этот раз всё. И даже больше, чем всё.
- Боюсь. Не только этого:
- В конечном итоге этого. Однажды ты ухитрился обмануть свою судьбу,
заставил ее гоняться за собственным хвостом: Бедный дурачок - однако же и
необыкновенно везучий дурачок.
- Да. Дуракам, как известно, везет. Может быть. Если честно, я ведь так и
не понял, что произошло в том: в той пещере: и после. Почему:
- В гробнице. Это была гробница.
- Ясно. Значит, мне правильно подумалось:
- Не зря же тебя кое-чему учили.
Они замолчали и посмотрели друг на друга.
- Поверь, я не могу тебе сказать, что именно ты сделал: сделал
правильно: - Ларисса медленно провела пальцем по груди Алексея - сверху
вниз. - Тебе не положено это знать, вот и все. Иначе ты получишь слишком
мощное оружие: ровняющее тебя: с самим Богом: - она продолжала чертить у
него на груди: вторая вертикальная черта, потом две горизонтальных. Решетка.
Знакомый знак.
Святой Крест склавов: и он же - отвращающий беды крестик Ангела:
Ангел же, помнится, противился распространению колдовства и
чародейства среди людей, утверждая, что это сродни дроблению драгоценного
изумруда в мелкую соль, которая не только не драгоценна, но и, будучи принята
внутрь, смертельно опасна: и полагал, что сродни этому - попытки каждого
живущего прозреть свою судьбу:
Он летал на рукотворных крыльях, брал в ученики и живых, и мертвых,
призывал людей доверяться им, просить их без стеснения о помощи и ничего не
творить самостоятельно: но все кончилось как-то очень быстро и очень
невнятно, и даже Филадельф старался избегать этой темы, отделываясь общими
фразами.
А еще это был знак Тихой Книги:
- Ты можешь не спешить, - сказала Ларисса. - Дети Птицы ищут своего
повелителя. Они неизбежно прилетят сюда: и очень скоро: И не только они.
Глава девятая.
Демир Иерон пришел в себя от тряски. Его куда-то везли. Солнце слепило
глаза. Он помнил, что в шатер ворвались: кто-то в черном: и всё. Обдало
внутренним холодом: плен. Он попытался поднять голову. Голова оказалась
полна битым стеклом. В глазах тут же полыхнуло черным и красным. Кто-то
говорил ему, что так видят мир мертвецы: Испугаться еще и этого он себе не
позволил.
- Лежите, пожалуйста, - сказал кто-то над ним. Или рядом с ним. С
заметным промедлением он понял, что голос женский. - Лежите, у вас кровь:
- Было бы хуже, если бы ее уже не было, - сказал он. Голос прозвучал
смешно. Во рту тоже было битое стекло. - Вы кто?
Над ним склонилось кругленькое темное лицо, обрамленное пылающим
облаком. Угадывались глаза:
- Я-то? Ой, да я Платонида. Не помните? Кухарка. Я для вас супы варила.
- Супы: Супы помню. Отменные супы. Так это вы варили? Я думал, Васс.
- Васс командовал да меню составлял. Давайте-ка, я вам под голову
подложу:
Иерон почувствовал тупую в затылке боль, голова его качнулась,
приподнялась как бы сама: опустилась. На мягкое. Муть, взболтнувшаяся было,
улеглась. И перед глазами уже не черное с красным, а более или менее
привычное.
- :вот: и от солнышка прикрою: - журчал голос. - Ведь легче так,
правда?
- О-о: легче: совсем легко: спасибо, милая:
- Вся голова разбитая у вас, что же теперь будет-то, а?
- Не знаю: Где мы?
- А это я не знаю. Везут куда-то. Дорога. Вон горы виднеются:
- Впереди? - спросил Иерон, хотя уже понимал, что раз солнце в глаза, то
горы впереди.
- Впереди, да далеко только:
- Это хорошо, что далеко еще. А ты что, Платонида, тоже раненая?
- Нет, это меня с вами связали для ухода и всего такого:
- Связали? Как это?
- Веревкой: Велели, чтоб не померли вы. А то с меня голову снимут.
- У степняков мы? Или у мелиорцев?
- Ой, да я их не разбираю:
- А есть тут на телеге кто еще?
- Кучер есть, так он вроде как немой: все мычал больше да руками
хватал.
- Что же мы, так одни и едем?
