потерявшие всё - и в схватке ранение получил староста Виталий. Широким ножом
ему пропороли бок. Еще двоих азахов нашли потом оглушенными в овражке, и
один из них под утро умер, так и не придя в сознание. Бандитов отбросили,
захватив живыми троих - молодых, но каких-то одинаково неказистых парней:
сутулых, с отвислыми животами, дрябловатыми бабьими лицами и длинными
сальными волосами. Правда, руки их были длинны и жилисты, а кулаки
огромны:
К двум вещам для себя новым стала причастна она наутро: к азашьему
ведьмовству и азашьему суду. Прямо спросив, девица ли она, и узнав, что да, -
старухи-азашки заставили ее носить вокруг опоенного чем-то старосты чашу с
вином, да чтоб еще не пролить ни капли, да смотреть на отражение: Сами же они
шептали что-то и гладили старостин рыхлый бледный бок, похожий на ком
грязноватого теста. Живана не могла поверить потом, но поверить пришлось: на
месте разваленной раны с синеватой пленкой на дне - осталась розовая чуть
выпуклая полоска:
Потом она почувствовала себя слабой, как после тяжелой болезни, но
поддаваться слабости было нельзя, потому что начинался суд. Ей дали глотнуть
какой-то обжигающей дряни, и скоро в глазах посветлело, а плечи распрямились.
И даже огонь в обгоревших пальцах унялся будто бы:
Суд длился недолго, ибо вина не требовала доказательств, а оправданий
азахи не понимали. Оставалось лишь назначить кару.
Процедура происходила на краю загаженной и разоренной оливковой
рощи. Большой изломанный масляный жом стал чем-то вроде судейского
постамента:
Бандиты с изумлением вглядывались в судью: тощую резкую одноглазую
девку в штанах, которую так слушались азахи-воины. Теперь ей следовало не
ударить в грязь ни перед своими, ни перед чужаками.
Разожгли костер, и в огонь бросили три камня размером в кулак. В
тридцати шагах от костра провели черту. Все молча смотрели на то, как камни
меняют свой цвет, становясь одинаково пепельными.
- Кто донесет камень до черты, останется жив, - сказала Живана. -
Разденьте их.
С пленников содрали одежду, не оставив ничего. Они переминались,
неловкие и озябшие. В них сразу стало что-то от лягушек: Мужчине, который
видит дряблую белую кожу своего живота и ощущает холод ветра и жар костра
робко висящим концом, трудно проявить железную волю.
- Вперед, - негромко скомандовала Живана. - Кто не возьмет камень: тот
очень пожалеет.
Что-то в голосе ее было такое, от чего даже у стражников внутри слегка
подобралось.
Бандиты мелкими шажками двинулись к костру. Обступили его. Присели.
Потом один, постарше, решился: с воплем схватил раскаленный булыжник и
понесся к черте. Дым струями бил из кулака. Он пробежал шагов десять,
перебросил булыжник в другую руку, попытался вернуть, обронил, прижал
предплечьем к животу, отдернул руку, заплясал:
Его взяли за плечи и повели к дереву. Он не сопротивлялся, лишь тихо
скулил, баюкая перед собой сожженную руку.
Азахи деловито перебросили веревку через сук и вздернули бандита. Он
подергался и обвис. По ногам стекало дерьмо.
Второй отчаянно выхватил камень из огня двумя руками и понесся к
черте. Все смотрели на него. Он почти добежал! Просто, ослепленный болью, не
заметил кротовой норы:
Он встал, глядя растерянно. К нему подошли, но Живана подняла руку:
- Стойте! Подождем последнего.
Последний, вроде бы самый младший, огляделся. В лице его не читалось
ничего. Потом он протянул руку, достал булыжник и, высоко держа его в
пузырящемся кулаке, направился к Живане.
- Злобная сука! Ты думаешь, меня можно чем-то сломать? Вот тебе! - и он
швырнул раскаленным булыжникам ей в лицо.
Живана левой рукой перехватила камень и сронила на землю. Повязка тут
же затлела.
Она неторопливо размотала тряпку, бросила. Кивнула на бандита:
- Повесить тоже. А того - нет. Он добежал бы.
- Сука! Я бы тоже добежал! А вы! Бабские лизуны!..
Ему двинули по затылку, и он прикусил язык.
