сам Белый Лев, а следовательно - и связь с ним: Впрочем, вы понимаете, что в
определенном смысле это одно и то же.
- И в чем же возникли сомнения? В чем?
- Ну: главное - совершенно неясна природа того, что возникает сейчас в
сердце Степи. Внешне это будто бы Авенезер Третий, воскресший к своему
нечестивому бытию: да только все говорит за то, что в него вошел некто, нам
пока неизвестный - вошел наподобие того, как Астерий, например, входил в свои
подменные тела: или что сущность прежнего Авенезера была не столь проста,
как это казалось:
- От старого мерзавца сталась одна шкурка? - почти весело спросил
Сарвил.
Ангел молча кивнул.
- Погодите, - сказал Алексей. - Мы все время уходим куда-то в сторону:
- Здесь невозможно думать, - сказал ангел. - Это же не дом - на самом-
то деле: Приходите в монастырь, там и поговорим. Там все сами увидите.
Своими глазами.
- :Я продолжаю:- Алексей сделал усилие, и будто нога вычмокнулась из
болота; на несколько секунд вернулась ясность мысли. - Если кесаревна Отрада
- не тот человек, который должен спасать этот мир: а получается, что так оно и
есть - то теперь мне просто нужно вытаскивать ее саму, и все. И все! Колдун, -
он повернулся к наезднику на птицах, - я сам, своими руками похоронил вашего
мастериона. Я знаю, где его могила. Если вы вернете мне девушку, я отведу вас
туда.
- Отведешь, - медленно кивнув, сказал колдун. - Не отведешь - отрежем
ей голову. А так - будет жива.
Он вынул из-за пазухи изогнутую дудочку, украшенную медными
завитками, и продудел сложную фразу. Через минуту дудочка откликнулась
радостно, коротко и зло.
Это был обвал.
От бессилия - сдавило грудь. Невидимая трясина взметнулась под
подбородок, поползла выше. Кажется, померк свет. На своем плече Алексей вдруг
почувствовал крепкую руку.
- Не сейчас, - сквозь гул сказал мертвый Сарвил. - И не здесь. Нельзя.
Алексей и сам почему-то знал, что нельзя.
:Когда в начавшихся сумерках по все еще осторожничающим, но
упорным и неутомимым степнякам ударили с двух сторон, необыкновенно быстро
смяли их и раздавили, десятник Азар уже был уверен, что все кончено. У него
осталось шестеро на ногах, да пушка с последним зарядом. Сквозь розовую
завесу в глазах Азар видел, как приближаются темные размытые удлиненные
фигуры. Почему-то казалось, что они идут наклонясь набок.
Только когда до фигур оставалось шага три, Азар понял, что это -
конкордийские легкие пехотинцы. Он вроде бы поднял меч, но идущий впереди
успокаивающе помахал рукой.
Потом был непонятный провал памяти. Потом Азар и остальные лежали
вокруг костра, накормленные чем Бог послал, и знали уже, что второй день и на
материке, и здесь - идут жестокие бои между вчерашними союзниками:
Именно в эти минуты в Долине Качающихся Камней начало происходить
что-то новое. Парящие над долиной подзорные птицы видели, как буроватая
людская масса, находящаяся долгие ночи и дни в сложном кружении, вдруг
подернулась стрелочками, словно осенняя лужа. И вскоре можно было
рассмотреть одиннадцать островков, отличных даже по цвету. Вблизи, если бы
птицы могли опуститься низко (они не могли), то увидали бы, что голые
истощенные сероватые люди сидят вплотную друг к другу на покрытой слоем
нечистот земле, подобрав под себя ноги. Руки сидящих переплетались
невообразимо сложным образом, глаза были закрыты, лица сосредоточены и
спокойны, а дыхание сделалось таким редким и медленным, что ни у какой птицы
не хватило бы терпения ждать достаточно долго, чтобы уловить: грудь чуть
поднялась: задержалась: опустилась...
