хватало. Потом он понял, чего.
- В клетке убирали, Горгоний? - не оборачиваясь, спросил он старшего их
своих чародеев.
- Нет, государь:
- Тогда где дерьмо? Любой человек, так внезапно помирая, обделывается
- ты, я, он: Дерьмо где, я спрашиваю?
- Но:
- Ладно, чародеи: заменить вас некем, вот жалость. Упустили вы его. Сам
сбежал, а шкурку ненужную бросил. Полибий: И след теперь ни одна собака не
возьмет.
Повисло молчание. Тишина почти гробовая. Передумает сейчас император
- и скажет: вот ты, ты и ты - на кол.
- Собака, может, и не возьмет, - вдруг звонко сказал молодой южанин
Калистрат, - а я попробую:
- Хорошо, - сказал император. - Ты пробуй нащупать его самого, а
остальные - ищите Белого Льва. Но если вы упустите и Льва...
Новое тело было упругим и сильным, и Астерий даже попенял себе,
почему тянул до последнего момента, а не переселился окончательно сразу, как
только завладел им. Если бы не самоуверенность конкордийских глупцов: был
момент, когда он действительно поверил в собственную гибель. Как человек,
смытый волной в море и выплывший благодаря лишь везению, а не силе и
мастерству, Астерий начинал испытывать страх перед тем, что могло случиться.
Страх, опрокинутый в уже прошедшее. У него ведь был едва ли один шанс из: он
не стал уточнять, из скольки. Шанс был, и он его использовал. Этого достаточно.
Не ликуй, одернул он себя. Ты слишком многое проиграл за минувший
день, и позиция твоя не из лучших. Думай.
:Городок Меева располагался в горной долине у места слияния двух
быстрых речек. По южной речке, Сипоте, верхнем притоке Суи, проходила
нынешняя граница между Конкордией и Степью, установленная после заключения
мира: Вдоль границы тянулся древний каменный тракт, извилистый,
вгрызшийся в щеки гор, со множеством мостов и даже с туннелями. Долгое время
он был заброшен и пустынен, но в последние полгода ожил. По нему к Долине
Качающихся Камней брели десятки и сотни людей: кто под конвоем, а кто и
свободно: с мешками, с тележками, редко - с навьюченными осликами и
лошадьми:
Редко кто ехал верхом. Астерий ощущал на себе взгляды. Завистливые:
он будет там раньше:
У поворота на городок он придержал коня, зачем-то оглянулся назад. Но
позади, можно сказать, не было ничего.
Тракт проходил в трети версты от городской окраины. Вдоль этой
короткой дороги росли громадные тополя, выбеленные мелом до высоты
человеческого роста. Между тополями стояли каменные прилавки под
истрепанными навесами. Валялись какие-то раздавленные клетки и корзины,
клепки бочек, мешковина. Казалось, что все затянуто паутиной, покрыто пылью:
Астерий даже сейчас, после утраты многих атрибутов могущества, являл
собой как бы небольшой отряд. Впереди шла невидимая разведка; причем для
этого ему не требовалось подчинять неразумные живые существа, он делал
иначе: заглядывал в самого себя примерно на полминуты вперед. Жаль, что
умение это годилось лишь для тихих малолюдных мест: Примерно так же он
прикрывал себя сзади: оставлял за собой маленькие вихри, живущие минуту-две
- но успевающие тихо вскрикнуть при малейшей опасности. Сам же всадник был
и грубым рубакой, и стрелком, и чародеем, умеющим надежно закрываться от
чужих чар, разить в ответ молниями и насылать огонь:
Но что это значит в сравнении с тем, кем он был, спокойно засыпая
вчера?
Нет, приказал он себе, об этом я буду думать, когда верну всё. Когда верну
Льва. Сейчас же - думать только о том, как вернуть Льва.
Если это еще возможно:
Город, конечно, был покинут. Пуст. Долина Качающихся Камней высосала
его досуха. Астерий ехал по захламленным пустым улицам, и звук копыт
отдавался от стен и множился, множился: Окна домов, в основном деревянных,
закрыты были ставнями - люди уходили, как правило, по ночам. Оставшиеся без
защиты окна зияли провалами: кто-то выбил все стекла.