Когда же накинули веревку на шею, он стал кричать и биться, и потом
хватался за веревку, удлиняя свою смерть:
К Живане подвели помилованного. Ему позволили надеть штаны. Руки он
держал на весу, и Живана знала, что только сейчас он начинает чувствовать
настоящую боль.
- Ты будешь рабом в семье Никона Корнилия, которого вы убили. И не дай
тебе Бог замыслить что-то дурное:
Потом было еще несколько дней похода, но уже без стычек. Наверное,
колонна выглядела слишком грозно, чтобы стать для кого-то желанной целью.
Вроде бы чуть прояснилось, слева угадывались знакомые горы, а справа -
далеко - росла новая гора, вершина которой светилась и ночью, и днем.
Светились и тучи над горою:
Встреча произошла у Агафии, древней придорожной крепости, маленькой
и аккуратной. Живана велела разбить лагерь прямо на склоне холма, ибо это было
единственная возможность избежать сидения в бесконечной грязи, а сама с
конвоем из двух азахов отправилась в самою крепость - за известиями и, может
быть, распоряжениями. Из ворот выезжал небольшой отряд, она посторонилась,
пропуская:
Первым ехал тысячник Венедим, она его узнала, да и как не узнать -
Кипень: хоть и прибыл он к тысяче дня за три до битвы: Но рядом с ним ехал:
ехал: От внезапного волнения она забыла имя. Муж ее:
- Азар!
Алексей сложил телефон, сунул в карман. Усмехнулся. Усмешка
получалась жестокой.
- Началось:
Он прошел мимо Бога, махнув рукой: делай. Сам же прошел в комнату, сел
на ободранный диван и впустил в себя то, что видят подзорные птицы.
Это был вихрь, и требовалось время, чтобы слиться с ним.
Он видел и понимал все сразу: садящихся в машины людей с оружием, и
других, которые занимают позиции у окон и за неприметными баррикадами из
старых автомобильных кузовов, в которые, как в коробки, насыпали песок и
гравий; он понимал лихорадочную несдержанность одних, торопящихся ударить
раньше, чем их самих сомнут и размажут, и остаточную уверенность других: и
никто из них не знал, что происходит на самом деле.
Маленькая гангстерская войнушка: два-три выстрела из гранатометов,
много обычной пальбы. Нагло: почти рядом с тюрьмой. Но что же поделать - в
разные головы пришли одни и те же - вполне логичные! - мысли. "Улус"
обезглавлен, а потому опасен вдвойне, поскольку испуган и несдержан. В то же
время - как бы бесхозен. В то же время - в голову тем, кто остался там на первых
ролях, обязательно взбредет, что в наезде виноваты слободские. И попробуй
потом отмазаться. Спрашивать не станут, не тот сайз. Придут и порешат без
разбора. Поэтому нужно стрелять первым, пока они там не связали концы:
"Парижане" с "ильинцами" быстро нашли общий язык. От своего
человека им стало известно, что основная часть людей покойного Батыя
соберется на складах ЗАО "Юрасик", их традиционной опорной базы. В свою
очередь, люди покойника от другого своего человека узнали о скором нападении -
и приготовились к нему как могли:
Три машины - джип и два фургона - подкатили к воротам "Юрасика", и две
- к задам, где на территорию склада втягивалась железнодорожная ветка, которая
лет пять не использовалась, но все еще была в целости и сохранности. Три
десятка пестро вооруженных молодых людей в камуфляже и масках вышли из
машин и направились к тем и другим воротам:
Истекали последние минуты.
- Готово, - пробормотал Бог.
Алексей кивнул, не оборачиваясь.
- Скажи-ка, дружок, а почему ты делаешь вид, что ищешь здесь Белого
Льва?
- Не знаю: Надо что-то плести им, вот я и плету. Чтобы не сбиться, плету
знакомое.
- Самое смешное, то он, похоже, действительно где-то поблизости.
- А он нам нужен?
- Трудно сказать: Что-то в нем есть.
- Ты говорил другое.
- А ты никогда не обращал внимание, что начинаешь различать новые
подробности, приближаясь к предмету? Я ведь не говорю, что Белый Лев есть в
точности то, что о нем болтают. Но - это не простой предмет:
- И где же он?
- Пока я только ощущаю его присутствие. Нужно время, чтобы нащупать.
- А-а:
:Вот и всё. Сейчас нападающих заметят, и начнется пальба.
