ничего не сказал.
- Там описано то, что: делается сейчас? Эти скопища людей:
- Да. Это там в основном и описано. Очень подробно.
- Вы сами читали?
- Разумеется.
- Тогда я прошу практического совета. Найдите мне место, где говорится о
том, что можно противопоставить такому чародейству:
Тот, чье имя было тайной для него самого и кто тайно вошел в тело
Авенезера еще даже не при первом его царствовании, а при простой человеческой
жизни, то есть очень давно, - стоял, широко расставив ноги, на крыше древнего
храма. Крыша эта, цельная плита черного базальта длиной почти сто сорок шагов
и немного меньшей шириной, покоилась на целом лесе гранитных колонн. Никто
не мог представить себе, каким образом эту плиту водружали поверх колонн.
В центре плиты сквозь толщу ее был пробит ход. Каменная лестница
имела сорок семь ступеней.
Рядом с Авенезером стоял невидимый зверь. Они не говорили между
собой, но хорошо чувствовали друг друга.
В каком-то смысле этот зверь был единственным близким Авенезеру
существом.
Взгляды обоих проникали сквозь задымленный воздух Черной степи,
сквозь камень Аквилонских гор, сквозь туман над морем, сквозь низкие облака,
окутавшие Мелиору - и упирались в массивную белую башню. Справа замирал
ход живого механизма, слева - ход мертвого. Оставались недели до того часа,
той минуты, когда по неподвижным, кристаллизовавшимся человеческим озерам
пробегут последние судороги и толчки - и потом в полнейшей неподвижности все
это моментально перейдет в свою противоположность: мертвое в живое, живое -
в мертвое, но не в житейском и даже не чародейском смысле, а - в абсолютном. И
тогда произойдет чудо преображения этого старого изношенного и довольно
дрянного мира - в чистый и пустой, готовый принять тех, кто сумеет без страха
пройти сквозь огненный потоп:
Живых и мертвых - всех вместе, без этого раздражающе нелепого и
несправедливого разделения на мертвых и на живых.
Авенезер подошел к самому краю. Земля далеко внизу была странно
размытой, проницаемой для глаза. Тонкие прожилки огня с глубиной утолщались,
сливались в рукава, рукава - в реки, реки впадали в океан. По какому-то
непостижимому ходу истины этот океан пламени был тем же самым, что и пламя,
составляющее небесное солнце. Получалось, что и внутри солнца в каком-то
смысле скрыт весь наш безмерный мир: равно как и далеко под ногами. Один и
тот же мир. Как бы бесконечный. Из которого, однако, не вырваться, не убежать:
Он мог все это понять и представить, но не способен был ответить на вопрос: а
для чего? Когда мир создавался, в такое его устройство наверняка вкладывался
некий смысл:
Можно было бы взмахнуть руками и полететь. Пожалуй, единственный из
всех чародеев, Авенезер уже умел летать без помощи крыльев. Но вместо этого
он потрепал зверя по мягкому жаркому загривку.
Не все, что умеешь делать, следует делать. И уж подавно - не следует
делать все то, что внезапно хочешь сделать. Твои желания могут оказаться
совсем не твоими:
Над опустевшим городком Меева летел ветер, оставляя за домами и
заборами вороха сухих листьев. Тучи толпились над входом в ущелье и дальше
над рекой Сипотью; однако ни капли дождя не падало из них. Время от времени
переговаривались громы.
Поздним вечером (никто из людей этого видеть не мог, потому что на
много верст вокруг было только два человека, тащившихся по тракту в сторону
Долины Качающихся Камней; они качались под ношей, мужчина и женщина, но все
равно шли, нашаривая дорогу палками: оба были почти слепые) после молнии,
проскочившей в толще туч, в небе осталась огненная точка. Она повисела на
одном месте, потом стремительно упала почти до самой земли - и поплыла
против ветра в сторону города. Кажется, она увеличивалась в размере, несколько
утрачивая яркость. Домов она достигла уже не ослепительной точкой, а шаром с
человеческую голову размером. От шара шел ровный розоватый свет - как от
рассветного солнца.
Шар пролетел по центральной - и, в сущности, единственной улице
городка, задерживаясь возле домов с выбитыми окнами. Потом он вильнул в
сторону выезда на тракт. Задержался в тополиной аллее, полетел назад. И сразу
же оказался перед разбитым зеркалом, прислоненным к стене.
Яркий утренний свет бил в амальгаму, и видно было, насколько это
зеркало старое. Идущая наискось трещина - из левого верхнего угла, совершенно
темного, - пересекала стекло более чем до половины и раздваивалась на конце.
Надо полагать, трещины эти постепенно росли. Амальгама отслоилась широко, и
если бы кто-то, знакомый с географией, смотрел сейчас на получившуюся
картину, он изумился бы, до чего точно эти отслоившиеся участки похожи на
контуры Мелиоры и части материка с Конкордией и Степью:
Наверное, он успел бы лишь изумиться - потому что в следующий миг шар
дотронулся до зеркала. Несколько секунд он пребывал в неподвижности, а потом
стал втягиваться в трещину, расползаясь по амальгаме ослепительной пленкой.
И когда он исчез весь, зеркало с огромной силой взорвалось! Дом, к стене
которого оно стояло прислоненным, взлетел на воздух, как охапка пылающей
соломы. Бревна, доски, щепа - все это рухнуло на город, на груды сухих листьев,
тут же подхваченных ветром:
На другой день Азар подняться с ложа не сумел, хотя и пытался. Оба
стратига пришли к нему сами. С ними был чародей Эфрон. Он внимательно
осмотрел комнаты Азара, начертил на стенах и потолке нужные знаки - и
удалился.
Стратиги разговаривали с Азаром больше часа.
Потом послали за Живаной. Потом - за деревенским жрецом и нотарием -
благо, это был один и тот же человек, старый сотник Поликарп. С Поликарпом у
Азара вышел спор.
- Тебе что, не все равно, дочкой ее писать или женой? - доказывал
Поликарп. - А вдруг родители живы? Неясность случится. А если женой:
- Пиши, как знаешь, - слабо отмахнулся Азар. - Ты у нас умный, ты
законознатец, как скажешь, так и сделаем.
Так дева-лучница Живана Секунда неожиданно для себя стала Живаной
Парфенией, замужней дамой, владелицей дома, двора, сада, небольшого, но
холеного и отборного стада - и солидной доли в общественных земельных
угодьях. Все это было тщательно прописано в бумагах, заверено свидетелями:
Артемоном Протасием и Андроником Левкоем, - и сдано на хранение нотарию.
Все присутствующие на церемонии знали, что счастливая новобрачная,
возможно, станет вдовицей в этот же день:
Глава шестая.
Отрада приложила руку к стене. Железо, шершавое железо: Грубый шов,
ряд заклепок. Высасывает тепло.
Наощупь вернулась к койке. Легла. Укрылась с головой. Не помогло.
Темнота давила сверху, как поршень.
От пятнышка в глазу осталась лишь неразличимая точка. Это железо
вокруг:
Так уже было. Давно ли, недавно ли: Она не могла вспомнить
подробности, но пока что ничего нового с нею не происходило.
Нет. Новым было то, что прошлый раз в руках ее был револьвер: хотя
бы и с одним патроном. Сейчас же не было ничего.
И прошлый раз что-то еще произошло: кажется, ее приняли за другую:
нет-нет, что-то другое, более: более страшное: но это помогло. Помогло
скрыться. А сейчас ее нашли. Люди с винтовками, свободно пришедшие в
Мелиору, минуя всякие там пещеры и Кузни:
Но почему же - не помню-то ничего?!! Будто высосан кусочек мозга.
Нет, конечно. Просто ей запретили помнить что-то. Что-то очень-очень
важное.
Что-то, что-то: что должен знать Алексей! Или наоборот, не должен
знать:
Да. И это как-то связано с железными стенами. С железными
подземельями.
Бросило в пот. Она съежилась, поджала колени, прижала трясущиеся руки
к груди. Железные подземелья. Она знала, что - спускалась в них:
Железо, истребляющее чародейство. Там, где она росла, железа было
много, а чародейства мало. Потому что из-за железа чародейство хирело и гасло.
А есть места, где никакое чародейство вообще не может существовать:
Да. И Алексей должен прийти туда. Только вот - зачем?
И как ему это сообщить?
:я ведь бежала тогда, чтобы сказать ему это! Передать слова: чьи? Нет,
не вспомнить. Чьи-то слова. Слова кого-то, кого он знает, кому он поверит. Но
вдогонку: что-то было сделано вдогонку. Что-то по-настоящему мерзкое:
Волосы шевельнулись.
Ксантия и Живана даже всплакнули, обнявшись на прощание. Ксантия
уходила вместе с отрядом, а Живане теперь была доля - лелеять дом. Раз уж так
нелепо всё вышло:
Ей на роду было написано раннее замужество, одной из пятерых дочек
деревенского коровьего лекаря. Война, казалось, отсрочила это дело - но нет, от
судьбы не спрячешься и на войне. Она даже засмеялась. Не от счастья и не от
досады. Просто она чувствовала, что над нею подшутили. Хотелось бы знать, как
именно.
Она верхом проводила отряд, с которым следовал, лежа в устланной
свежим сеном телеге, Азар, муж ее, до развилки дорог - и вернулась обратно. Все
было понятно и ей, и уходящим: где-то слева, отставая на полчаса-час, лесами и
проселками пойдет другой, значительно больший отряд, который и подловит
саптахов, развернувшихся для удара. Но спасет ли это тех, кто идет по дороге?..
Она знала, и уходящие знали: если спасет, то немногих.
Она махала им вслед, пока видела. Потом повернула коня и медленно
вернулась в свой незнакомый дом.
До Агафоники от перевала прямой дороги не было, и Юно встал перед
выбором, что лучше: кружной путь по хорошей дороге или прямой - по
проселкам? В подобных случаях, зная способности чародеев к разгадыванию
мыслей человека и подсовыванию нарочитых решений, он не доверял
размышлениям, а полагался лишь на гадание или жребий. Вот и сейчас, разложив
на земле карту, он ногтем провел рядом с трактом одну черточку: нечет, - а возле
отходящей влево проселочной дорогой поставил две: чет. Потом - бросил
игральные кости. Три и пять. Нечет и нечет.
Значит, прямо:
Испытывая какое-то непонятное смущение души, он сложил карту, а кости
и стаканчик сложил в кожаный кисет. Кисет подарила ему Аэлла Саверия. Это
было безнадежно давно.
Молодыми они думали, что из колеи жизни можно как-то вырваться.
Выпрыгнуть. Но не получилось. Ни у нее, ни у него:.
Конрад Астион в своей коляске с затянутыми парусиной окнами протяжно
застонал, потом с облегчением повалился на бок и тут же уснул.
Последний день, подумал Алексей, глядя в потолок. Я - здесь -
последний - день: Это почему-то казалось ему невозможным.
Но приговор произнесен. Судья неумолим. Сейчас откроется дверь:
Коротко скрежетнул засов. Коридор оказался полон волокнистого,
похожего на паклю, света. Вставшие на пороге казались вырезанными из черной
бумаги.
Идем, сказали они молча.
Он поднялся. Шагнул. Это был трудный шаг.
Свет расступился, и он оказался почти во мраке. Этот свет не для тебя,
сказали те, кто пришел за ним. Иди. Иди, слав. Ты еще не можешь считаться
мертвым:
Кто-то медленно летел над ним и чуть сзади.
Он поднимался все выше. Клубящаяся тьма пропускала его сквозь себя,
оседая на коже холодными склизкими каплями. Некоторое время он не видел
вообще ничего. Потом - как-то вдруг, внезапно - тьма расступилась.
Он стоял на краю черного со светящимися зеленоватыми трещинами
утеса. Впереди и по сторонам до бесконечности расстилалась такая же черная с
зеленоватыми прожилками туча. И лишь под ногами Алексея в немыслимую
глубину уходил облачный колодец. Свет не исходил из него, оставался внутри -
но света этого хватало, чтобы на дне колодца рассмотреть кукольный город:
Волею всех, пославших меня, нисхожу в мир мертвых и нерожденных.
Сухое дерево возвышалось над утесом. Скрип его подобен был голосу
воронов.
Гибкой змеей упала с толстого сука отливающая серебром веревка. Тот,
кто привел сюда Алексея, поднял ее и в одно движение сделал петлю.
Познание зла, сказал он.
Потом вложил в руку Алексея обнаженный меч. Аникит.
Познание добра, сказал он. Нож перерезает веревку.
