грудь разрывало сухим огнем, она уронила Аски на землю - на зеленоватый
щебень - у какой-то дыры. Справа-слева-сверху их скрывали не слишком густые
колючие кусты, назад уходил склон, но она только что бежала вниз, а не вверх:
земля подрагивала, и Отрада сунулась в дыру - и застонала. Дыра уходила
глубоко, но здесь, у выхода, ее перегораживала толстая решетка! Прутья
достаточно редкие, но все же не настолько, чтобы между ними можно было
пролезть:
Это был тупик и это была смерть. Страшная унизительная смерть.
И в полнейшем отчаянии Отрада, вцепившись в решетку, затрясла ее - и
решетка вдруг подалась! Ржавчина за много лет съела концы прутьев:
Она ползла по узкому ходу, волоча за собой безжизненную Аски, когда
светлое пятно выхода исчезло. Потом там возникло неприятное мертвенное
свечение, наподобие того, каким светятся в темноте гнилушки. Она поползла еще
быстрее - а может, ей показалось, что она ползет быстрее или что она вообще
ползет. Странная бесчувственность охватывала тело - как от долгого вкрадчивого
холода. Может быть, руки и ноги двигались еще, но они скользили по шершавым
камням.
Потом что-то задвигалось в этом свечении. Струи: волны:
И вдруг ожило золотое пятно. Но не вспыхнуло, как при переходе, не
замерцало, как при чужих чародейских действиях, происходящих рядом, а - просто
расплылось на все поле зрения, создав слабо светящийся золотой туман. И в
этом тумане Отрада отчетливо увидела стены и свод норы, по которой все еще
ползла, а уже можно было встать и бежать, и змеящиеся к ней три тонких
щупальца с когтистыми венчиками на концах. Она поднялась на бесчувственные
ноги и поволокла Аски куда-то вглубь горы, во все более гулкое и просторное
нутро пещеры.
Шуршание позади отдалялось, не затихая:
Глава седьмая.
Нападавшие брали числом, защитники были куда как опытнее. Даже
выстрел из РПГ не произвел на них особого впечатления. Батый тщательно
подбирал кадры:
Атакующих пропустили глубоко на территорию, включили мощные лампы
- и встретили огнем в упор. Батыевцы, имея несколько автоматов Калашникова и
ручной пулемет, стреляли только одиночными. Единственный же автомат
"парижан", ископаемый "шмайссер", заполошно рвал воздух очередями, пока его
владельца не снес заряд картечи, хладнокровно выпущенный из окна второго
этажа - окна, в котором еще не заменили стёкла, пробитые пулями "драгуновки".
Стычка длилась минуты две и закончилась бы просто паническим
бегством, если бы не Порцей, контуженный в Грозном ильинец. Кто знает, что
померещилось ему в последние мгновения жизни: С диким воплем: "Чечня
долбaная! Порву козлов!!!" он швырнул две гранаты - в стены над баррикадами,
за которыми укрывались стрелки. Разрывы были убийственные: Он ринулся
вперед, налетел виском на автоматную пулю и умер - наверное, победителем. Но
этого хватило, чтобы те, кто перебрался через задние ворота и не попал в огневой
мешок - ворвались в гараж. Самодельный огнемет харкнул сгустком огня. Пламя
размазалось по потолку, падая вниз частым дождем:
Почему-то от этого стало еще темнее.
Это был момент, когда все, даже раненые - испытали странную вибрацию,
исходящую то ли из-под ног, то ли с неба. Где-то рядом зазвучал - ниже самых
низких звуков - исполинский камертон. А вот свечение полос на земле не увидел
никто, потому что слишком ярок был электрический свет. Лишь подзорные птицы
смогли различить его:
Знак Агапита Повелителя начинал напитываться кровью.
Вибрация затихла, и вызванное ею оцепенение сменилось совершенно
безумной, неукротимой яростью - с обеих сторон. Вышколенные бойцы Батыя, и
те утратили всяческую осторожность и всяческое понятие о дисциплине боя. Кто-
то даже бросил оружие, чтобы вцепиться в своих противников зубами и когтями:
Потому что у них вдруг появились когти.
Сверху было видно, как в центре складского двора стала проседать
земля:
Два перехода отряд Венедима и табор Живаны шли одной дорогой, на
восток. Дальше пути расходились: азахи уходили налево, на отведенные им
залежи по южному краю Болотья, славам же путь был направо и вверх, в горы.