Жрец дополз. У него даже хватило сил произнести необходимые
заклинания, и над чашей на крыше храма Бога Создателя занялось синее пламя.
Но сил, чтобы отдалиться от этого пламени, у него уже не было. И если бы кто-то
присматривался, то увидел бы, что бок у чистого пламени чуть запачкан другим,
желтоватым и коптящим:
Но вряд ли у кого-то из оставшихся в Столии была охота и возможность
приглядываться к тому, что происходит на крыше старого храма.
На закате Аски вдруг завыла, и это было страшно, страшнее всего. Но у
Отрады просто не осталось сил для жалости.
А мне каково, думала она. Мне легче, да?
Бедный Агат:
За что - эта память? За что - знать, что своими руками убила: хорошего
человека:
Она не позволяла себе сказать большего про несчастного мальчика. Про
любившего ее мальчика. Любившего настолько, что пришел ей на помощь, когда
она этой помощи уже не ждала, и заплатил за это всю цену - страшную цену:
самую страшную цену.
Иногда ей казалось, что нет, не может быть, и то, что произошло,
произошло не с ней: что она всю жизнь провела здесь, у водопада, а все прочее
- лишь грезы. Сладкие и жестокие грезы. Скучные грезы. Бесполезные грезы.
Но нет: труп Агата - труп существа, в которое они превратили Агата - так и
лежал на краю обрыва, у нее не было сил оттащить и похоронить его, и в то же
время она не могла решиться столкнуть его в водопад. Любое действие грозило
неведомой отдачей: и она почему-то знала это, но не знала, какова будет эта
отдача.
Беда в том, что в ней колотилось еще что-то, просясь наружу, и она не
знала, как это выпустить. Обретение памяти о том, что произошло с нею между
гибелью народа Диветоха и появлением ее - беспамятной - в замусоренном и
голом весеннем сквере (наверное, нужна была для чего-то эта память, иначе
зачем понадобилось так бить по мозгам?..) - не успокоило внутреннюю рану, а
лишь разбередило ее. Под маской скрывалась маска, под незнанием - новое
незнание, куда более страшное:
И, не отдавая себе отчета, она стала гладить воющую Аски, вроде бы даже
не испытывая жалости, а лишь - какое-то неясное чувство скорби.
Впрочем, гораздо сильнее ей хотелось есть, и она досадовала, что должна
тут сидеть и гладить, а не собирать чертовски питательные мучнистые стручки,
похожие на маленькие бананы. Она злилась на Аски, но не было силы, чтобы
заставить ее сейчас встать и уйти.
Наверное, это и спасло ей жизнь.
:Был не грохот - скорее, хруст. В нем не было протяжности, потребной
грохоту. Но силы хватало. Хижина заплясала вместе с землей. С потолка
посыпался мусор. Потом совсем рядом быстро и не в такт ударило несколько раз
тяжело и хрястко. Отрада обхватила Аски, прижала к груди. Та была страшно
тяжелой и обморочно-мягкой.
Но тем не менее - они оказались снаружи.
Близкую заросль плодовых кустов срезало, словно косой. Замшелые
камни вывернуло с их мест, и под камнями что-то мелко копошилось. Резкий
запах сукровицы, несвежего сырого мяса: земли, обильно политой кровью:
Отрада стремительно обернулась.
Шагах в сорока замерла дрянь, какую она не могла бы увидеть даже в
кошмарах.
Медузообразно вздрагивающая полупрозрачная плоть, облегающая
скелет: гориллы? Отрада смотрела на тварь сзади и сбоку, и значит, тварь не
видела ее.
Пока - не видела ее.
Покатые плечи, руки до земли, вместо головы - колышущийся пузырь:
вдоль хребта - сотни мягких розовых хвостиков или щупальцев, и по всему телу -
какие-то пульсирующие воронки, обрамленные такими же хвостиками:
Шок омерзения был столь силен, что сознание никак не могло воспринять
размеры чудовища. И только когда оно запустило руку за край обрыва и вынуло
труп Агата: труп того, во что превратили Агата: Это полумедвежье громоздкое
тело свисало из кулака и было не крупнее кошки!
Отрада попятилась. Она поняла вдруг, что всего, с чем сталкивалась
раньше - как бы и не было. И что настоящий ужас только начинается:
Она не помнила, куда бежала и как. Но когда сил уже не осталось, когда
