отражается железное пламя, резкий запах опаляет ноздри, ползи назад, назад,
еще чуть-чуть, все, можно встать, мой лук, рука в огне, на настил грудами валят
хворост, поджигают, Живана бежит, прыгает, ее принимают, помогают устоять,
ведут, сзади треск и вопль, что-то валится в воду, и гудение пламени, и
отчаянный крик на том берегу, там кто-то еще был жив:
Недалеко от Артемии, в деревне Грoза, в опустевшем лагере тысячника
Симфориана, - горел в бреду десятник Азар. Культя вдруг воспалилась
необыкновенно, и старая ведима, призванная к раненому самим грозным
тысячником, сделать не могла ничего. Был ли то яд, или болезнь прицепилась,
или злая чара - даже этого определить она не могла. Будто все силы здоровые из
него выпустили, сказала она Симфориану, и не знаю, чем напоить и что
приложить: первый раз вижу такое. Лечи, бабка, мрачно сказал Симфориан, друг
он мой, поняла? Поняла, родной, как не понять:
Азару виделся огонь - и ползущие сквозь огонь скрежещущие железные
твари. Почему они не горят, кричал он, почему не горят?..
Вдоль всей трещины, рассекшей наискось землю, из пепельных пятен
выбирались железные чудовища. По неведению своему они еще не боялись
огня:
Глава десятая.
Кесарь Радимир приходил в себя трудно, и Аэлла несколько раз по-
настоящему пугалась, что не получится ничего. Вопль ужаса и смерти стоял над
миром, и опускались руки: Но про эти ее старания и преодоления он пока ничего
не знал и пребывал в розовом полусне-полусмерти.
Потом ему явился черный однорукий ангел, коснулся крылом лба и велел:
встань.
С той минуты он начал просыпаться, переходя из размытого золотым
туманом видения в закопченную тесную клеть. Это было мучительно, но
неизбежно.
Волны яви нагоняли его, захлестывали, было нечем дышать. Так длилось
долго. Потом он сдался. Белой болью наполнился череп.
Если бы его не держали, он разбил бы голову о стены.
Вернулось забытье, но уже другое забытье.
А потом он проснулся, как будто ничего и не было. Горела каменная
лампа, тусклый свет лежал на спящей сидя ведиме. Лепетал дождь. Пахло сырым
мхом и дымом. Кесарь Радимир помнил все и ни о чем не жалел.
Может быть, я правда произвожу впечатление набитой дуры, думала
Отрада, шагая вслед за Отцом по желтой песчаной аллее к странному дому с
открытой верандой во всю длину фасада, но без единого окна. Лишь под самой
крышей, на уровне третьего, а то и четвертого этажа, виднелись длинные и узкие
горизонтальные прорези: Это хорошо, пусть он думает, что я дура, это не
обидно.
Но я же осталась в тех штанах и той куртке, которые были на мне, которые
купил Алексей. Хороша, однако, свадебка: невеста в дранье:
И револьвер. И патроны для него.
Что-то постукивало, что-то просилось наружу из запретных ящичков
памяти.
Огромные черные стражи, которым Отрада была по пояс, шагнули вперед
и склонились в поклоне.
И другие, словно туго скрученные из колючей проволоки, гибкие и
быстрые.
И третьи, не закованные в броню, а - откованные из брони:
Они взошли на террасу дома, Отец, Отрада и Аски. Кусок стены перед
ними вдруг беззвучно провалился и уехал в сторону, открывая пустоту
внутреннего пространства.
Полумрак, простор, прохлада:
Склон, чуть выпуклый и пологий, заросший желтыми цветами, похожими
на лесные лилии, но крупнее, и не по два-три цветка на стебле, а по десятку - как
колокольчики. Солнце недавно зашло, от земли отходит жар. Одуряющий запах
меда:
- Это тебе, - сказал Отец. - Поживешь некоторое время здесь. Можешь
делать все, что захочешь.
- А как же:
Он понял ее.
- Пусть это тебя не волнует. Йир получит именно то, что просит -
дословно. Понимаешь?
Отрада поняла - но не умом. Медленно кивнула:
Отец легонько подтолкнул ее в дверь. Сам - порог переступать не стал.
Дверь скользнула на место. Несколько секунд была видна светлая щель, потом
исчезла. Отрада, не веря глазам, протянула руку. Да. Будто ничего не было.
Пологий склон. Несколько деревьев наверху.
Запах меда вливался в ноздри, проникал в мозг, тревожил. Отрада села на
землю - вдруг перестали держать ноги. Потом - обхватила голову руками,
повалилась в траву лицом:
Пришла дрожь.
Всё, что происходит сейчас, уже происходило с ней однажды. И тогда это
кончилось: это кончилось:
Агат! Агат!!!
Память хлынула в брешь.
Отрада закричала. Она пыталась заткнуть себе рот руками, но все равно
продолжала кричать.
Жреца Парда странным образом зарезали во сне, и после этого остатки
армии вторжения было уже не спасти: бежали сдаваться поодиночке, бежали
сотнями, тысячами: Счастье, если в бегстве своем попадали на славов;
ополченцы же и азахи, разоружив, вырезали пленных. Некуда было деть, нечем
было кормить. Но бежали все новые и новые:
В какой-то момент кончилось и это. Но степняков, даже с оружием, не
обращали внимания - если те не позволяли себе разбойничать. Разбойников же
казнили, не разбирая, какого они племени. Во многих деревнях степняков охотно
нанимали для охраны огородов, полей и амбаров - поскольку те соглашались
нести службу за кров и скромную кормежку.
Нефритовые и серебряные монеты крестьяне в оплату провианта
принимали без охоты, а то и вообще не принимали. Уже ясно было, что до летнего
урожая не дожить многим.
Треугольник суши, образованный огнедышащей трещиной, побережьем
моря и Фелитопольского залива и с юга ограниченный Долиной Роз, обрел
необыкновенно дурную славу. Со слов степняков-дезертиров, там осели те, кто
подвергся всяческим чародейским действам и обрел нечеловеческие
способности, пригодные в бою, но обременительные в простой жизни. И что
вытворяли сейчас эти преображенные, сказать не поворачивался язык:
Впрочем, было их мало.
Авенезер шел по пустым - давно пустым - улицам Фелитополя. Шаги били
гулко о стены, опрокидывались в окнах, летели обратно. На карнизах домов росли
причудливо кривые деревья, на крышах - мох и травы.
Покинутый город. Город-призрак, город-проклятие.
Город, в котором и сам он должен полностью умереть - чтобы полностью
возродиться. Чтобы обладать миром.
Новым незапятнанным миром.
Это будет еще не так скоро: мистерия мрака. Но - будет.
Запущенное механическое диво совершило три четверти оборота.
Осталась последняя четверть. И тогда распахнутся невидимые ворота.
И те, кто способен уйти - уйдет с ним, яростным и обновленным.
Кто не способен - кто неспособен! - останется прозябать.
Жалко? Не жалко.
Их выбор.
Он оглянулся. Лодка-монада, на которой он прибыл, догорала на берегу.
Сизый дым шел вверх, потом загибался и горизонтально плыл влево.
Это был знак острых перемен.
Кто-то тяжело вышел из-за угла, но Авенезер даже не повернул голову.
Ждал, когда приблизятся.
Камен молча накручивал лохмы волос на кулак. Венедим встряхнул
кувшин, огляделся как бы в поисках следующего. Камен положил свою руку
поверх его, покачал головой.
- Да я ничего:- буркнул Венедим.
- Неохота быть генархом? - спросил Камен.
- Что значит - охота, не охота: Не от нас зависит. Вон, кесаря взять: а
ничего, держится же как-то:
- Ему легче, - сказал Камен. - Скоро старого разбудят - и вернется он к
своим звездам.
- Не то ты говоришь, тысячник, не то, не то: Как же это так: и разогнаться
не успеваем, а уже - стена?..
Он обвел глазами каморку, которую они с огромным трудом нашли в часе
езды от ворот Петронеллы. Горожане, потерявшие кров и имущество, ютились
повсюду. Не осталось ни одной пустующей постройки, уцелевшей после
землетрясения, под жилье годилось всё: коровники, курятники, дощатые
навесы:
Здесь, на разоренной мародерами пасеке, Камен и Венедим делили домик
- покосившийся, но устоявший - с вдовой и слабоумной дочкой пасечника.
Мародеры не нашли того, чего искали, пасечник не выдал тайника, и вдова могла
быть почти спокойна. Камен и Венедим были для нее сущей находкой, никто не
решится напасть на дом, где квартируют столь блестящие офицеры - и поэтому
плату она с них хоть и брала, но в число оплаченных услуг включала и кувшинчик
меда ежевечерне:
Камен выезжал в город еще до восхода (хотя как его определишь, этот
восход? - тучи и непрерывный дождь:) и целыми днями расспрашивал,
расспрашивал, расспрашивал всех, кто мог что-то видеть, что-то слышать, о чем-
то догадываться. Пока что результат был даже не нулевой - отрицательный.
Венедим, кажется, надломился душой. Упавший на его плечи - после
смерти отца и двух дядьев - груз власти и ответственности оказался слишком
тяжелым. А может быть, давило осознание того, что он, совсем еще молодой -
стал самым старым в роду. А может быть, просто сказывалась пауза: назван, но
не востребован: Да и правда, чего уж там: Терентию хватало забот и без него,
равно как и кесарю; северяне, во множестве оказавшиеся на юге после
отступления, успели вернуться по домам до землетрясения, до того, как Север
оказался практически отрезан: ему следовало бы быть там, искать обходной
путь, ладить мосты - но не позволяла сняться с места неопределенная ситуация с
кесаревной:
Если она действительно похищена - он должен последовать за нею, найти
ее и отбить у похитителей. Это вопрос чести. Но она могла сбежать сама: могла
погибнуть:
И, пока это не станет известно сколько-нибудь точно, Венедим вынужден
будет оставаться на месте, как прибитый гвоздями.
В дверь осторожно постучали.
- Да! - раздраженно крикнул Камен. Кого несет в такую пору:
Вместе с клубом сырого холодного воздуха вошел и остановился на
пороге чуть скособоченный человек в парусиновом дождевике. Кожаную
помокшую шляпу он прижимал к животу. Он, видимо, долго обтекал под навесом у
двери, прежде чем постучаться, потому что на пол с него почти не капало.
Потом он чуть скованно опустил шляпу и поприветствовал офицеров по-
военному:
- Слава кесарю!
- Слава кесарю, - отозвался Камен, вглядываясь в лицо вошедшего.
Венедим просто махнул рукой.
- Не узнаете меня, господин сот: тысячник? - сглотнув, спросил
вошедший Камена.
- Видел когда-то, а вспомнить не могу, - отозвался тот, всматриваясь
напряженно.
- Борис я, Миладин: Да вы меня раненного вытащили. Ну, на Кипени же!..
- Бог ты мой, - сказал Камен, подымаясь. - Надо же так забыть! Но ты
заматерел, отрок, как же тебя распознаешь?..
Он обнял Бориса, но осторожно, помятуя о бывшей ране.
- Вот, Венедим. Отрок Борис. Один из: моих бывших:
- Понял, - сказал Венедим. - Садись, воин. Камен, друг мой, кликни хозяйку,
надо человеку с дождя нутро прогреть:
- А у меня с собой, - сказал Борис.
Под дождевиком на нем был широкий пояс, а на поясе, на кольцах, висели
две большие медные фляжки.
- Конница! - убедительно поднял палец Камен. - Ну, отрок, рассказывай,
какими судьбами?.. Или уже не отрок?
- Да сам не знаю: Как прикажут. А судьбами: что? Рану первый раз
заштопали - расползлись нитки. Гнилые нитки оказались. Заштопали во второй.
Зарастало медленно. Ну, и отдали меня из лазарета в семью - чтоб, значит, уход,
еда: Домой-то отпустить не могли, дом под супротивником оказался. Вот. Потом
из той семьи меня в другую отдали: вдове одной. В самою Петронеллу. А вдова-
то она какая? Ей двадцать шесть годочков всего. Муж у нее утонул по весне, когда
ураган был. В лодочном служил флоте: Мне уж самому двадцать три: будет
вот: Короче, вроде как оженились мы. В порту я работать стал.
- Так, - сказал Венедим.
- Дня за четыре до землетрясения это было. Или за пять. Я на полночи
сверхурочно остался, груз шел, ну и сказали: кто, мол, хочет подзаработать: А -
бок возьми да и заболи. Я и потопал домой. Тут мне кто-то наперерез, шустрый
такой. И голос слышу: уходите, дескать, скорее. И - упал. Так еще всхрапнул - и
упал.
- Кто?
- А я еще не видел. Из-за угла высунулся, смотрю - а там девушка стоит - в
штанах, в сапогах, а все равно ясно, что девушка - и мужиков человек десять ее
окружают. И в руках у них: я даже не понял, что. Наподобие самострелов, но без
