Смертью. Тем, что в мире властвует смерть.
Да. Это стимул:
Слова чародея прозвучали уже вдогон этому мысленному ответу.
- Я просто не хотел умирать: и я так устал жить среди смертных: среди
тех, кто уходит навсегда:
Они надолго замолчали.
- Так что все-таки произошло? - спросил наконец Алексей. - Что
помешало?.. И зачем ты пришел ко мне?
- Что помешало: Кто-то незаметно подобрался ко мне, оглушил - и
забрал себе все, что я делал. Не знаю, кто. Правда, не знаю. Могу сказать одно
определенно: в мире появился чародей, по силам равный Богу - или даже
превосходящий его:
Что ж, подумал Алексей. Моя уверенность в этом становится все крепче:
- А твой Белый Лев? Он его тоже забрал?
- Может быть. Белый Лев пропал. Я хранил его: в тайнике. Но оказалось,
что у этого тайника отпирается не только дверца, но и задняя стенка. Забавно,
правда? Такой милый пустячок.
- Забавно: Так все-таки: зачем тебе я?
- Потому что ты сумел одолеть судьбу. Сменить предначертание.
- Теперь остается только узнать, как мне это удалось: Скажу так: я ничего
для этого не делал.
- А твоя судьбодержательница не открыла тебе тайну:
- Не открыла. Она сказала, что в этом случае я обрету недопустимое
могущество.
- Что ж. Уже одним этим она сказала достаточно много.
- Теперь ты хочешь раскрыть мою тайну и найти способ использовать
меня?
Чародей пожал плечами и ничего не ответил.
- Ладно, - сказал Алексей. - Может быть, я соглашусь. Но я должен
подробно и точно знать, что это была за история с Белым Львом и посвящением
ему?
- Это по-настоящему началось:- чародей посмотрел вверх, вспоминая, -
как бы не тридцать лет назад:
Что это было? Отчего поднялась волна? Размышляя в том числе и над
этим, Астерий почти нашел доказательства того, что уже в те времена далеко не
все владетельные славы и чародеи Мелиоры были самодеятельны в поступках
своих и мыслях. Однако главный Астерий, который больше задумывался над
большими проблемами, погиб; та же личность его - более деятельная, но менее
проницательная - что существовала в Апостоле, похоже, просто не знала
полностью всего того, что знал сам старик. Или не могла сделать выводы из
разрозненных фактов.
Все больше Алексею казалось, что перед ним сидит Апостол.
Постаревший, прошедший какую-то чудовищную школу: и все же тот самый
Апостол. Надо быть настороже, убеждал он сам себя, но быть все время
настороже как-то не получалось...
Да. В доказательствах Апостол-Астерий был не слишком убедителен. Но
зато очень красочно описывал те страшные гонения на ведим и чародеек на
севере, в вотчинах Паригориев с заходом в азахские земли - гонения, которые,
собственно, и привели в итоге к мятежу Дедоя.
- Ты же знаешь повод? У Дедоя, богатого азаха, ребятишки умерли:
двойня. Кровью потели, так и изошли. А целительницу деревенскую незадолго до
того Вандо - молодой еще, не генарх: и мало кто подумать мог, что вот:
переживет всех: - Вандо и с ним ватага отроков выкрали да и закопали где-то в
болотинах: Видели их: да. А там уж пошло-поехало: смерть за смерть, семья за
человека, деревня за семью: Да и чародеи, надо сказать, в стороне не остались,
очень задело их всё это за живое. Наших бьют: - и прочее подобное. Хотя какие
ведимы - наши: а поди ж ты. И кто потом говорил, что, мол, не вмешивался -
врали и врать продолжают. Почти все. Ну, а были такие дурни, что в открытую
пошли:
Он почесал ухо. Усмехнулся криво.
- В лихие времена глупеют люди. Даже самые ученые: Эх, разболтался я.
В дороге, как ни странно, поговорить не с кем: Белого Льва нашел в старом
пещерном монастыре, оскверненном и обваленном, Домнин Истукарий. Долго не
мог понять, что это за зеркальце такое:
- Зеркальце?
- Если долго смотреть в него, в глубину самую, мерещиться начинает
всякое. А может, и не мерещиться: Потом - понял, разумник. Затаился. Не знал,
что делать с ним. Слаб был и духом, и разумом, и телом: умер вот только
хорошо. А так:
Алексей заставил себя не реагировать.
