головой. Полковник в ответ на это подал кому-то знак.
Воронка достигала, наверное, уже больше километра в диаметре - и
продолжала расширяться, хотя не так стремительно, как в первые часы. Низкое и
плотное облако правильной дисковидной формы висело над нею. Оно
вращалось. Нижняя часть облака светилась багрово. Дно воронки чем-то
походило на расплавленный свинец, подернутый толстым слоем серого шлака.
Местами шлак трескался, расступался, и проступало нечто опасное:
Алексей присел, развернул на коленях карту. Карту эту взяли у пожарных
- они ее вычертили для себя сами, скрупулезно соблюдая стороны света,
дистанции и углы. Милицейский план грешил чрезмерной условностью.
Итак:
Вот здесь оно все началось. Здесь проступил сквозь землю знак Агапита,
и бессмысленно теперь задаваться вопросом, случайно ли оказалось именно в
этом месте отмеченное странностями предприятие "Юрасик". Когда реальный
мир проникает в мнимый, сами эти понятия: "закономерность", "случайность",
"следствие", "причина", "логика", "последовательность", "смысл" - исчезают.
Потом, когда все закончится, можно будет поразмять мозги, поупражняться
праздно в построениях:
Пока же - другого выхода нет - примем как данность. Логика существует
ныне только одна: логика сна.
Контуры зоны, скорее всего, нанесены с ошибками. Сверху не видно ни
черта. Поэтому - грубый равнобедренный треугольник с закругленными углами и
этакой шишкой на левой верхней - короткой - стороне. Кажется, она называется
основанием. То есть - зона намерена расти:
Итак: началось здесь, потом стало расширяться в основном на север и
запад. И теперь, если провести в этом треугольнике линии: и немного
подравнять контуры:
Собственно, он и не сомневался в результате. Просто не думал почему-то,
что все это проявится так неприкрыто.
Острый угол закруглен, а если просто продлить стороны - то вершиной
угла окажется дом Вики. Он же - башня Ираклемона, под которой - вход в Кузню.
Тогда двор "Юрасика" - это Столия, а ворота, где происходила битва - Долина
Роз (Алексей стиснул зубы от непонятного унижения). И тогда получается - если
соблюдать масштаб - что железнодорожная насыпь - это море, отделяющее
Мелиору от материка, а мясокомбинат - это Долина Качающихся Камней. Тогда на
севере:
- Здесь есть кладбище?! - крикнул он на ухо полковнику, тыча пальцем за
верхний обрез карты.
Полковник энергично закивал.
Алексей жестом позвал его за собой и почти побежал к машине,
оставленной в переулке. Какие-то люди в металлизированных защитных
костюмах и с миноискателями в руках сгрудились за плотным рядком деревьев.
Деревья - тонкие молодые тополя - казались обгоревшими.
Рация в машине завывала на все кошачьи голоса.
- Товарищ полковник:- водитель был бледен до синевы. - Что ж вы так
долго-то:
- Болтаете, Фролов. Что случилось?
- Да не разобрал я, сигнал не проходит. Вызывают будто бы вас:
- Поехали.
"Уазик" рванул. Через полминуты вой в рации стих, и тихий голос сказал в
наступившей тишине:
- "Серьга", "серьга", ответьте "причалу". Прием.
- "Причал", я "серьга", вошел в зону связи. Что случилось, прием?
- В штаб, "серьга". Вас ждут. С вашим этим: экспертом. Прием.
- Так что все-таки случилось? Прием.
Пауза.
- Полный бред, "серьга". На кладбище мертвецы встают:
Снайпер Харламов стоял у окна. Оно выходило на глухую торцевую стену
высокого дома. Две трети стены занимал обтрепанный и обсыпавшийся портрет
красиво зачесанного мужчины с тонкими капризными губами и очень
выразительными темными грустными глазами, властно притягивающими взгляд;
на груди человека золотом сверкал странный крест: кольцо с четырьмя широкими
лопастями:
Слава стояли высокие пирамидальные тополя с редкими
недооблетевшими листьями, за ними - довольно далеко - темнела высокая
черно-зеленая стена, мягко поблескивающая, как будто камень слегка
прозрачный:
Обезьяна Валя встала рядом, закинув ему руку на плечо. Взгляд человека
не портрете манил, манил:
Зачем он делал все это? - молча спросил капитан. Валя уже говорила ему,
но тем не менее - непостижимость оставалась. В награду - давать такое:
Впрочем, дали же ему самому это новое тело. Он не просил.