Эта дорога до блеска накатана была обозами, вывозившими белый камень:
Где теперь это все?
Сообщения с материком нет - и будет оно еще нескоро. Говорят, кесарь
Светозар в первые же дни после катастрофы направлял посланников к
наездникам на птицах, чтобы помогли и полетом, и хитрыми своими
переговорными дудочками - но посланники те вернулись ни с чем: маленькие
головорезы пропали, оставив на местах стоянок лишь груды расщепленных
овечьих костей.
Видимо, и те места, откуда они родом - высокие недоступные долины в
Аквилонских горах - не обошла стороной беда:
Никого не удивило, когда Живана, отсалютовав своим азахам, повернула
коня направо и не спросясь пристроилась к мужу с левой стороны. И Венедим,
командир строгий, заметил это, покачал головой, но промолчал.
- Я тебя больше не брошу, - сказала она Азару. - Я почти не знаю тебя, но
перед землей и небом я твоя жена, и я не брошу тебя, а ты меня не прогонишь:
- Этот Поликарп, - в сердцах сказал Азар. - Поленился, пень старый, тебя
дочкой записать. Вытянул бы сейчас ремнем по заднице:
Он говорил, а смотрел в другую сторону - где вдоль ручья пришедший
раньше табор закреплялся на земле: азахи ставили круглые плетеные шатры,
обмазывали глиной, обкладывали пластинами дерна. Вот уже и тесаный камень
везли откуда-то для печей, и дрова длинными хлыстами:
- Я бы все равно не ушла.
- Да уж: грозная ты сотница: - он вдруг заулыбался. Глянул искоса на
Живану и чуть подмигнул.
Белая башня нависала над головой, но ходу до нее вьющейся дорогой-
змеей было еще полдня. Остановились на ночевку пораньше, в удобном теплом,
за ветром, месте - чтобы завтра до солнца начать последний переход.
Ночью многие проснулись в тоске и тревоге. Лошади бились в путах и
ржали. Пожалуй, только Азар и Живана не слышали ничего - крепко спали, не
выпуская друг друга из объятий.
Она не сразу поняла, что это свет и что именно на него она идет. Слишком
хорошо и четко было золотое зрение, чтобы требовался еще и простой свет,
неверный и размытый. Но свет появился, и Отраду притянуло к нему.
Не меньше часа она карабкалась по сухому коленчатому руслу иссякшей
подземной реки, давно потеряв направление. Аски иногда будто бы приходила в
себя и что-то шептала, но понять ее было невозможно. Шуршание позади давно
прекратилось, но Отрада все равно стремилась уйти как можно дальше, дальше:
ну, еще пять шагов: ну, еще шаг:
И даже когда казалось, что всё, что уже не шевельнуться и не сдвинуться
- в глазах возникало видение когтистых щупальцев, и снова удавалось отползти
самой и оттащить проклятую Аски: она ненавидела эту тварь.
Эту проклятую продажную тварь!
Да нет, почему продажную? Аски всех предавала только даром. За что в
итоге и поплатилась.
Но именно она оба раза - приносила оружие: первый раз - еще будучи
человеком:
Свет был ярок, казалось, что щель выходит прямо на солнце. И не сразу
Отрада поняла две вещи: наверху сейчас ночь - и: свет идет снизу.
Там что-то было, внизу.
Земля вдруг оказывалась дырчатой, как сыр.
Да. Там была промоина в полу, вода когда-то нашла себе еще одну дорогу,
широкая промоина: свет слепил, но вскоре глаза перестали слезиться, и
вернулось полное зрение. Отрада бездумно протянула руку - тем же
машинальным жестом, каким откидывают со лба волосы, чтобы не мешали
смотреть - и коснулась, как бы отвела в сторону каменный выступ, закрывавший
обзор - и камень отделился от скалы и рухнул вниз, рассыпаясь, как песчаный
ком, а может быть, он и был песчаным комом:
Она даже не слышала того странного звука, с каким он катился по склону.
Перед нею открылся дворцовый зал. Ярко освещенный дворцовый зал.
