оказывающуюся то тут, то в трех верстах. По всем соображениям, вряд ли
следовало ожидать нападения сегодня или завтра: а главное, деревенские
прекрасно понимали, что им не поздоровится, если конкордийцы накроют здесь
бродиславов - так стали называть остатки мелиорской армии, оказавшиеся в
тылу победителей. Всем им приказано было разоружиться и разойтись по домам,
в противном случае они, а также те, кто их укрывает, подвергнутся жестокому
наказанию.
Да, подумал Алексей, чтобы укрыться, места лучшего, чем этот
полуостров среди болот, не найти: И это знаю не только я.
Болотьё, так край звался, лежал в междуречье Свиси и Кадилы, двух
небольших рек, текущих на восток, сливающихся - а далее пропадающих в гиблом
краю Соленой Камы, части Дикого Брега - совершенно непроходимой смеси
болот, озер, речек, морских лиманов - и торчащих среди этой грязи и воды голых
скал со срезанной вершиной. Нога человека там не ступала - или почти не
ступала: С другой стороны Болотьё отрезали от внешнего мира невысокие, но
сильно изрезанные горки Мончa, через которые проходили только две дороги: на
север, на Бориополь - и на Столию. Этими дорогами как бы обозначалась
принадлежность сих земель:
Прихрамывая, шел навстречу трубач Главан. В сотне Алексея он был
единственный конник из не-азахов - и потому ко всем, включая командира,
относился как бы покровительственно.
- Во дела, командир, - сказал он чуть изумленно. - Тут, оказывается,
степняки дней восемь гарнизоном стояли. Платили за все щедро: Третьего дня
ушли, специальный гонец прибегал. А серебро ихнее: вот, - и он показал
кружочек из зеленого камня. - Обернулось:
Алексей взял кружок, покрутил в пальцах. Нефрит. В Степи - идет на вес
серебра. Все будто бы честно: Но нефрит этот был мертвый - куда более
мертвый, чем камни, что десятками лет валяются при дорогах. На нем угадывался
какой-то рельеф, но ни наощупь, ни глазом Алексей не сумел разобрать даже -
рисунок это или надпись.
- И много ли таких? - спросил он.
- Наверное, немало, - сказал Главан и повторил: - Платили щедро:
- Собери еще штук пять-шесть, - велел Алексей. - Понадобится потом.
- А чего их собирать, вот они:- Главан вынул из кармана горсть каменных
бляшек. - Людям не нужны.
- Людям не нужны:- Алексей посмотрел прямо в глаза Главану. Они были
серые с мелкими темными точками.
- Ну: да. А как же иначе? Явно же - чародейская масть, опасаются люди-
то:
Алексей взял бляшки. Холодные:
- А чего ты не спишь? - спросил Алексей странным даже для самого себя
тоном.
- Не знаю, - Главан даже, кажется, растерялся. - Лег, а по мне кто-то
скачет. Думал, блохи. Посмотрел - нет никаких блох: Ну, я и пошел прогуляться.
Может, кто баню топит: Как там кесаревна-то наша?
Алексей молча покачал головой.
- Понятно: Что делать-то будем, командир?
- Думаю.
- Не нравится мне, что они так вот - собрались и ушли, - сказал Главан. -
Не ловушка ли тут нам расставлена?
- Может, и деревню за этим же самым поставили? Народом населили?
- Зря смеешься, командир. Вот как хлынут змеи с неба:
- Я не смеюсь. Просто если считать, что они такие всё наперед знающие,
то надо сразу на спину лечь и лапки повыше задрать:
- Устал ты, командир, - сказал Главан. - Поспал бы сам. Помрешь ведь.
- Попробую, - сказал Алексей. - Правда, давай-ка найдем кого-нибудь,
чтоб баньку натопил:
Искать не пришлось. Нельзя сказать, чтобы деревенский люд был так уж
обрадован появлением из трясин трех десятков донельзя грязных, оборванных,
голодных и изможденных воинов, но - это были свои воины, и просто нельзя,
немыслимо, невозможно было не накормить их, не обиходить и не пригреть.
