В восемь утра он позвонил Вике.
- Доброе утро! Не разбудил? Нет? Это Алексей, узнали?
- Узнала. Доброе утро. Я почему-то испугалась: звонки междугородние:
Вы уехали куда-то?
- Нет, это просто сотовый - он всегда так звонит. Вика, у меня к вам два
вопроса.
- Я вся внимание.
- Вопрос первый: как спалось?
- Вообще не помню, чтобы так хорошо спала! Спасибо вам огромное!
Будто: даже не знаю:
- Понял. Я рад, Вика. И второй вопрос - вернее, просьба. Вы в коридоре?
- Да.
- Пожалуйста, посмотрите в окно комнаты. Должна быть видна аллея, а на
аллее скамейка.
- Есть такая, помню.
- Пожалуйста, посмотрите, сидит ли на ней кто.
- Но у меня телефон не дотянется: я отойду на минуту:
- Конечно.
Минута почему-то показалась Алексею очень длинной:
Собственно, он мог бы отправить туда парочку подзорных птиц, увидеть
все самому: но для этого требовалось новое волевое усилие, а ему не хотелось
растрачивать силы, которые могли пригодиться очень даже скоро:
Наконец донеслись легкие шаги, звук поднимаемой трубки, дыхание.
- Не сидит там никого, но рядом шатаются два парня самого неприятного
вида. Наверное, они и спугнули, кого вы ждете.
- Возможно. Спасибо, Вика. Если вы не возражаете, я загляну к вам
вечером?
- Не возражаю.
- А можно, со мной будет один специалист по всяким запредельным
делам? Я ему показал нашу находку, и он страшно заинтересовался. Хорошо?
- Да ради Бога:
- Вот именно. Ради Бога: Значит, до вечера?
- До вечера.
Он дал отбой и тут же набрал номер мобильного телефона,
принадлежавшего покойному Батыю. Ответили тут же, со второго сигнала.
- Слушаю.
- Через сорок минут в тупике между стадионом "Водник" и спортзалом.
Машину оставишь на углу. И давай обойдемся без нежданчиков. Слово?
- Слово.
- Тогда - успехов.
Алексей спрятал в карман телефон и включил приемник, который за очень
небольшие деньги научили ловить служебные волны. Перескакивая с частоты на
частоту, он набрел наконец на активные переговоры. Слова "стадион",
"спортзал" не использовались, но "из-за трибун не высовывайся:" - прозвучало.
Алексею было совершенно безразлично, перехватили его переговоры
(вопреки уверениям связистов, что сделать это невозможно) - или же Костяной,
выходец из бывших сыскарей, задействовал свои связи в милицейских кругах.
"Структура", возглавлявшаяся покойником Батыем, конечно же, была бандой - но
из тех удобных банд, что снижают уровень уличной неорганизованной
преступности, низводя слободских мальчиков: "парижан" и "ильинцев", - и очень
активно препятствуют экспансии беспредельщиков-кавказцев. Поэтому на всякие
мелочи наподобие транзита наркотиков можно было смотреть сквозь пальцы. Да
и основная деятельность Батыя, владельца сети магазинов и рынков, не могла
формально рассматриваться как преступная; ну, так уж везло человеку, что
конкуренты его то угорали в гаражах, то падали с моста:
Без переговоров с Костяным Алексей вполне мог обойтись. Переговоры
лишь сэкономили бы немного времени, не более того.
А "когда Бог создавал время, он создал его достаточно:" Впрочем,
сейчас Бог спал. Алексей, к великому изумлению Мартына, уступил ему свой
диван.
Константин Эрлих, он же Костяной, действительно стукнул, куда
следовало. Сделал он это скорее от испуга, чем от ума или по велению хорошо
развитых инстинктов, и сейчас испытывал то неприятное чувство, которое
возникает во сне, когда обнаруживаешь себя на оживленной улице без штанов. С
одной стороны, ты знаешь, что это сон и что никто, кроме тебя, его не смотрит, а с
другой: С другой стороны, ты прекрасно понимаешь, что находишься на
оживленной улице без штанов.
Его выбили из колеи и заставили паниковать эти проклятые птицы.
Богатое воображение было одновременно и сильной, и слабой стороной
Костяного, покойник Батый, хитрый татарин, это знал и использовал. Тогда,
выскочив из склада в кричащий вихрь крыльев, Костяной на несколько секунд
рухнул в какой-то вывернутый мир, мир воплотившейся "Темной половины":
И даже потом, когда птицы в один миг исчезли, оставив обильные потеки
помета, Костяной ловил себя на том, что сторонится темных углов и
вглядывается в тени.
Сейчас, на совершенно пустой автостоянке перед спортзалом, он испытал
вдруг чувство запредельного, последнего одиночества. Просто все люди: друзья,
враги, лохи, менты, биржевики, женщины, коты, строчки, акробаты, бывшие
первые секретари, ломовые, быки, бакланы, черножопые, шировые, мажоры,
жлобы, доктора, бухари, татары, базарные торговки, шоферня, ведущие
телевидения, комелки: - все они исчезли, и вон за теми шторами не прятался
никто, а звуки машин на проспекте возникали из тайных динамиков, поставленных
специально для обмана: Он постарался стряхнуть с себя наваждение. Никого
вокруг нет. Ну и что?
До назначенной встречи осталось три минуты. Прошел молодой
кособокий бич, издавая звук невыключенной рации. Козлы:
Костяной вновь занервничал. Он вспомнил ночь. Похоже, впервые братва
столкнулась с чем-то, заведомо превосходящим ее силами. До братвы это еще не
дошло, но он, Костя - он был умнее. Много умнее.
Именно поэтому ему вдруг безумно захотелось сорваться. Не так: он
вдруг понял, что ему все утро безумно хочется сорваться. Бросив все. Сейчас. Он
посмотрел на часы. Тик в тик. Никого нет.
Лечь на дно:
Просек, гад. Просек засаду. Это конец:
- Костя! - громко сказали сзади. Вернее, так: "Ка-астя!"
Он обернулся.
Там не было никого.
- Ка-астя! Ка-астя! Ной!
Пусто. Никого. Стеклянная стена фойе спортзала, с той стороны
занавешенная вертикальными жалюзи, похожими на противомушинные полоски.
Дверь, блестящие стальные ручки, стилизованные под половинки штурвала.
Бетонная мусорная урна, хранящая следы подошв:
- Ка-астя-ной!
Голос от урны.
Костяной пошел на этот голос, как завороженный. Наверное, зря, подумал
он. Это опять то, ночное:
В урне шевельнулось темное. Потом из нее высунулась маленькая голова
с разинутым клювом.
- Ка-астя-ной!!!
Он сделал еще три шага. На дне урны сидела ворона. Глаза ее были
подернуты пленками, крылья жалко топорщились. Только клюв раскрывался
неимоверно широко, острый язычок трепетал.
- Кааа:
Ворона вдруг заткнулась. Глаза ее мигнули и остекленело уставились на
него. В этом выпуклом стекле полыхнул ужас. Птица замерла на миг, потом
захлебнулась карканьем. Забила крыльями, прыгнула, взлетела. За лапой ее
тянулась бечева:
Костяной все понял, но не успел даже зажмуриться. Мир стал черным, и
лишь на месте урны возникла ослепительная звезда.
Алексей кивнул сам себе, отметив долетевший хлопок и шарик белесого
дыма, поднявшийся над крышами. Тронул машину и, придерживая руль одной
рукой, другой поднял к глазам кусочек мелового камня:
Откинул голову. Глаза на протяжении какого-то мига - именно так: на
протяжении мига, - словно проходили сквозь зеркальную поверхность. Отдаленно
это напоминало медленное всплытие со дна с открытыми глазами.
Он был в мире, где обитали липкие монстры. Рядом с городком, который
они потихоньку высасывали.
Крыши окраинных домов виднелись метрах в сорока - правда, за
лощиной, заросшей непроходимым колючим кустарником.
Алексей надел рюкзак, воткнул за пояс "шерифф" - круг для него
замыкался - проверил, хорошо ли захлопнулась дверь: Уже отойдя довольно
далеко, он почувствовал, что ему не по себе.
Земля под ногами будто бы чуть пружинила - как пружинит толстый
травяной ковер поверх трясины.
Похоже было на то, что процесс здесь зашел дальше, чем он
рассчитывал: Все равно - следовало убедиться.
Примерно через час неторопливых блужданий он наткнулся на следы
людей. Свежее кострище, недогоревший кусок грубой ткани:
Алексей сел, привалился спиной к дереву. Вначале - прослушал
окрестности. Ненормально тихо. Мелкие звери не прячутся - их просто нет. Птицы
ведут себя несвободно:
Из кармана рюкзака достал баклажку с остатками "жабьего меда". Сделал
полглотка. Отдышался. Оставалось: он встряхнул баклажку над ухом: -
оставалось еще глотков пять. Надо экономить.