А потом пласт песчаника, на котором они с Аски лежали, наклонился и,
тоже рассыпаясь прахом, поехал вниз:
В какой момент Авенезер понял, что воля его столкнулась с чужою
враждебною волею? Нет, не тогда, на опустевшей площади - увидел длинные
кривые канавки, полные будто бы тлеющих под пеплом угольев, и догадался
взмыть телом над городом. Знак Агапита Повелителя багровел, как свежее
клеймо. Но, глядя на этот знак, которому не место здесь было, он уже знал, что
все идет не так, как он хотел, и что кто-то распорядился им так же, как он сам
когда-то распорядился этим неумным чванливым Астерием:
В каком-то смысле - он знал об этом с самого начала.
Во всяком случае, с момента распечатывания гробов Мардонотавра.
Смешное могущество Астерия: Со своим мутноватым камнем в руках он
был похож на злого зайца, размахивающего горящим факелом, который вот
теперь-то сумеет разогнать всех плакачей, волков и махагонов: а что лес сгорит
- так не беда. Этот сгорит - вырастет новый. И Мардонотавра он поднимал себе в
услужение, не зная того, что безумный зверь послушен недолго.
Что ж. Поднять - оказалось просто. Авенезер видел это издалека, глазами
других. Среди блюстительниц гробов нашлась одна, добровольно выдавшая
ключи. Астерий тогда и не заметил, а он, Авенезер, почувствовал тревогу, но не
понял истока тревоги. Сейчас, вспоминая, он догадался, что тревогу внушала
именно блюстительница - и именно своей необъяснимой готовностью к отдаче
всего. И - что-то стояло за нею, прячась во мраке:
Тогда он - почувствовал, не поняв.
Теперь - понимал, ничего не чувствуя.
Он мог всё. Он знал всё, он провидел будущее, он мог повелевать живым,
умершим и тем, что никогда не жило. Но только - не выходя за плоскость мира.
Даже с чудом полета не дорваться до неба.
Или же чужая воля ему мерещится, а дело лишь в том, что сейчас ему
просто страшно? Страх нового преображения сходен со страхом смерти, но
острее - равно как и жизнь острее смерти. Острее, но площе. Смерть же тупа,
медленна, глубока. Поэтому мертвые недружелюбны.
Босой, оборванный, он шел по улицам Столии, ставшими сценой вертепа.
Две молодые женщины подошли к нему, не узнавая. Одна вымазана была
жирной черной краской, вторая - грубо разрисована под зверя. Короткие, с
отрезанным подолом, мокрые платья не скрывали ничего. Ветер нес дождь и снег
вперемешку, но женщины даже не ежились.
Вымазанная черным спросила его на непонятном языке, и на этом же
языке он ей ответил - не зная, что. Обе захохотали грубыми хриплыми голосами.
Потом вторая, раскрашенная полосами и пятнами, тронула его пальцем и с
удивлением на палец посмотрела. Показала палец подруге. Та тоже ткнула
Авенезера в плечо. Да, он был черный. Почти такой же черный, как и она,
измазанная жирной сажей, но его краска не стиралась и не пачкалась. Они хотели
знать, чем это он так хорошо покрасился.
Он что-то рассказал.
Они ушли, покачивая головами и пересмеиваясь.
В переулке четверо солдат били кого-то невидимого. Невидимка был
сильный, но большой и неповоротливый. Иногда он отталкивал обидчика, и тот
отлетал к стене.
Женщина со свечой в руке прошла мимо них. Издали казалось, что это та
самая блюстительница гробов - фигура, походка, волосы - но нет: лицо древней
ведьмы, ведимы: морщинистое, как кора. И - ни малейшей тревоги от нее, ни
малейшего следа соприкосновения с тайной запечатления:
А ведь не прошло и года, подумал Авенезер.
Та блюстительница гробов исчезла сразу после восстания Мардонотавра,
и след ее затерялся где-то в мире живых.
Возможно, она жива и по сей день:
Он мысленно поискал незримого Зверя. Тот стоял на вершине башни
Ираклемона и сквозь мрак смотрел на Авенезера. Темный, медленный и глубокий,
как смерть, ум Мардонотавра пытался проникнуть в тайну белых подземелий.
И ему, как и всем прочим, не объяснить, что единственная и главная тайна
в том, что никаких подземелий просто нет. Просто - нет.
Пересекая широкую неявную черту, проведенную там, все - живые и
мертвые - погружаются в теплое пузырящееся болото собственных грез.