Тело, надо сказать, было отменным. Оно стремительно двигалось, а когда
нужно, замирало, словно отлитое из стали - мушка не гуляла ни на микрон. Глаза
видели далеко и даже сквозь не слишком плотные предметы. Похоже, оно не
чувствовало боли:
Все равно - потом он потребует обратно свое старое: если когда-нибудь
наступит это самое "потом".
- Надо пройти через это, чтобы достичь опустошения. Только через
опустошение ведет дорога к наполненности счастья: - сразу отозвалась Валя.
Отбарабанила, как заученное. Не голосом. И нельзя было сказать: он слышал ее
мысли. Мыслей он не слышал, но они вполне могли переговариваться, не
открывая рта.
- И ты возненавидела его, - сказал капитан.
- Нет. Не знаю. Не за это. Всё - другое. Ты неправильно понял. Может
быть, я люблю его еще сильнее. Только пусть и ему: опустошение: иначе: -
вот теперь она уже заговорила вслух. И - разрыдалась.
Харламов отвел ее к низкой, кулак не подсунуть, кровати, усадил. Уже
дважды сегодня было так: начиналось с плача, а кончалось судорогами. Но нет,
на этот раз Валя внезапно успокоилась и погрузилась в сонную оторопь. И
настроение ее, и состояние - раскачивались на огромных качелях. Харламов
придержал ее, укладывая на бок, потом потянулся за скомканным одеялом,
сшитым из мягких шкур. Что-то заставило его замереть. Сзади:
Он медленно оглянулся.
Человек с портрета пристально смотрел ему в затылок.
Харламов вздохнул. Встал, встряхнул одеяло. Посыпался какой-то мелкий
мусор.
И все же что-то произошло! Будто кто-то был здесь, что-то важное сделал,
а потом ушел и унес память о себе. Будто вырезали кусок жизни, связав, сшив,
склеив образовавшиеся концы. Обезьяна с лицом девочки лежала на кровати,
прикрывая темно-коричневыми руками исцарапанные грудки. Маленькие,
девичьи, человеческие. Она царапала их во сне и в беспамятстве.
За что это ей, подумал он в отчаянии. И кто-то сказал в ответ: а за что -
каждому старость и смерть? Чем они лучше - старость и смерть? Только тем, что
привычнее?..
Он накрыл Валю одеялом и вновь отошел к окну. Взгляд человека на
портрете притягивал все сильнее:
События в Краснокаменске для мира все еще оставались дешевой
сенсацией, наподобие нашествия гигантских термитов или очередной высадки
инопланетян - хотя первые телерепортажи, отснятые местной телекомпанией и
потом переданные по нескольким спутниковым каналам, были весьма
убедительны. И все равно репортажам этим - укороченным до считанных секунд -
место находилось только среди рядовых катастроф, громких убийств и богемных
скандалов.
Никто и помыслить не мог, что это начинается конец света.
:Когда Алексея привезли к кладбищу, там уже было не протолкнуться.
Солдаты в бронежилетах и обтянутых брезентом касках неподвижно сидели в
грузовиках, и на лицах их темнела тоска. Под ногами тут и там валялись
дюралевые милицейские щиты. Омоновцы стояли буквально плечо к плечу,
судорожно вцепившись в автоматы. Вид у них был совершенно очумелый. Как бы
не начали палить, мельком подумал Алексей. Сквозь их сомкнутые ряды
приходилось продираться силой - даже офицерам. Сползши двумя колесами в
кювет, стоял бело-синий микроавтобус с выбитыми стеклами и сорванной
дверью. В салоне кто-то лежал неподвижно:
На широкой площади перед сорванными воротами застыли три БМП.
Пушки их нацелены были на территорию кладбища. Там, на центральной аллее,
среди поваленных роскошных надгробий знаменитых воров и бандитов,
гусеницами кверху лежала еще одна такая машина. Корму пятой Алексей заметил
чуть дальше, за кустами сирени.
Полковник Стеблов шумно, как конь, выдохнул рядом.
- Бинокль у кого-нибудь есть? - не оборачиваясь, спросил Алексей. Ему
тут же подали бинокль. Наглазники были еще теплые.