И одновременно на безжизненном полуострове Дол, вдали от рудничных
и рыбацких поселков, в соленой низменности, не видимые ни людьми, ни
птицами, в таком же причудливом кружении шли мертвецы. Конечно, далеко не
все павшие в этой войне попали сюда - но и тех, кто здесь был, насчитывалось
никак не меньше пятнадцати тысяч. И совершенно синхронно с тем, что
происходило в Долине Качающихся Камней, здесь образовывались островки
неподвижности:
А если бы еще кто-то мог находиться много выше птиц, очень высоко, на
полпути к светилам, он увидел бы вот что: Долина Качающихся Камней и
низменность на Доле располагались в тупых углах огромного ромба; в острых же
его углах располагались: Башня Ираклемона на юго-востоке - и на северо-западе
- самое сердце угольно-черной пустыни, Впадина Чаши, Предбездна:
Часть вторая.
Глава первая.
Филадельф во времена учения предупреждал: знание лишает воли. Не
всякое знание, а то, которое и избыточно, и недостаточно в одно и то же время.
Такое рано или поздно случается с каждым, ищущим пути. Но, пожалуй, Алексея
это безволие поразило в самый неподходящий момент. Надо было что-то делать,
собирать известия, драться - а он просто ждал, когда что-то произойдет. Не зная
при этом, что именно должно произойти.
Иные дни он проводил целиком на озере: смотрел на гладь, на
отраженные огненные деревья, на вянущие тростники, слушал шелест и плеск,
вдыхал запахи полной воды, тины, темного сырого песка: По тростникам
бродили цапли; изредка откуда-то от островков прилетала семейка молодых
белых пеликанов, устраивала шумную возню. По другому берегу, а вернее, по
дамбе, насыпанной когда-то давно и разделившей длинное озеро на два
поменьше, проходила дорога; он видел вдали очень маленьких лошадок и почти
не видел людей.
Еще он бродил по лесам. По прозрачным рощицам, взбегающим на
пологие холмы. У него появилось любимое место: купа рябин. Рядом с ними был
выход подземного ручья, сейчас почти иссякшего. Два замшелых камня, и из-под
них - корытце очень светлого песка:
С матерью он встречался лишь за ужином - даже в те дни, когда совсем
не выходил из дому. Она не докучала ему ничем, и уже за одно это он был ей
благодарен.
И за ужином, подчеркнуто скромным - негоже роскошествовать во
времена бедствий - можно было молчать и лишь слушать: и даже не слушать.
Он слушал. День ото дня все внимательнее.
С какого-то времени отступили истощающие сны. Вернее, он продолжал
их видеть, но уже как бы через завесу.
Несколько раз прилетал ангел. Оставил записку: "Мы продолжаем ждать".
Алексей рассеянно скомкал ее и куда-то забросил.
Иногда высоко в небе кружили громадные птицы.
В доме случались новые люди. Кого-то из них он смутно помнил. Люди
задавали вопросы или приносили известия. Бессмысленные и бесполезные, как
прошлогодние предсказания погоды.
Продолжала литься кровь.
Воюющие стороны, совсем недавно перемешавшиеся, разделились, как
вода и масло. Степняки отошли к побережью, или были прижаты к побережью,
или отрезали конкордийцев от моря - в сущности, это было одно и то же, только
разными словами и с разными чувствами. Люди-птицы провозгласили
трехмесячный траур, а значит, нейтралитет. Все били крайнов и саптахов, а может
быть, это саптахи и крайны били всех без разбора:
Кесаревна Отрада объявилась в Петронелле - в сопровождении каких-то
высоких чинов из людей-птиц. Она была теперь единственной законной
наследницей. Готовилась ее свадьба с Венедимом, и вокруг этого завязывались
всяческие интриги:
Страшной смертью умер чародей Якун Виссарион: среди бела дня при
скоплении многих людей был разодран когтями невидимого зверя:
Вандо Паригорий медленно гибнет от закупорки кровяных жил: обе ноги
уже мертвые, гниют на живом теле:
На материке началось моровое поветрие, следует ждать и сюда. Крысы
начали покидать города:
В местах, из которых выбиты были степняки, находили расчлененные и
объеденные человеческие тела.
Конкордийские конники отбили из плена у степняков своего
командующего, Демира Иерона, необычным образом сращенного с женским
телом:
Четырехлетний мальчик в недальней деревне Стопида начал прорицать
истины:
И так далее.
Скоро все это кончится, вяло думал Алексей.
Своего рода осень:
Он сам не знал, откуда эта уверенность.