- Не, что вы. Впереди видимо-невидимо, сзади тоже. Но все больше
мертвеньких везут: раненых-то совсем мало. Как налетели да как пошли всех
рубить-крошить: не знаю, уж каким чудом спаслась. Ой, а вон кто-то нас верхами
догоняют. Спросить их?
- Пусть догонят: спросим.
Наверное, на миг Иерон вновь вернулся в забытье, потому что уже
буквально в следующий миг над ним склонилось другое лицо, тоже темное, но
длинное и костистое. Очень знакомое.
- Пард:
- Хорошо, что вы в сознании, Демир. Мне было бы крайне досадно
сознавать, что вы так и не поняли своей самой большой ошибки: - Пард
усмехнулся. Рот у него в усмешке сделался тонкий, как порез бритвой.
- Хотите сказать, что я не встал на вашу сторону, жрец?
- Что вы не разобрались, кто с кем воюет.
- Ну, почему же? Очень даже разобрался. Довольно давно.
- Не похоже, Демир. Иначе вы не поперли бы с булавкой наперевес против
быка.
- Я выполнял приказ.
- Приказы марионеток достойны презрения.
- Мысль дворцового интригана, а не военного. Я прослежу за вашей
судьбой, Пард. Мне уже становится интересно, чем вы кончите.
- Я предоставлю вам такую возможность:- сказал Пард, медленно цедя
слова и как бы давая Иерону возможность и время оценить угрозу. - Я сделаю
так, что вы всегда будете при мне. На пару с вашей прекрасной спутницей:
- Пард, будьте мужчиной. Она посторонний человек. Она ни при чем.
- Конечно. Тем забавнее все это получится: Харит, лезь в телегу. Будешь
сопровождать их до места. И смотри, чтобы никаких неожиданностей:
Лодка была хоть и большая, но одна, и некуда было деться от предателя,
а ему некуда было деться от ее испепеляющих взглядов. Почему, почему?.. Она
никогда не могла поверить в то, что бывают на свете предатели, просто не могла
их себе представить.
Вот он. Красивый и умный.
Скребет пальцами борт.
Нервничает.
Если спросить прямо, наверняка ответит что-нибудь убедительное.
Я же окажусь в итоге и виновата, что заставила его пойти на такое:
обрекла на душевные муки: на страшные душевные муки:
У таких обязательно виноваты другие.
Наверное, и Афанасий виноват: зачем стоял рядом, почему не ушел?..
И воины погибшие - и там, в деревне, и среди этих елок: она мельком
увидела одного, когда ее волокли к реке: да, они тоже сами во всем виноваты.
Почему я не умею сжигать взглядом?
Был такой фильм: она посмотрела по сторонам. Берега сплошь заросли
ивой, ракитой, чем-то еще - не пробиться, не причалить:
Нет, чего-то одного просто не могло быть. Или вот это все - или
фильмы...
Что такое фильм? Это когда три десятка девчонок, кутаясь в кофты и
пальто, рассаживаются по скрипучим желтым фанерным стульям и пялятся в
маленький цветастый экранчик, где какие-то хорошие фигурки с увлечением палят
в плохие фигурки. Телевизор стоял в библиотеке, а плеер и кассеты приносил
Юрий Петрович, музыкант.
Полгода не прошло:
Две птицы с седоками пролетели, обгоняя лодку, над самой головой,
вернулись. Им что-то прокричали, седоки ответили. Главный в лодке не стал
скрывать досаду. Стукнул кулаком в ладонь, плюнул за борт. Крикнул гребцам:
аррай! Аррай! Речь его была каркающая, слова странные, но с понятным смыслом
- будто бы знакомые когда-то.
Слова забытого языка.
Руки, стянутые в запястьях крест-накрест черным шнуром, мерзли и
немели, приходилось все время шевелить пальцами:
Только когда ворота монастыря закрылись за ним и братья возобновили
охранные знаки, маленький монах Андрон позволил себе немного расслабиться.
Требовалось немало сил, чтобы в пути держать взаперти жесты, слова, мысли,
умения: особенно во сне.
И особенно с таким спутником: Он усмехнулся.
Знакомо пахло серой.
Настоятель, Иринарх Ангел, праправнук великого Клариана, встретил
Андрона у входа в башню.
- Удалось? - как бы вскользь, о чем-то не важном, спросил он.
- Вашей помощью, - кивнул Андрон. Он вынул из-за пазухи плоский
пергаментный сверток, подал настоятелю.