Потом он постарался увидеть то, что произошло здесь недавно. Наверное,
этой ночью.
Он увидел, но не понял. Трое мужчин с оружием сидели у костра. Потом
двое ушли и через некоторое время вернулись с небольшим свертком.
Развернули его, содержимое рассовали по карманам, упаковку бросили в костер.
Когда стало светать, все они ушли. В сторону города.
Он посидел еще, собираясь с духом.
Не страх, но омерзение мешало ему.
Она не считала дни. Пыталась считать вначале, но потом бросила эти
попытки.
Возможно, здесь просто-напросто повторялся один день. По крайней
мере, эта олениха с олененком: они принимали одни и те же позы, делали одни и
те же движения:
Аски плакала по ночам. Но, разбуженная, либо все забывала, либо не
желала делиться.
Первое время Отрада судорожно сидела на месте: без надежды ждала, что
откроется дверь. Потом так же судорожно пыталась куда-то уйти, уверяя себя, что
ищет что-то.
Она нашла:
После этого Аски и стала плакать ночами. А Отрада: Отрада бросила
поиски - и, однажды найдя старую полуразвалившуюся хижину у водопада,
осталась там.
Искать больше нечего было.
А тогда она обрадовалась чрезвычайно, до взвизга, увидев знакомую
резную арку над входом в пещеру, дикий плющ на склоне:
Провал зиял в полу, ближе к задней стене, и трон Диветоха валялся
расколотый пополам, и никто не убрал трупы, кости обсыхали в углах, прикрытые
клочьями придворных фартуков: она нашла и самого Диветоха - по массивному
каменному браслету на руке и по знакомой серьге. Диветох, уже мертвый, тянулся
к железному кольцу, вделанному в скалу. Отрада расстелила его царский красный
кожаный парадный плащ и сложила на этот плащ все косточки царя: все,
которые смогла найти. Потом она посидела над его могилой. Но как она рыла эту
могилу и как закапывала Диветоха - это из памяти исчезло. Осталась только грязь
под ногтями. И осталась память о яростной вспышке в глазу - когда она лишь
попыталась коснуться железного кольца:
Аски вывела ее наружу и долго-долго шептала что-то ласковое. Но сама
она с тех пор плакала ночами.
Но кроме этого случая они почти не разговаривали. И с каждым днем все
меньше.
Водопад - если не стоять прямо над ним - шумел негромко, можно сказать,
деликатно. Вода сравнительно небольшой речки срывалась в глубокую яму,
разбивалась о каменный карниз и потом с карниза стекала несколькими
отдельными потоками, еле видимыми сквозь туман и брызги. Каньон, образуемый
нижним руслом, был настолько узок, что замечался лишь в упор, шагов с
тридцати. Вниз по течению он становился шире, а берега его - положе, пока не
превращался в рядовую речную долину. Оттуда, снизу, Отрада и пришла:
Здесь вообще не было лун, а звезды можно было пересчитать по
пальцам. Но небо не темнело совсем, на нем оставалась смутная мерцающая
кисея.
Почему-то все яснее вспоминались слова Алексея про одинокую
безвестную смерть на дне темной глубокой ямы:
Но когда она сидела над водопадом, забывалось всё тяжкое. Неровное
неумолчное тремоло десяти тысяч барабанов истребляло сомнения. Когда она
сидела над водопадом: бывали минуты, в которые мир вновь был прост, цели
ясны, а пути - доступны.
Не надо было только шевелиться.
Малейшее движение, даже вдох - немедленно разрушали иллюзию.
Но память об иллюзиях оставалась и накапливалась.
В какой-то момент она стала помнить, что, похоронив Диветоха, еще долго
ходила по кладбищу. Какому кладбищу?.. Откуда там взялось кладбище? Но она
помнила это - и ничего не могла с собой поделать.
Не сказав ничего Аски, она вернулась к мертвым пещерам мускарей.
Кладбище было. Старые полукруглые плиты с полустертыми надписями:
ушедшие в землю так, как уходят за сто и двести лет:
Но кладбища же здесь не было! Тогда - не было!
Кладбище было.
Она не могла этого понять.
И, не поняв, выложила на холмике Диветоха белыми камнями, что