За эти недели он вновь обрел утраченный слух и умение подчинять
небольших животных. В каком-то смысле он становился прежним.
Только - для чего?
Оставалось ждать, ни на что не надеясь.
В один из тихих дней (белесоватое небо и струнки паутин) Алексей сидел
в оплетенной хмелем беседке и чистил оружие. "Марголин" разложен был на
чистом платке, образуя собой энергичную надпись неизвестными иероглифами.
"Шерифф" покоился пока в стороне, обрамленный заколдованным кругом своих
шести патронов. Ружейного масла, понятно, в природе не существовало, и
Алексей использовал веретенное.
Он заканчивал сборку пистолета, когда за выпущенную далеко отсюда
ниточку слуха кто-то зацепился. И тут же, немедленно, его ожгло невидимым
хлыстом - несильно, будто от неожиданности у бьющего дернулась рука, но он
успел с собой совладать.
Алексей торопливо вогнал снаряженную обойму в пистолет, потом набил
барабан "Шериффа". Револьвер он сунул за пояс сзади, пистолет оставил на
столе.
Он не знал (не знала и мать), кому из предков, когда и почему пришла в
голову эта блажь, - но цоколь беседки был сложен из того самого белого
камня:
Минут через пять показался гость.
Фигурой идущий к нему человек был смутно знаком, однако вот лицо,
Алексею показалось, он видел впервые.
Вокруг человека будто бы дрожал и переливался воздух:
- Вот и встретились, - сказал человек, почти не разжимая губ. - Как там
говорят, на дне Кузни? Если гора не идет к Магомету:
-:то это фальшивый Магомет, - подхватил Алексей.
Теперь было ясно, почему он не узнал гостя. Потому что - узнал сразу, но
не сумел поверить себе. Поскольку слав Апостол давно перестал быть славом
Апостолом:
- Как мне называть тебя? - спросил Алексей.
- Зови, как звал прежде, - сказал гость, осторожно присаживаясь на
скамью беседки. - Думаю, это правильнее.
- Вот так, да? - удивился Алексей.
Гость кивнул.
- Ну, хорошо: Апостол. С чем пожаловал? Или просто - погостить?
- За советом, - сказал гость. Он посмотрел куда-то через плечо Алексея.
Да, подумал тот. Апостолу было двадцать: нет, двадцать один. Этому же - все
сорок пять. А внутри: сколько же ты живешь на свете, Полибий?
И все же ты просишь называть себя Апостолом:
Долго ничего не было сказано.
- Я пришел за советом, - наконец медленно повторил гость. Вдруг он
заговорил горячо и быстро: - Да, мне гораздо раньше нужно было понять, что и я
- фигура на доске, что меня двигают и устанавливают, на меня отвлекают силы
врага: и чем больше я выпячивал себя, тем в большей зависимости
оказывался... а мои мысли становились чужим достоянием, или вдруг
превращались во что-то жуткое, при этом как бы и не меняясь: Чего я хотел?
Новой жизни - для себя и людей. Всего лишь новой жизни без страха, жадности и
греха. Без разделения на живых и мертвых. Зачем вообще нужна смерть? Зачем
Бог допустил ее? Была это ошибка или злой умысел? Но уж никак не благо, что
бы ни говорил бедняга Ираклемон. Как он сам боялся умереть:
- Мир без смерти? - недоверчиво спросил Алексей.
- Именно. Не в таком примитивном смысле, как обычно представляют
люди: все остается, как прежде, только никто не умирает. Нет, смерть чересчур
встроена, вмурована в жизнь, чтобы быть просто упраздненной. К сожалению,
именно смерть - единственный подлинный парус нашего мира. Но - можно
заново создать мир, где не будет различия между живым и мертвым, где
обновляться будет сам мир, а не живущие в нем: где души будут порхать из тела
в тело, никогда не покидая его насовсем: при желании возвращаясь хоть к
самому рождению:
- Не понимаю, - сказал Алексей. - Что-то вроде степных царей и
наместников? Или:
Гость махнул рукой: не важно. Глаза его были больные. И очень старые.
- Зачем вообще понадобилось: все это? - продолжал Алексей. - Чем
было плохо то, что было?
Уже спрашивая, он сам себе дал ответ.