Потом он увидел большое зеркало, прислоненное к стене. Зеркало было
прикреплено к дубовому столику, у которого остались только две ножки. Через
зеркало наискось тянулась трещина, амальгама в углу была отслоена, и это что-то
напомнило Астерию: В зеркале отразилось смугловатое скуластое молодое
лицо, обрамленное давно не стриженными русыми волосами.
Неплохо, подумал Астерий. Однако - самый вид этого зеркала смутно
тревожил:
Что-то из прошлого.
Не знаю. Если знал, то забыл. Он попытался представить себе, сколько
всего он забыл (не навсегда, конечно, но вот так - выбросил из повседневной
памяти), и улыбнулся. Хватит на сотню мудрецов:
Отражение не улыбнулось ответно. Смотрело в упор.
Расседлав и поставив во дворе коня, он вошел в дом, к которому
прислонилось это суровое зеркало. Двери были распахнуты, внутри стоял
полумрак. Что не было вынесено - валялось разбитое. Пахло погребом, сырым и
затхлым. Черные пятна на стенах: Кто-то не так давно ходил по этим комнатам,
трусливый и наглый. Астерий как бы увидел черные тонкие усики и шрам от ножа
на левой щеке. Три массивных перстня на правой руке...
Он прогнал видение. Следовало затаиться.
Его ищут. Пока, наверное, поблизости от столицы:
Глупцы, глупцы, глупцы!
Он и радовался, и негодовал на них. Они позорили ремесло.
На втором этаже были комнаты детей. Здесь грабители тоже побывали, но
взяли мало и разоряли не так яростно. Астерий закрыл изнутри решетчатые
ставни окна, вместо шкворня вставил ножны и меч - крестом. Забравшись на
стул, кончиком ножа нацарапал на потолке пентаграмму, пять крестов и десять
рун, отвращающих взоры небесные. Попроще. Важно не перестараться: Потом
спустился вниз. Кормить коня было нечем, утром отдал последнюю краюху, но
воды он из колодца достал. Это недолго, сказал он коню. Походил еще по первому
разоренному этажу, стараясь отрешиться, почувствовать себя слабым. Поднялся
в обереженную комнату. Да, здесь все как будто нормально. Без перебора. В
глазах уже плавали сиреневые и голубые звездочки. Он рухнул на охнувшую под
его телом слишком короткую кроватку и велел: пока не опустится ночь:
Прихватили на отходе: полтора десятка верховых. Налетели из жидкой
рощицы, по желтому лугу: легко, ходко, посылая на скаку стрелы, благо - почти в
упор. Могли и осилить, но чего-то просто не хватило в последний миг: куража,
натиска: не пошли в мечи, дрогнули, а закружить решили, расстреливать, не
покидая седел:
Это и сгубило черных.
А поначалу казалось: не наша взяла, и Алексей шарил руками по земле,
ища ускользнувший нож - обрезать ремни, которыми хобот пушки прикрутили к
передку, да перетянули узел: на этом узле вдруг сошлось все, не было времени
перебежать ко второй пушке, или ловить раненого коня: к седлу были
приторочены и лук, и колчан: кто-то рухнул рядом, воя и корчась, Алексей даже
не посмотрел, кто: надо было, конечно, выхватывать меч и рубить злосчастный
этот ремень, но он почему-то все тупо пытался нащупать нож: поберегись! - и
странный звук, будто трещит хворост, ложиииись!!!
И такая сила была в этом последнем крике, что Алексей вскочил. Не
подчинился команде:
Один миг он видел это, но потом долго не мог отделаться от чувства, что -
многие минуты длилось все, а то и весь час.
Трубач Главан стоял спиной к нему на согнутых ногах, как-то странно
откинувшись - и держа на плечах два пушечных ствола! Глухие их концы
смотрели Алексею прямо в лицо, фитили сыпали искры - а перед дулами
гарцевали, пытаясь разлететься, зарыться, исчезнуть - пять, или шесть, или
семь, не понять, они так смешались, что почти переплелись - черных всадников.
И так же, как они, изо всех сил бросился исчезать Алексей. Воздух стал
подобен прозрачной смоле, его следовало продавливать:
Алексей плыл - тонул - к земле, когда басовито и протяжно взревел
первый выстрел. Он не мог этого видеть, но лучи света, наверное, шли сейчас
даже не по кривой, а по какой-то сложной ломаной линии. И поэтому он видел всё.
Не мог видеть но видел. Бывает и так.
Главана этим выстрелом убило. В первый короткий миг с ним вроде бы
ничего не произошло, но Алексей понял, почувствовал чем-то в себе, что трубач
перестал быть. На месте, только что занятым им, возникла пустота, провал: Тело
его, однако, не упало, а в судороге подпрыгнуло, чуть развернулось в вязком
воздухе - и тут догорел второй фитиль.
Один ствол взрыл собой землю у самых подошв Алексеевых сапог,
отлетел в небо и, кувыркаясь, скрылся из виду. Второй разбил в щепы пушку, с
которой так бездарно долго провозился Алексей:
Дым застил всё, но тем же открывшимся вдруг внутренним чутьем
Алексей знал, что там, за дымом, невредимых нет, только мертвые и
искалеченные: болью и смертью пахнуло оттуда, а еще страхом.
Потом все понеслось обычно, но еще долго, еще много дней ему казалось,
что в этом обычном восприятии он не успевает схватить и потому пропускает что-
то очень важное. То самое внутреннее чутье, когда все близкие тебе
сосредоточены где-то возле сердца, и всегда знаешь, что с ними:
В дыму азахи рубили черных. Четверо против неизвестно скольких - но
бойцы против жертв. Это выстрелы раздали роли тем и другим. Никто не посмел
возразить:
Скоро все кончилось.
Главана положили на телегу с ранеными. Никто не стал возражать против
соседства с мертвым телом, хоть и шло это поперек обычаев и устоев.
Семеро осталось невредимы, только семеро: и еще трое держались на
отваге.
Алексей понимал, что план его проваливается. Слишком многих потерял.
Еще даже не кончился день.
Как раз полпути пройдено между рубежом первого боя - и деревней
Хотибой:
Черные уважительно держались в отдалении. Пока держались в
отдалении. Они будут держаться в отдалении:
До темноты.
Командующий соединенной армией вторжения стотысячник Демир Иерон
по прозванию "Железный сапог" обедал поздно. Такая у него выработалась
привычка за многие годы приграничных боев и погонь: днем следует быть легким.
И к ночи следует быть легким. Поэтому пищу он принимал дважды: на рассвете и
в преддверие заката. Время, когда и бой, и набег вероятны не слишком.
Штаб его, приученный к тому же самому, в эти часы не работал. Иерон
считал, что при нормальной постановке дела время для отдыха находится и на
войне - и более того, без отдыха невозможна эта самая нормальная постановка
дела. Правда, многих офицеров, набранных для пополнения штаба после
испепеления при Кипени, это приводило в изумление. Порой - в неприятное
изумление.
Он опять вспомнил про Кипень:
Три четверти его штаба, лучшие из лучших, испарились, обратились в
искры и дым. Сам он уцелел случайно, вывезенный из сечи с разбитой головой:
Хуже всего было то, что в бессознательном состоянии он знал, что проиграл это
сражение - и даже когда ему сказали, что это не так, все равно знал, что он -
проиграл. Выиграл кто-то другой. Тот, кто недрогнувшей рукой обрушил пламя
небесное на головы и чужих, и его собственных солдат.
Он пытался не позволять себе думать об этом, но все равно думал.
Новый штаб был не в пример слабее старого, и тем, кто уцелел и
испепелен не был, пришлось очень стараться, находя среди строевых офицеров
тех, у кого еще не высохли мозги на всех ветрах, - и учить их, учить свирепо,
начиная с азов.
Многие офицеры и понятия не имели, за счет чего движется армия. Они
уверены были, что стоит скомандовать: "Марш!" - и войска придут в движение.
Велико же было их изумление:
Расположились и четвертый день стояли в полуразрушенном форте
Сваж, на холме при перекрестке старых заросших дорог. То есть заросли эти,
конечно, прорубили и растоптали за последние месяцы, но все равно ясно было,
что прежде по этим дорогам очень долго не ходили и не ездили. Мелиора
переживала не лучшие времена, и вторжение шло ей только на пользу.
Вообще Иерон испытывал по отношению к Степи двоякое чувство. С
одной стороны, его коробило спокойное высокомерие степняков, их чувство
собственного превосходства, - а также то, что правил ими мертвец, и они этим
