где-то рядом: написан на бумажке и приколот к темному корявому, в затеках
смолы, стволу. - Если бы можно было найти ее родственников: или хотя бы
показать эту брошь знающему чародею. Хотя умный один человек, хороший один
человек: ваш брат, кесаревич Войдан: он говорил при мне так: мы вынуждены
слепо полагаться на мнение чародеев, поскольку ни отвергнуть, ни подтвердить
его мы не имеем ни малейшей возможности. И еще он сказал тогда: эту войну
затеяли и ведут чародеи. И что в ней победа, а что - поражение, нам знать не
дано. А мне, например, очень хочется знать:
- Да. Вдруг мы уже победили, а еще не знаем об этом?
- Вполне возможно: не удивлюсь, если так.
- Горбатая карлица с хвостом:- вдруг прыснула Отрада.
- Что?
- Ерунда. Просто вспомнилось:
- Понятно: Так вот, ваш брат предложил на том силентии не пускать в ход
оружие. Сдаться. Позволить завоевать себя. Не допустить кровопролития. Это
мог быть ход, которого чародеи не ожидали: Боюсь, что кесаревич был прав.
- Не уверена. Они могли напустить на нас озлобление, как напустили тоску,
и тогда все началось бы само, как бы стихийно:
- Н-ну: Да. Пожалуй. Может быть. Теперь о другом: Пактовий говорил вам,
что Якун втолковывал ему, что вас нужно спрятать, а если не удастся -
обеспечить попадание в плен невредимой?
- Спрятать? Нет, о прятках он не говорил. Он говорил: сберечь. Это было
перед боем.
- Понятно: Проклятая игра. Я доверяю Пактовию всецело, но не могу
верить ему, потому что он верит Якуну. А я Якуну не то чтобы не верю: но
сомнения испытываю. И что, простите, можно сделать при таких условиях?
- Тише, - сказала Отрада. - Птицы.
- Что птицы?..
- Молчат:
Конрад быстро, как ящерица, припал к земле. Отрада тоже вытянулась
ничком, опираясь на ладони, согнув одну ногу в колене и упершись в землю
ребром стопы - готовая пружинно вскочить и броситься вперед, напролом: Но
надобности такой, похоже, не возникало пока: видны были лишь сапоги
Афанасия, широко расставленные, стоящие уверенно. Рядом с левым сапогом
мерно тыкалось в землю острие меча.
- Побудьте пока:- Конрад выскользнул из-под свода елового "шатра",
встал рядом с Афанасием. До Отрады донесся обрывок шепотка. Потом сапоги
Афанасия как-то странно переступили, повернулись носками внутрь: Ноги
Конрада напряглись, застыли, судорожно шагнули на полстопы, вновь замерли:
- Да ты что: Афа: да ты:
Они оба повалились на мох и хвою. Отрада вдруг оказалась рядом.
Афанасий лежал лицом вниз, они с Конрадом рывком (за больное плечо!..)
перевернули его на спину: Кровь уже отлила от лица, глаза были полузакрыты
неровно и смотрели один прямо, другой вверх. Помня еще что-то из запредельно
давнего, Отрада приложила пальцы к его шее рядом с кадыком, там что-то
дернулось в последний раз и замерло.
- Что с ним? - стоя на коленях, она выпрямилась.
Конрад был почти так же бледен. Губы его тряслись.
- Не знаю. Я его спро: спросил: слышно ли что - а он глаза закатил и
повалился: Я испугался, не летучая ли это змея:
- Так не было же ничего?
- Не было: - он шарил глазами по распростертому телу. - Может, яду
ему знахарь дал?
- С чего бы?
- Не знаю: Но крови нет, смотрите, нигде, одежда цела: яд или
колдовство:
- Если бы колдовство, я бы почувствовала.
- Вот видите: значит, яд.
Он договаривал это, глядя остановившимися глазами куда-то за ее плечо,
и лицо его становилось серым, старым, усталым и скучным. Руки медленно
поднимались ладонями вперед:
Тогда она оглянулась.
Два маленьких человека стояли, натянув до уха тетивы луков.
Наконечники стрел смотрели ей прямо в переносицу:
- Не вздумайте стрелять, - сипло сказал Конрад. - Ни в коем случае. Это
я вас позвал:
Алексея внезапно пробрала дрожь. Она шла не изнутри, а будто бы из-под
ног. Он остановил коня. Подменный затанцевал рядом.