- Не знаю, кто ему нашептал: своим умом-то дошел бы вряд ли: а может,
и дошел, не великий был подвиг, да и в Тихой книге описано это: как Манус,
наставник Велеса, мирскую власть создал, повязал владык и чародеев. Давал он
простым людям власть над могучими амулетами; использовать они эти амулеты,
конечно, не могли, ибо не умели, но - могли не позволить использовать. Потому
чародеи старались таких людей всячески обхаживать: Так вот и возникла
власть, - повторил он медленно. - Да ты же читал, наверное:
Алексей покачал головой. Про Тихую книгу он пока лишь слышал.
- Имелась в этом деле маленькая хромота: чем мощнее или замысловатее
был амулет, тем раньше следовало обращать к нему простого человека. В ранней
юности, в детстве - то есть до того, как соткется плат его судьбы: И были
всяческие коллизии. Тот же Гердан Безумный: или Железноногий Акепсий со
своими адептами нищебродного Бога: Но это уже о другом. Так вот, столь
могущественному амулету, каков есть Белый Лев, требовалось посвятить ребенка
не старше трех лет от роду. И - началось: Это походило скорее на принесение в
жертву. Первым был кесаревич Блажен - умер от мозговой горячки неделю
спустя. Потом - дочка Радимира от азашки Вевеи, Наталия. Ее насмерть закусали
пчелы: Это чуть не стоило Домнину головы. Все же старичку удалось как-то
убедить кесаря, что старается он за-ради его же блага. Третьей жертвой стал
неизвестный мальчик - возможно, сирота, подкидыш: - Апостол задумался. -
Подозреваю, что их было больше. Много больше. Но в конце концов Домнин
нащупал какой-то способ защитить малюток: Поэтому последних оставшихся у
кесаря законных деток он посвящал Белому Льву уже без особого риска.
- Так и Войдан, получается?..
- Здесь тоже хромота: Белый Лев столь причудлив, столь прихотлив, что
сам выбирает, кому подчиниться. С Войданом у него не сложилось:
Алексей подумал: сказать или не сказать? Если скажу: то что? А если не
скажу:
- Очевидно, у него не сложилось и с Отрадой. Во всяком случае, так
утверждают монахи Ангела. Они сказали, что на лице земли сейчас нет человека,
посвященного Белому Льву.
- Они создали Маленький Мир?
- Да.
- И давно?
Алексей постарался вспомнить. Что-то произошло с течением времени, и
всяческие срока и даты: дни, недели, месяцы, - казались ему теперь чем-то не
имеющим подлинного смысла, как заученные наизусть слова неизвестного языка.
- В середине августа.
- Уже, наверное, развалился:
- Ангел прилетал три дня назад. Звал.
- Тогда - надо идти. Идем?
- Хорошо, - просто сказал Алексей. - Утром. Рано утром.
Глава вторая.
Он спал или не спал. Тревога, привычная, как ломота в давней глубокой
ране, обострялась в такие часы.
Счастлив тот, кто уверен. У-верен. У-веровал. Счел нечто за истину без
каких-либо к тому оснований:
И наоборот - плохо, когда знаешь, что даже земля под твоими ногами
может оказаться лишь ковром, прикрывающим бездонную пропасть.
Кто он - тот, кто пришел? И даже если он полагает, что говорит правду -
знает ли он эту правду сам?
И - кто я? Тот ли, за кого себя выдаю?
Почему я решил идти с ним? Легко нарушил данное самому себе слово -
и никакого раскаяния?
Что я ищу? Вернее: что я хочу найти?
Нет ответа:
Но утром, еще до восхода, я сяду на коня, подсменный рядом, Аникит за
спиной: и буду рыскать по разоренной стране, убивать кого-то, кто еще не умер
сам, подставлять себя под чужие удары: и, кажется, лишь для того, чтобы не
думать и не ждать.
Я: убегаю?
Вроде бы нет. Скорее, избегаю. Но - избегаю чего?
Нет ответа.
Может быть, гость прав - и мы изредка думаем и делаем нечто не свое?
Но это вроде торопливого оправдательного слова в суде. Со ссылкой на некие
обстоятельства, не могущие быть проверенными.
Да. Это оправдание без объяснения.
Или объяснение без узнавания истины.
Той истины, которой, возможно, не существует: или которую мы просто
не желаем принять ни при каких обстоятельствах.
И поэтому приходится действовать наугад, ошибаясь, утыкаясь в тупики,
возвращаясь - или же падая:
Снаружи начало сереть, когда Алексею послышалось тишайшее шуршание
под окном.
Отрада дернулась, как от удара, и вскочила. Сердце колотилось, не
отпускал страх. Но не было ни пламени, ни криков. Приснилось, выдохнула она.
Мелитта зашевелилась на своей лежанке. Тихо, тихо, прошептала Отрада,
только не просыпайся: Мелитта послушно затихла.
Постель была слишком душной. Отрада быстро смирилась с
необходимостью сетчатого полога - от комаров; но ей никак не удалось
заставить нянек переменить перину на волосяной матрац.
После всего: смешно. Она боялась даже простыней.
Боялась испачкать их собой:
А ведь не было ничего такого: пачкающего. Можно сказать, вообще
ничего не происходило: ее со всеми возможными удобствами и даже с
определенным почетом содержали в лагере, разбитом на верху плоской
невысокой горы, этакого острова посреди болот; множество таких же гор
виднелось по сторонам, и Тальбо Серое Перо, пожилой одноглазый воин,
приставленный к ней в качестве дядьки, говорил, что трудно найти более
недоступные для некрылатых участки суши:
Зато крылатые чувствовали себя здесь отменно. Часто прилетали
высокородные Иргуташкхерронго-чрокхи; в один из дней их собралось до
двадцати. Отрада понимала, что решается ее судьба, может быть, и самая жизнь -
но не испытывала никакой тревоги. Может быть, потому, что полюбила гулять
вдоль края обрыва и заглядывать в манящую бездну. Это ведь совсем недолго,
говорила она себе.
Разбежаться:
Предатель попался ей на глаза лишь однажды. Усталого, оборванного, его
затащили наверх в веревочной люльке. Он о чем-то поговорил с Бейлем Крутым
Склоном и через несколько часов отправился обратно - вниз. Надо полагать, он
продолжал безуспешные поиски спящего кесаря.
И случились дни, когда на горе они остались вдвоем: она сама и дядька
Тальбо. Остальные улетели на похороны погибшего мастериона. Тогда Тальбо по-
настоящему прокатил ее на птице:
Первый раз - было не в счет. Отраду напоили чем-то дурманящим,
связали: это она еще помнила. Потом пришла в себя уже в шатре. Тошнило
страшно, и разламывалась голова:
Полет с Тальбо запомнился навсегда! Он все-таки прихватил ее ремнями к
жесткому седлу, но, по его словам, все начинающие летать привязываются, да и
опытные летуны не чураются этого - при дальних, скажем, перелетах. Конечно,
она была тяжеловата для птицы, и ни о каком дальнем перелете речи быть просто
не могло - но до соседнего острова: почему бы нет? Спокойная птица Шу -
"курица" - разбежалась - Отрада вцепилась в луку седла - и взлетела следом за
Бохо, "петушком", которым правил Тальбо. И тут же внизу разверзлась зеленая
бездна!
Отрада кричала, но это был ликующий крик.
Потом она осторожно, по частям, стала впускать в себя впечатления: нет,
осторожно - неправильное слово, осторожности в этом не было ни пылинки; а -
мелкими глотками, чтобы дольше, дольше:
Ветер в лицо и грудь, ветер вольный, свободный. Качает вверх-вниз, но
не как на лодке или качелях - иначе, иначе!
Все звенит и поет:
И вот чем все кончилось: душной периной, неоткрываемым окном и
нянькой, тихо, как будто бездыханно спящей под дверью. Ее проводили с
почетом, и был еще один полет, по сторонам летели воины с факелами в руках,
оставляя ленты белого дыма позади, и близкие верхушки деревьев неслись
навстречу и вниз, солнечные блески на зеркалах озер и клинках речек: но было
грустно и страшно.
А тогда страшно не было ни мига, и даже осознание непрочности своей
связи с жизнью (в прямом смысле связи - нетолстым желтым ремнем) лишь
бодрило:
Другой островок оказался крошечным, шагов сто в поперечнике, но на нем
росли какие-то чрезвычайно низкие кустики, пружинящие под ногами, как
диванный матрац, и сквозь них вырастали настоящие белые грибы - почти