Бани уже топились и тут и там, будто был поздний вечер в самый разгар
сева или жатвы. Женщины в чистых белых передниках и с прибранными под
белые же платки волосами перетряхивали во дворах перины и одеяла, хозяева
дворов в одном белье чинно сидели на скамейках у выложенных камнем
гидронов - ям с чистой водой. Хотя бы одно дерево обязательно росло во дворе -
чаще плодовое, но иногда кипарис или ель:
У Алексея вдруг перехватило дыхание. Чувство возвращения было
настолько сильным и внезапным, возникшим враз и целиком - что ни
подготовиться, ни возразить не осталось ни времени, ни сил. Он вновь был
одиннадцатилетним, ранняя зима застала его в Триголье, дальнем материнском
имении, он еще любит мать, у него еще есть сестры, есть подружка Ларисса, Лара,
дочь кесарского винаря, и вот сейчас они вчетвером, прихватив деревянные
резные сани, бегут к взвозу - оледеневшей дороге, уходящей к пруду, оттуда
крестьяне возят воду, которой поят скот, моют в домах и моются сами; сегодня
канун Дня Имени, в деревне топятся бани, белые столбы дыма уходят в голубое
небо: и в каждом дворе стоит дерево, увитое бумажными гирляндами, и на
ветвях светится иней:
Он судорожно выдохнул.
Триголье сгорело, когда Дедой осадил там небольшой отряд кесарских
славов. Так и не отстроили потом: Одна из сестер была тяжело ранена в Столии
все в те же дни мятежа, промучалась полгода и умерла, а вторая - год спустя
сбежала из дома с музыкантом, и никто не знает, что с нею сталось. Лариссу
судили и покарали свирепо: Осталась только мать, но и с матерью случилось
что-то страшное: там, где прежде была нежность и любовь, сделались холодные
железные острия:
- Заходите к нам, добрые господа, - от низкой калитки кланялась пожилая
статная женщина. - Лучшая здесь баня - наша. Сам господин акрит не брезговал
ею:
К перекладине ворот приколочен был старый лемех, и Алексей с трудом
улыбнулся: ну, разумеется же, лучшая в деревне баня должна быть у кузнеца:
Наступал последний день, который Астерий отпустил себе для отдыха.
После битвы на Кипени, выигранной лично им, он обязан был заставить себя
отдыхать. Хотя бы потому, что тогда, переоценив собственные возможности, он в
упоении деянием позволил Силе увлечь себя: и Сила чуть не вывернула его
наизнанку. Потеряв почти все тела, кроме собственного старого и еще одного, он
понял, что нуждается в отдыхе и решительном укреплении "вместилищ духа". К
тому времени масса "механического дива" была уже настолько велика, что оно
могло подпитываться и расти самостоятельно, без его помощи. Изредка он как бы
со стороны и с большой высоты поглядывал, как в Долину Качающихся Камней
стекаются людские ручейки, как особо отмеченные капли надолго покидают
Долину и отправляются странствовать - но только для того, чтобы вернуться в
обрамлении других капель: как тянутся через пролив тяжело груженые
левиатоны, хеланды и барги, трюмы которых туго набиты пленными солдатами и
взятыми за укрывательство и прочие провинности крестьянами:
Более пятнадцати тысяч пребывало сейчас в Долине: рыли колодцы,
резали скот, в основном овец и коз, которые так же послушно, как и люди,
стекались туда из окрестных местностей, варили мясо в огромных чугунных
котлах, поставленных в меловые круги; казалось, никто даже не замечал ледяного
ветра и дождя, замерзающего на ветвях деревьев.
Этот дождь, рассеянно заметил Астерий. Откуда он?.. Поначалу его очень
беспокоило появление в мире чего-то нового и неподконтрольного. Однако
попытки нащупать чуждое влияние были безуспешны, и оставалось думать, что
все это - своеобразная отдача после того весеннего воздействия на погоду.
Впрочем, вовсе не погода интересовала его:
Урожай, напомнил он себе. Точнее, неурожай. Это то, с чем рискует не
справиться даже самый могущественный чародей.
С другой стороны, голодными управлять легче:
Нет. Завтра. Все настоящие дела и все проблемы - завтра.
- Сарвил!
Мертвый чародей возник рядом неслышно.
- Звал, Многоживущий?
- Звал: Да ты садись. Неловко мне с тобой разговаривать так -
лежащему со стоящим. Будто ты раб.
- Я и есть раб. Я лишен права отвечать за себя.
Однако сказав это, Сарвил сел в легкое плетеное кресло.
- Ты уже за все ответил сполна: - Астерий усмехнулся, - и за свою
давнюю глупость - тоже. Хочу просить тебя об одном одолжении:
- Вот как?
- Именно так. Ты ведь мне неподвластен. Так вот, чародей: мне хотелось
бы, чтобы ты нашел одну красивую, но мертвую женщину. В свое время по
приговору суда ее казнили, сделав Частью:
- Она не может уйти?
- Да. Ее запечатлели навечно.
Сарвил помолчал.
- Это жестоко.
- Жестоко. По-людски: Я дам тебе то, чем ее можно освободить и
отпустить. Но взамен она должна тебе кое-что сообщить.
- Естественно.
- Все еще подозреваешь меня в своекорыстии?
- Пожалуй, что нет. Тут другое: Что она должна сообщить?
- Почему не сбылось то, что она избрала для Пактовия.
- А-а: Я, кажется, слышал эту историю.
- Должен был слышать.
- Хорошо. Я спрошу ее, если найду. Говорят, она не любит бывать на
открытых местах.
- Просто огласи, что можешь освободить ее. Она найдет тебя сама.
- А если она все-таки не скажет? Или не знает? Такое может быть:
- Поступишь по своему усмотрению.
- Понял тебя, Многоживущий. Поскольку в твоем новом мире не будет
разделения на живых и мертвых:
- Ты знаешь, чародей, чем дольше я жил на свете, тем более убеждался,
что совсем не разбираюсь в людях. И когда мне что-то требуется от них, я
предпочитаю найти умного человека, посвятить его в проблему - и дальше
положиться на него целиком и полностью. Вот и ты - можешь поступить по
своему усмотрению. По привычке живых ты опасаешься какого-то наказания,
преследования, да? Ты все никак не можешь привыкнуть к одной простой мысли:
тебе не угрожает ничто:
Сарвил, откинувшись назад, долго смотрел в глаза Астерию. Потом
кивнул.
Глава третья.
После недавних непогод море еще не успокоилось, гладкие волны
катились от горизонта слепо и тяжело, странно блестящие, будто политые
маслом. Старый левиатон, глубоко сидящий в воде, качался медленно, в каком-то
своем ритме, слыша свою музыку. Все паруса его, даже самые легкие "обрюши",
натянутые между вынесенными за борт тонкими временными реями, - лишь чуть
выгибались под током воздуха, который никак нельзя было назвать ветром. За
кормой солнце проходило сквозь ясно очерченную тонкую полоску далекой
тверди, растекаясь далее по волнам множеством капель и лужиц жидкого огня.
- Подобно ртути, - сказал маленький монах Андрон, стоящий на корме у
борта. - Ртути, напитанной золотом.
Его собеседник не отозвался. Монах коротко взглянул на него. Желтоватое
вытянутое лицо с глазами, полуприкрытыми темными веками, выражало
страдание. Днем он уже извинился перед монахом за то, что иногда не может
пересилить себя. Я страдаю неизлечимым заболеванием, сказал он тогда, и время
от времени теряю контроль над собой. Жить мне осталось до зимы, а то и
меньше: Представился он Сарвилом, лекарем и малоумелым чародеем,
бежавшим когда-то из Мелиоры на материк от притеснений и преследований - и
вот возвращающимся просто так: умереть на родной земле.
О скорой смерти он говорил очень покойно, без присущей даже
образованным людям нервности и робости.
Монаху иногда казалось, что запах тлена уже исходит от него - настолько
тонкий, что напоминает далекий аромат дорогих духов.
- В мире еще так много непостижимого, - сказал вдруг Сарвил негромко и
чуть насмешливо, как будто не он только что сдерживал рвущийся наружу стон. -
Вы бывали в Кузне, мой друг? Ах да, я уже спрашивал - и получал ответ, что нет,
не бывали: Простите, страдаю забывчивостью. Обитатели Кузни живут,
представьте себе, на поверхности огромного шара. Им так видится. Чтобы
объяснить себе, отчего же они не падают вниз, пришлось изобретать свойства
предметов притягиваться друг к другу: как бы прилипать на расстоянии. Позже
те люди стали исследовать это странное свойство, вывели причудливые законы,
которыми описывают поведение предметов: но природы этой притягивающей
силы так и не постигли. Разумеется, только так и могло получиться, ибо в
действительности никакой силы притяжения нет. Есть верх и низ. Все. Но тот мир,