- Мойся, обедай и отдыхай, - сказал Ангел. - Жду тебя через два часа.
Щедро, подумал Андрон, спускаясь в парящую полутьму серной бани. Эта
башня стояла как раз над горячим источником:
Он заставил себя просидеть в большой каменной ванне полный оборот
водяного колеса: четверть часа. Жгло растертую седлом промежность. От серных
паров нос сначала заложило, потом пробило - до самого темени. Голова
обретала привычную ясность. Андрон выбрался, кряхтя, из ванны, намылил себя
мылом, пахнущим дегтем и табаком, долго растирался жесткой волосяной
мочалкой. Окатился горячей водой, потом холодной, из бадьи. В предбаннике
посидел, завернувшись в большое полотенце, намазал потертости травяной
зеленой мазью, оделся. За все это время его никто не побеспокоил. Братья стояли
на страже:
За обедом ему прислуживал молчаливый Корив Лупп. Андрон съел миску
грибной похлебки и два ломтя крупяного хлеба.
Сорок пять минут на сон:
Впервые за много дней можно было именно спать, а не притворяться
спящим. Здесь ему ничто не угрожало.
Он наконец вышел из тела, распрямился, почти достав головой до светил.
Это было упоительно и болезненно одновременно. Так человек, просидевший
день в сундуке, выбирается на свободу: Башня стояла внизу, искривленная,
похожая на пенек. Потом он будто бы услышал свое имя. В далеком маленьком
городке мать с отцом, сидя на крыльце, вспоминали его. Город был разрушен,
родители - давно мертвы. Одновременно существовало и то, и другое.
Потом он как будто лег на спину и поплыл, раскинув руки. Он был облаком
и не смотрел на землю.
Если не мешать себе - или если другие не помешают тебе, - то рано или
поздно земля внизу исчезнет:
Дождаться этого не привелось. Водяное колесо небес описало два круга и
начало третий. К нему было подвешено ведерко со льдом. Надо было проснуться
раньше, чем лед станет валиться на грудь.
А просыпаться так не хотелось:
Он прибегнул к хитрости: поймал время и связал ему лапки крест-накрест
черным шнуром. Время сердилось, обижалось, но молчало, лишь поглядывало
исподлобья. Тебе еще немало придется сделать, чтобы заслужить прощение,
сказало оно. Я понимаю, он всплыл пузырем на поверхность, лопнул, запахло
серой. Это было выше небесного свода, а поэтому вверх ногами. Кто-то
козлоногий самозабвенно танцевал около черного водоема, играя на дудочке.
Тяжелые ветви стекали к воде густыми серебристо-черными прядями. Серьги и
листья. Две девичьи фигурки, обнявшись, у берега ручья. Белый камень, черная
вода, черные девы. Белый камень:
Постель показалась жесткой и комковатой, когда он, упав с небывалой
высоты, оказался на ней. Пели пружины. Значит, он опять воспарял и телом.
И значит, еще остается надежда когда-нибудь обрести крылья:
В круглой зале наверху все уже собрались. Корив Лупп, шаркая, обходил
по кругу Маленький Мир, зажигая свечи зеленого огня. Андрон зачерпнул
деревянным ковшом из старой бадьи, выпил. Тайный Мед был сегодня
обжигающе горек:
- Брат Свирид должен был вернуться первым, - глухо сказал настоятель
Иринарх, как бы ни к кому не обращаясь. - Мы не можем более числить его среди
живых. Остальные шестеро с нами. Последним пришел брат Андрон - сегодня.
Приступим же немедля, ибо времени у нас не осталось.
Андрон шагнул вперед, занял свое место: на северо-западе Маленького
Мира, за отрогами Аквилонских гор, там, где обитаемая степь кончается и
начинается холмистая черная пустыня. Пятеро других вернувшихся тоже встали
по местам: совсем юный брат Солохон - на западе, у истоков реки Суи; сестра
Веда - на северо-востоке, у оконечности полуострова Дол и безжизненных
каменных островков земли Экзуперии; брат Фамвасий, толстый и обманчиво
медлительный, встал на юге, за Петронеллой и Желтыми островами; Годун и
Гурий, братья не только по ордену, но и по крови, заступили на свои места:
первый на юго-западе, за мятежной провинцией Мра, за землями саптахов и
крайнов - и второй на юго-востоке, позади Нектарийских серебряных рудников,
позади гор Ираклемона и башни его имени:
