трещинами, два обруча раздуло - но ведь все это и не предназначалось для
повторного использования. Кузнец стоял рядом, сопел. Пожалуй, что надо бы еще
один обруч насадить, сказал он и ткнул толстым пальцем: сюда. Пожалуй, что
надо бы, согласился Алексей.
Оплетенный канатом камень описал крутую дугу, глухо бухнул в
бревенчатый настил пирса и несколько раз подпрыгнул по нему. Два оборванных
подростка ухватились за привязанный к камню тонкий белый линь и стали быстро
выбирать его, торопясь ухватить тянущийся за линем причальный канат. Обычно
неповоротливые левиатоны не подходят к пирсу, остаются на якоре или бочке, но
на этот раз капитан решил почему-то изменить привычной практике:
Подростки-швартовщики обмотали канат вокруг причальных столбов,
помахали рукой. Матросы несколько раз провернули барабан кабестана, потом
отскочили, чтобы не попасть под удар спиц, когда трос натянется. Швартовочный
мастер взялся за рычаг тормоза.
Сарвил наблюдал, ощущая в себе какие-то крохи подлинного
любопытства. Он мог бы, скажем, пользуясь преимуществами мертвеца, шагнуть
на несколько минут вперед, узнать то, что произойдет, и вернуться обратно. Или
не возвращаться. Однако он продолжал быть здесь, наравне со всеми:
Трос напрягся, мастер налег на рычаг, тормоз завизжал. Корпус судна
пробрала дрожь. Откуда-то выкатился пустой бочонок. С носа на пирс полетел
еще один линь. Его подхватили:
Видно было, что судно почти остановилось. Из-под кабестана,
вращавшегося все медленнее, шел дымок, воняло горелым войлоком. Туда
плеснули водой - ведра наготове стояли рядом. Матросы, поплевав на ладони,
взялись за спицы, напряглись: Вначале трос выбирался буквально по вершку,
потом дело пошло. Хотя ветер продолжал отжимать левиатон от пирса, полоска
воды все сокращалась и сокращалась, пока наконец черные толстенные бревна
причала не ткнулись в канатные мотки, вывешенные за борт.
Сарвил сошел на берег одним из первых. Вся его поклажа была:
заплечный мешок:
Монаха - единственного из всех прибывших - встречали. Легкая повозка
с откидным парусиновым тентом, запряженная парой коренастых лошадок, и
отрок в рясе послушника, но длинноволосый.
- Почтенный Сарвил, - монах взглянул на чародея, и тому впервые
померещилось что-то давне-знакомое - даже не в самом лице, а именно в манере
смотреть, - мой путь будет долог, а в долгом пути хорошо иметь спутника. Не
согласитесь ли вы на то, чтобы составить мне компанию? Я не упоминал на
судне, там тесно и много лишних ушей - я еду в сторону Нектарии. Если вам по
пути:
- Почти, - сказал Сарвил.
Это не совпадение, подумал он.
На четвертый день болезни Отрада обрела наконец прежнюю ясность ума.
А может быть, и большую - как бы шагнув из тесноты и полумрака на простор. На
очень холодный простор:
Она знала, что умрет почти наверняка, что этот теплый, но душный дом
станет для нее последним краешком мира - но почему-то скорая смерть не пугала
ее. И не потому, что теперь она знала твердо: смерть - это еще не все. За
смертью следует иное - то, чему нет названия: Нет, что-то другое мешало ей
цепляться за этот мир и горевать о возможной разлуке с ним и с его обитателями.
Она пыталась нащупать в себе это что-то, но всякий раз мысль соскальзывала.
Знахарь Памфалон почти все время сидел рядом с нею, речь его журчала
тихо и уютно. Он был большой знаток давних сказаний. Оказывается, будучи
помоложе и поподвижнее, он играл в большом и известном, хоть и деревенском
театре - и сам же писал пьесы, когда в простых словах, а когда и стихами. И
другие театры, бывало, ставили его пьесы, особенно любя одну: "Правдивая
история о том, как кот и Бог невест себе выбирали". Написал он ее будучи
двадцати лет отроду - и потом лет сорок что-то добавлял, что-то менял:
-:Бог вот так вот встает, руку простирает и говорит: "О ты, Ходок! Тебе
нет равных в делах уестествленья женщин, и слава о тебе грохочет и в городах, и
в селах мирных. Пади, послушен же будь воли моей, Создателя Вселенной! Лежи
и мордой не ворочай. И внемли, кобель длиннохвостый. Хочу, чтоб ты привел за
руку сюда, в мой терем краснодревый, ту, что прекрасней прочих женщин лицом, и
бедрами, и лоном. Меня ты понял, утковалкий?" А утковалким он его называет
потому, что Ходок шлепает вот вроде как я, все за поясницу держится. Тот,
конечно, отползает, отползает - и так говорит: "О, понял, понял я, Создатель! Да,
есть такая на примете, глаза ее как два агата, и брови выгнуты дугою. Как лепестки
нарцисса, нежны, как яблочки, румяны щеки. Красней пунцовой розы губы, а зубки
и белы, и ровны. Изгибом стройной шеи может она поспорить с дикой серной. А
грудь ее:" - и дальше, и дальше, и дальше, и все расписывает как оно есть. "А
имя ей Аделаида, дочь Грамена, жена Сисоя:" Ага. И отправил Бог Ходока за той
бабой. Возвращается Ходок и приводит горбатую карлицу с хвостом. Бог-то
сначала возмутился, а потом и думает про себя: "Не может быть такого хамства,
чтобы какой-то кобель дикий меня так провести пытался. Нет, тут другое. Просто
кобель так разбирается в предмете, что оболочки и не видит, усматривая сразу
сущность:"
Сразу сущность, думала Отрада. Да, сразу сущность: Она будто бы когда-
то где-то читала эту историю, но там фигурировали лошади. Опять же - какая
разница: лошади, люди? Все мы немножко лошади:
И вновь возникало знакомое отчаяние: задача уже решена, но ты не
понимаешь ответа: или: мне все-все ясно, но дальше-то что, что дальше?.. или:
парализованный танцор, который знает, как нужно танцевать, но - неспособен
шевельнуть и пальцем:
Опять тупик, думала она, мы хрестоматийно пробиваем лбом стены,
чтобы тут же оказаться в соседней камере. Опять тупик, опять ловушка, сначала
шарообразная планета, с которой не удрать - но она хотя бы была (или
казалась?) достаточно большой: потом - Дворок, из которого тоже не убежать,
потом - невидимая клетка из долга, обычаев, обязанностей и правил приличия:
и вот теперь - тупик собственного бессильного тела, последний тупик на этом
пути: Это и есть судьба? Рок? Если так, то судьба - тварь удивительно тупая и
неизобретательная.
-:гнать стали, слова говорить: ты, мол, над Богом насмехаешься. А я
своим-то умом так вот думаю: если Создатель жив - а мертвым его никто не
видел! - то со мною вместе посмеется, а если среди мертвых обретается - то до
наших забот ему дела нет никакого, а значит - и про поругание твердеж
напрасный:
Бог, подумала Отрада. Оказывается, на самом деле "Бог" - просто имя. А
"Создатель" - нечто вроде прозвища. Бог Создатель. Ираклемон Строитель. И
другие. Да, кто-то ведь говорил (кто? Алексей? дядюшка Светозар? - точно,
дядюшка:), что здесь не может быть религии, веры - в том смысле, в каком это
понимают в Кузне: на Земле. На Земле, повторила она упрямо, будто споря с
кем-то. Да, в честь Создателя и других великих чародеев ставят храмы, их именем
благословляют родившихся и новобрачных, на их помощь надеются, когда
провожают умерших. Знаки великих: треугольник, крест простой, крест двойной и
крест с кругом внутри, различные руны - используются как амулеты. Что
характерно, амулеты обладают реальной силой: Наконец, мертвые вполне
реально могут влиять на дела живых: когда захотят - и если захотят. Или когда
их как-то очень настойчиво попросят - есть такие способы. Все слишком реально,
проверяемо, и места вере не остается. Однако же - вот взялись откуда-то
склавы:
Странная вера склавская. Чудеса и чародейства, согласно ей - обыденны
и пошлы. Повелевать чем угодно: стихиями ли, людьми ли - признак слабости и
ничтожности. Высочайшее достижение духа - это полное подчинение,
расслабление, почти исчезновение. Стань пылью - и тогда приобщишься к
подлинно высшему. Пылью, рабом был и сам Бог, пока не поддался искушению,
слабости - и не создал Мир. Но и в Мире он оставался на виду у прочих лишь до
тех пор, пока не осознал: Истина в самом низу. И с тех пор живет он среди нищих и
гонимых, самый из них гонимый и нищий:
А есть еще Темные храмы. Где живут (хранятся?) живые мертвецы,
подобные степным царям. Существующие одновременно и в мире живых, и в
мире мертвых. Могущество их не вполне объяснимо: но от всего этого веет
какой-то древней жутью. Может быть, потому, что и Бог до создания им Мира
живых был кем-то (чем-то?) подобным.
Дядюшка Светозар как-то увязывал появление религии на Земле с
накоплением железа. Здесь оно горит, поэтому его мало. Там же - становится все
больше и больше. Уже - горы железа. Железо гасит, убивает самоё чародейство,
но не убивает память о нем. Из этой памяти и вырастает вера в богов, которых
невозможно увидеть, которые могут все, но не делают ничего: и вместе с тем -
перенесение чуда из внешнего мира в мир внутренний, подвиги духа, отвага жить
без надежды:
И еще - может быть, показалось? - дядюшка морщился то ли болезненно,
то ли брезгливо, когда она попыталась задать - всего раз или два - вопрос о том,
что было до происхождения мира: до Бога:
И еще - Якун говорил, что кто-то в нас уже все решил и потом только
ставит нас в известность - нашими же делами. А я вот лежу и медленно помираю.
Значит, именно этого я хочу? Как странно:
Четыре дня Алексей не знал ни минуты отдыха. То есть он бросал что-то в
рот и прожевывал на ходу, урывками спал: Но на исходе четвертого дня он имел
в своем распоряжении двадцать две деревянные пушки: или правильнее сказать
- по одиннадцать выстрелов на каждый из лафетов. Больше сделать было просто
невозможно: железо кончилось. Возможно, у кузнеца были и другие тайники-
запасы, но Алексей просто не имел права требовать от этого человека чего-то
большего. Поэтому, когда тот сказал: это все, - Алексей только кивнул. Вынул из
кармана заранее припасенные изумруды: два больших, с фалангу пальца, и один
поменьше. Ключи и карты Домнина продолжали верно служить ему:
Это иногда ввергало его в сомнения: а полно, вышли ли мы из Кузни? Не
видимость ли вокруг? Будто бы не видимость:
Проверить нечем, вот в чем беда.
За эти дни стало чуть теплее, дождь и ночью оставался дождем, болота
разбухли еще сильнее и уже выливались через край, даже мощенные дороги
местами стали непроезжими, дальний лес стоял по пояс в воде, дикие козы плыли
куда-то по реке, тонкие рога торчали вверх и назад. Запах стоял как
ранневесенний: мокрой пашни и молодой травы.
Туман возникал ранним вечером и стоял почти до полудня.
А потом с юга потянуло сухим жаром. Как раз накануне Алексей упал в
кузнице на застеленную лавку и исчез отовсюду. Ему показалось, что растолкали
его через минуту, но оказалось, что зовут к обеду. А вечером из дальней деревни
прискакал мальчишка и крикнул, что по дороге с юга идет сильное войско:
Глава четвертая.
- Что же ты, сотник: - Конрад Астион говорил как бы укоризненно, но в
голосе слышалась усмешка. - А говорил, все тропы тут наощупь знаешь:
Афанасий же испытывал действительное смущение. Уже три раза
приходилось возвращаться, упершись в непроходимую трясину, и он никак не мог
понять: неужели же начала поскальзываться всегда безупречная память? Или -
так вздулись болота, что потаенная тропа не нащупывается под слоем грязи?..
Но если так - надо возвращаться, первое место, с которого ушли, и было
скорее всего началом той тропы. Возвращаться же почему-то казалось
неловким:
- Передохнем, - сказал он. - Люди вон с утра не жравши.
- Хорошая мысль, сотник, - сказал Конрад, тылом запястья проверяя
толщину корки грязи на щеке. - И хорошо сказано: с утра. Не уточняя, с какого.
Однако тут даже лапу не помоешь, чтобы потом ее пососать.
- Помоем после: - Афанасий посмотрел вперед поверх деревьев. - Ох,
бани у нас там: ты себе не представляешь, потаинник: А пожрать найдется. Я
сохранил.
- Ремень? - с готовностью отозвался Конрад.
- Примерно:
В седельной сумке у него запрятаны были три овсяных лепешки, до