Дошло до тебя, наконец? Дошло?!
Когда он пронесся по полумертвой деревне, не останавливаясь, а лишь
объезжая трупы, когда ворвался в дом, в комнаты, где кровь была даже на
потолке: тогда он не чувствовал ничего. И почти радостно переворачивал
мертвых лицом кверху, зная заранее, что это - не она.
Потом он с кем-то о чем-то говорил, но с кем - и о чем?
Потом он куда-то ехал, застывший, как вылитый в воду свинец.
Тележная колея кончилась версту назад у клина сухого, съеденного
шелкопрядом, леса, наполовину уже вырубленного; сюда от деревни ездили за
дровами. Но и дальше тропа продолжалась, только теперь на ней не было следов
колес, а лишь - копыт. Он обратил внимание, что отпечатались не просто
подковы, а подковы с шипами. Интересно: до гор полдня пути: да и что там
делать, в горах?
Он тронул коней и продолжил путь.
И почти сразу увидел дом.
Дом из белого камня.
Если бы он не перестал чувствовать хоть что-то, это могло быть
потрясением, сравнимым разве что с тем, испытанным четырнадцать лет назад,
когда осознал внезапно, вдруг: суд над Лариссой - не спектакль, не жестокий
розыгрыш, не урок зарвавшейся молодежи (такое иногда устраивали во
устрашение, но допускали нарочитую ошибку в процедурах, и на этом все
кончалось) - и любимая умрет этой ночью: Уже потом, много лет спустя, он
понял, что она стала жертвой интриги, направленной против его отца,
сделавшегося слишком влиятельным после победы над Дедоем. Но тогда и отец
не смог ничего сделать: а может, как ни страшно об этом думать - просто не
пожелал разменивать свое положение на жизнь какой-то шестнадцатилетней
шлюшки. Мать тогда попыталась было сказать это прямо, и Алексей
возненавидел ее: и все равно остался жить в ее доме, вот в этом самом доме из
белого камня, ибо такова была его часть приговора: год жить там, где творилось
мерзкое прелюбодеяние: только тогда дом стоял на высоком морском берегу,
окруженный кривыми соснами, и в ясную погоду можно было видеть вдали
темную полоску материка - знаменитые Пурпурные утесы.
Сейчас дом как-то съежился и поскромнел, белый камень не светился,
двор уже не казался таким необозримым:
Это не совпадение, подумал он. Значит: Он сунул руку за пазуху, чтобы
достать кошель с ключами и картами Домнина, но наткнулся на дудочку.
Да. Сначала...
Он коротко свистнул: позвал.
Молчание в ответ.
Еще раз. И еще.
Молчание:
Вот теперь - карты. Он долго всматривался в них. Потом оглянулся -
почти беспомощно. Но нет, никак нельзя было оказаться где-нибудь далеко
отсюда.
Алексей подъехал к дому, спешился, накинул поводья на крюк и
требовательно постучал в ворота каменным молотком, висящим на толстой
смоленой веревке.
На третий день пути Сарвил и монах простились; монах продолжал
движение на юг, вдоль подножия гор - там, верстах в тридцати, в
труднодоступной котловине, находился монастырь Клариана Ангела, одного из
великих чародеев древности, умевшего летать на крыльях. Сарвил же, оседлав
пойманного в пути бесхозного мерина, отправился через горный проход на
восток, в Болотьё:
Теперь, когда ему не требовалось притворяться живым, он почувствовал
себя куда свободнее.
Мерин, то ли обозный, то ли крестьянский, несся в ужасе тем бешенным
галопом, который даже призовой конь способен держать верст пять, после чего
падает навсегда. Но этот пронесся и десять верст, и двадцать - не замедляя
темпа. Подковы слетели давно и копыта его разбились по бабки, когда дорога
перебросилась через мостик и как-то размылась, растеклась, утратив обочины.
Утром здесь погуляла смерть:
Другим взором Сарвил окинул это поле. Призрачные фигуры бродили по
нему наощупь, натыкаясь на что-то еще более призрачное. Сарвил мог бы
задержаться и рассмотреть все подробнее, и расспросить этих убитых - ему надо
было просто позволить себе: примерно так же простой человек, войдя из яркого
полудня в темный зал, должен остановиться и позволить глазам привыкнуть к
другому свету, - но что-то в расположении фигур, в их неуверенном слепом танце
подсказывало Сарвилу, что ответ не здесь.
Стреноженные кони паслись за следующим мостом, и несколько живых
солдат спали в тени. Они не проснулись, когда Сарвил разрубил путы у дрожащей
молодой кобылки. Мерина он отпустил, и тот рухнул, как мешок с костями, даже не
вскрикнув. В каком-то смысле он был давно мертв:
Как и сам Сарвил.
Мешок с костями:
Сарвил хоть и пустил кобылку в галоп, но не гнал так беспощадно. Не из
жалости. Ей все равно конец. Просто нужно было присматриваться к тому, что
делается по сторонам.
- Проклятье, - император стукнул кулаком по подлокотнику. - Вы хоть
знаете, что ищете? Как он выглядит?
Горгоний вскинул седую голову.
- Да, император. Имеется немало идентичных описаний артефакта. Это
прозрачный, с едва заметным желтовато-сиреневым отливом кристалл,
вставленный в серебряную оправу с изображением льва в верхней розетке.
Размер артефакта примерно в две женские ладони. Если смотреть через него, то
кристалл раздваивает изображение, и одно из получившихся - истинное. Из
левого верхнего угла наискось идет меловой прожилок:
Император молча смотрел на чародея, и тот вдруг сбился.
- Горгоний, мне кажется, ты решил поиздеваться надо мной, - сказал
император. - Ты ведь отлично понимаешь, что я спросил не о внешнем виде.
- Понимаю, император. Но для того, чтобы увидеть сущность предмета,
нужно знать и его внешний вид. С этого я и начал. Прошу простить меня.
- Итак, я спросил:
- Да, император. Мы знаем, что ищем. Но найти пока не можем. Наш
оппонент умеет прятать вещи.
- И прятаться сам?
- Спрятаться ему будет сложнее. Я думаю, сейчас он просто далеко
отсюда. Скорее всего, на северо-западе.
- Вот как? Откуда это известно?
- Один из наших учеников попытался мысленно пролететь над теми
местами. Он сгорел, император.
- Учеников:
- У нас слишком мало полноценных чародеев, чтобы рисковать ими
сейчас.
- Не исключено, что скоро их может стать еще меньше, - император
щелкнул пальцами. Горгоний вздрогнул. Из ниши, из-за портьеры, появился
гвардейский десятник. - Геро, принеси-ка нам горячего вина:
- Это ты:- выдохнул Алексей - и задохнулся.
- Да, я, - просто сказала Ларисса и отошла в сторону, пропуская его во
двор.
Теперь она была почти живой, почти прежней: волосы цвета вороненой
стали, тонкие с неодинаковым изгибом брови, отчего лицо, казалось, постоянно
выражает полувопрос-полунасмешку: неожиданно светлые глаза, чуть
косящие: более широкая, чем положено, переносица - след давнего падения с
козы: Лишь губ у нее никогда не было таких: отрисованных голубым
карандашом. Губы у нее всегда были припухшие, горячие.
Алексей перешагнул порожек из белого камня. Ничего не изменилось:
разве что стало ненормально тихо. Пропал обычный лесной шум, который даже
не замечается, пока он есть. И - тонкий далекий запах тронул ноздри, запах
подземной сырости, корней травы и влажного мела.
- Пос: постой, - сказал Алексей. - Я не могу: задерживаться. Надо:
очень:
Ларисса грустно покачала головой:
- Ты можешь пока не торопиться. Твоя подружка сейчас в большей
безопасности, чем была с тобой. Ее захватили наездники на птицах. Они знают,
кто она. Это ведь, в сущности, то, чего ты так упорно добивался сам?
Он попытался сглотнуть. Комок в горле был сух и колюч.
- Почти, - сказал он наконец.
- Дурачок, - сказала Ларисса и подала ему руку. - Пойдем в дом. Ты ведь
понимаешь, что не случайно пришел сюда?..
Рука ее была просто прохладная:
В доме стоял тихий, мохового цвета, сумрак.
- Мы почти квиты, - услышал он как будто издали. - Ты предал и ее.
- Да, - согласился он. Пересохло в горле, но он сказал, будто выплюнул: -
Предал.
- Дурачок. Бедный мой дурачок:
- Бедный? Что же во мне бедного? Я:- тут он вообще замолчал.
- Ты бедный, потому что опять делаешь не то, что нужно: нужно в том
числе и тебе, - и знаешь это, и боишься, что опять проиграешь. Проиграешь на
