но и не обычный навес,
под каким спят простолюдины. Кожаная крыша была натянута над
сложенными из камня стенами, так что при желании можно было
воображать себя и в алдан-шаваре, и на улице.
Два дня проведённые в столице подействовали на Шоорана также
сильно, как когда-то сухой оройхон и жизнь старика. Второй раз
Шооран видел нечто совершенно непохожее на привычное
существование, и это удивительное разнообразие мира как бы
предсказывало возможность ещё больших чудес. Проходя мимо
вздымающихся стен инкрустированных деревом (вот куда уходили
срубленные стволы постаревших туйванов!), Шооран бормотал про
себя:
-- ...и чем дольше он думал, тем яснее ему становилось, что
вечность длится долго, и конца ей не видно...
На второй день появился Моэртал, собрал дюжину и повёл на площадь
к царскому тэсэгу. Сияющий ван хотел выступить перед своим
народом.
Площадь предусмотрительно не была велика, иначе, чтобы заполнить
её, пришлось бы сгонять земледельцев с соседних оройхонов, а так
хватило одонтов с их охраной и толпы вышколенных слуг.
Собравшиеся долго ждали, такое ожидание являлось непременной
частью ритуала, потом на вершине суурь-тэсэга появился ван. Он не
поднимался по ступеням, а сразу очутился возле трона, должно
быть, наверх вёл ещё один ход, потайной. Повелитель оказался
полным мужчиной средних лет. Ничто в его внешности не указывало
на богоизбранность, скорее наоборот -- чересчур маленькая голова
делала его смешным. Хотя, вероятно, так казалось только Шоорану,
который, сознавая свою исключительность, умел трезвыми глазами
смотреть на кого угодно. Глядя снизу вверх на невыразительное
лицо государя, Шооран заметил, что знаменитая корона ванов --
широкий обруч с волнистым краем из искрящийся белой кости велик
своему владельцу. Шооран вспомнил сказку, рассказанную Чаарлахом,
и закаменел лицом, чтобы не выдать себя ухмылкой. Должно быть,
сияющий государь подкладывает на затылок полоску войлока, чтобы
корона не сползала на нос.
-- Мы довольны нашими одонтами, -- произнёс ван неожиданно
густым голосом, -- в государстве царит процветание, земли наши
увеличились, враги посрамлены, изгои приведены к покорности.
Вместе с тем, бунтовщик, бежавший на запад, ещё не наказан, хотя
приговор вынесен больше года назад. И главное, наши цэрэги
проявляют мало рвения в поимке илбэча. Мы горько сожалеем, что
драгоценный дар нашего предка достался безумцу, не понимающему
своего долга. Бесценное сокровище Вана должно служить его
потомкам. Мы объявляем, что цэрэг, доставивший нам илбэча живым
и невредимым, будет немедленно назначен дюженником, а дюженник --
одонтом в новых провинциях, которые украсят нашу страну. Ступайте
и разнесите наше повеление по всем оройхонам. Да сбудется воля
мудрого Тэнгэра и слово могучего Ёроол-Гуя, из чьей вечной войны
родилась вселенная!
Ван повернулся к жертвеннику, взмахнул руками. Полыхнуло яркое
пламя, а когда способность видеть вернулась ослеплённым глазам,
на царском тэсэге уже никого не было.
После аудиенции цэрэги отправились в нижний храм. По знаку
Моэртала внесли тюки с дарами, предназначенными Ёроол-Гую,
передали их одетым в жанчи и буйи служителям храма. Те приняли
тюки и унесли их, даже не подходя к алтарю. Шооран подумал, что
это правильно: если хочешь принести жертву самому Ёроол-Гую, то
не стоит делать это так далеко от далайна. Тихие жрецы, мягко
ступая кожаными буйями, подошли к Моэрталу, взяли его под руки,
увели во внутренние покои. Охрана осталась стоять в храме.
Внутри храм был огромен. Каменный свод вздымался так высоко, что
его было невозможно достать даже длинной пикой, с какой ходят на
гвааранза. В длину центральный зал насчитывал две дюжины шагов и
почти столько же в ширину. Казалось невероятным, что хрупкий
камень выдерживает вес купола над столь обширным пространством.
Шооран стоял, подавленный величием грандиозного сооружения. Потом
он увидел Ёроол-Гуя. Бог глубин возник из неровностей каменных
стен, извивающиеся пилястры встроенных колонн сплетались словно
бесконечные щупальцы, внутренние входы, украшенные зубами водяных
гадов, превратились в распахнутые пасти. Человек, вошедший в
храм, оказывался в объятиях Ёроол-Гуя. Бессчётные руки тянулись
со всех сторон, даже пол бугрился узлами рук, и было уже не уйти.
Ты был ещё жив, но мёртв, ещё мог двигаться, но уже был схвачен.
Тускло блестели по сторонам алтаря панцири гвааранзов, опасно
взъерошивалась чешуя пархов, собранных целиком до последнего
сочления -- Шооран не замечал их. Он завороженно смотрел вверх,
где на скате стены, плавно переходящей в купол, светлело жёлтой
костью круглое пятно с чёрной деревяшкой зрачка. Глаз был не
сразу виден, но его взгляд преследовал, завораживал, подчинял.