Минут двадцать он не замечал вообще никакого движения. Потом
мелькнула серая тень: исчезла. Он стал смотреть в том направлении. И увидел,
наконец.
Между могил шел, покачиваясь, мертвец. Мертвец был далеко, и Алексей,
конечно, не мог рассмотреть его в деталях - но память, та, приобретенная в
монастыре Ангела, дорисовала подробности.
Мертвец вовсе не походил на скелет или разложившийся труп, как можно
было бы ожидать. Страшное чародейство Механического Дива то ли сохранило
его тело, то ли восстановило из праха. Между могил шел человек не мускулистый,
но чрезвычайно жилистый. Кожа его, цвета грязноватой извести, обтягивала эти
кости и жилы эластично и плотно, как хирургическая перчатка. Так же эластично
облегала она и лицевой череп с пустыми впадинами глазниц. Огромные зубы
угадывались под тонкими щеками и губами:
Кто-то подобный гнался тогда за машиной: давно, целую вечность назад.
Алексей вернул бинокль.
- Залейте здесь все напалмом, - сказал он. - Ничем другим с ними не
справиться. А так мы выгадаем хотя бы дня два:
- А потом? - спросил Стеблов.
- Не знаю: будет видно. Если доживем. Кто всем командует?
Стеблов скривился:
- Командует? Гарем:
- Не понял?
- Штаб, блин. Коллективное руководство: мать, мать, мать:
Он даже зашипел сквозь зубы.
- Поехали к ним. Или пошли. Или как еще можно туда попасть?..
- Зачем? Мне уже знаешь какой был втык за тебя?
- Представляю. Видишь ли, я понял теперь, где вся эта мразь полезет по-
настоящему. И, видимо, скоро. Если уже не полезла.
Слева - далеко - затрещали автоматы, потом - раздалось несколько
сдвоенных хлопков. За низким серым зданием то ли администрации, то ли какого-
нибудь гробового заводика взлетели легкие желтовато-серые дымные султаны.
Потом лениво пополз вверх другой дым, жирный и черный.
Круглая вращающаяся туча, висящая над центром "зоны", широко
расползлась за последние часы. Странное получалось небо: черное, бугристое, с
малозаметным еще багровым отсветом.
- Уханькали, - сказал кто-то за спиной.
- Так где же это будет? - спросил Стеблов, переводя взгляд на Алексея.
Голос у него был деревянный.
Алексей вытащил карту, ткнул пальцем в мясокомбинат. За что он сейчас
был бы навсегда благодарен Стеблову, так это за полное отсутствие вопросов.
Кесарь медленно приходил в себя. Словно бы по частям.
Того, что случилось, не должно было случиться. Он хорошо помнил, как
открыл Запертую книгу. В ней всего двенадцать листов, толстых кожаных пластин
с выжженными письменами. Слово Света, Слово Тьмы, Слово Огня, Слово
Воздуха, Слово Земли, Слово Воды: - это все слова живых. Есть там и другие
слова. Он хотел произнести Слово Воды. Пусть падают дожди и пусть вскроются
подземные жилы. Это лучше, чем умереть от жажды среди воды, горькой, как
желчь:
(Внутри себя он знал, он помнил каким-то краешком памяти, что на самом
деле - хотел сделать что-то другое. Что-то совсем-совсем другое: более: более
важное: и - необратимое: Но ему властно велели - ему! - властно! - велели! -
даже не пытаться вспоминать об этом. Или - не властно?.. Может быть, на него
просто испуганно прикрикнули? И он решил про себя, что пусть будет так: он
просто хотел произнести Слово Воды:)
Он так ничего и не успел тогда:
Пошевелил рукой. Рука отзывалась. Что-то он чувствовал ею -
непонятное, облегающее. Другая рука: вот. Он попытался согнуть ее. Рука
преодолевала какое-то сопротивление.
В детстве его однажды засыпало подушками.
И сейчас - было похоже на то.
Но без удушья, без запаха пыли и перьев. Только темнота и мягкое
неодолимое сопротивление всего вокруг.
Книга. Острый угол ее переплета.
Он попытался повернуться. Что-то уперлось в бок.
Новое долгое путешествие руки. Приходится раздвигать мягкие складки.
Гладкий шар размером поменьше яблока - как раз, чтобы обхватить пальцами. Не
подается под рукой.
Он оперся об этот шар, потому что ему было больше не о что опираться.
Долгое усилие. Вторая рука поймала книгу.