Шооран чувствовал себя маленьким, готовым покорно шагнуть в
раскрытую для него пасть. И рядом не было скептика Хулгала, чтобы
разрушить злые чары. Пахло нойтом и смолистыми курениями.
"Я не боюсь тебя, -- хотел сказать Шооран. -- Ты должен бояться
меня, потому что я илбэч..."
Губы не разомкнулись, сдавленное горло не издало звука. Только
это и спасло Шоорана. В следующее мгновение колдовство схлынуло.
Магические слова: "Я -- илбэч", -- вернули силы. Многорукий бог
продолжал смотреть, но он уже был не страшен. Шооран глубоко
вздохнул, опустил голову, огляделся. Потерянные цэрэги жалкой
кучкой стояли под давящим сводом, лица были отрешены, лишь
Турчин, которого не могли пронять никакие камни и ничьи взгляды,
продолжал озираться по сторонам с видом скучающего зеваки.
Заметив, что Шооран повернулся к нему, Турчин подмигнул
заговорщицки и прошептал:
-- Ну ты даёшь! Замер, словно спишь стоя. Струхнул, да?
-- Я не боялся его живого, -- сказал Шооран, -- не испугаюсь и
каменного.
-- Кого? -- не понял Турчин. -- Гвааранза? Так он не каменный,
это такая чучела.
Шооран улыбнулся. Его трезвомыслящий напарник ничего не заметил,
он видел лишь неровный камень.
Из бокового притвора вышел Моэртал, направился к выходу. Цэрэги
цепочкой потянулись за ним. Через час они покинули Царский
оройхон, а к вечеру были дома. То, что иной, непохожий мир
находится так близко, удивило Шоорана сильнее всего. Куда проще
было бы принять всё, если бы в обитель вана можно было бы
попасть лишь преодолев множество препятствий и пройдя дюжину
дюжин оройхонов.
Царский оройхон, сочетание великого с ничтожным, густо замешанное
на несправедливости, долго не давал Шоорану покоя. Мир
представлялся теперь тёмным помещением, со всех сторон оплетённым
щупальцами невероятного Ёроол-Гуя. Можно было бежать в любую
сторону, ты всё равно шёл в его руки. Шооран метался, не находя
покоя, он понимал: надо что-то делать, но что именно -- не знал.
Он мог лишь одно -- строить оройхоны, много оройхонов: мокрых и
сухих, но в душе вновь, уже не со слов мамы или старика, а на
основе собственного опыта родился вопрос: зачем и для кого нужно
строить эти острова? Ответа не было, и ни Яавдай, ни Киирмон --
единственные люди, кому Шооран пытался обиняками поведать о своих
мучениях, ничуть ему не помогли. Яавдай как обычно отмалчивалась,
а Киирмон, выслушав бессвязные речи Шоорана, заметил:
-- Обычно молодые люди, женившись, перестают тревожиться
вопросами о смысле жизни. У тебя такая миленькая жена, неужели у
вас что-то неладно?
-- У нас всё хорошо, -- сказал Шооран, и хотя слова его не были
ложью, но не были и правдой. В жизни действительно всё было
хорошо, и в то же время что-то неладно. Что именно -- Шооран
никак не мог понять, но с тех пор, как он вернулся с царского
оройхона, его не покидало ощущение тревоги.
Одонт выделил женившемуся цэрэгу две комнаты в алдан-шаваре,
одну большую и светлую, другую поменьше, без окон.
Вернувшись после трёхдневного отсутствия Шооран вошёл в
маленькую комнату, хотел привычно, на ощупь поставить в угол
копьё, но замер, услышав, как в соседней комнате поёт Яавдай. Она
пела печальную песню, тихую и бесконечно повторяющуюся, какую
удобно петь, если тебе скучно, и рукоделье не мешает мыслям.
Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Тукка, колючая тукка,
Отнеси ему сочную чавгу,
Передай привет от меня.
Отвечает колючая тукка:
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит,
Чтобы я туда не ходила,
Чтобы он не поймал меня.
Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Парх с большими усами
Отнеси ему сочную чавгу,
Передай привет от меня.
Отвечает мне парх усатый:
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит,
Чтобы я ему не достался,
Чтобы он не поймал меня...
Шооран шагнул вперёд, копьё стукнуло о стену. Яавдай вздрогнула,
словно её застали за предосудительным.
-- Это я, -- сказал Шооран. -- Вернулся. А ты хорошо поёшь. Пой
ещё.
Яавдай опустилась обратно на сиденье и послушно запела
заключительные строфы бесконечно длинной песни:
Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Вы скажите, звери шавара --
Кто снесёт ему сочную чавгу,
Передаст привет от меня?
Лопнула гладь далайна,
Появился бог многорукий,
Сжал меня крепко-крепко,
Крепче, чем милый может.
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит?
Я возьму его той же рукою,
Я пожру его той же пастью,
Передам привет от тебя.
Встреча получилась не слишком радостной. Хотя какой она ещё
могла быть? Ведь Шооран представлял улыбку Яавдай только в
разлуке, на самом деле он не видал её ни прежде, ни сейчас. Но не
всем же лыбиться словно младенец на облака. И можно ли это
считать чем-то неладным? Каждый получает от жизни меньше, чем ему
хотелось бы.
