Андрей Лазарчук
Кесаревна Отрада между славой и смертью.
Книга вторая.
я видел секретные карты
я знаю, куда мы плывем
Илья Кормильцев
Часть первая.
Глава первая.
На исходе июля восемь дней непрерывно шли дожди, а потом налетел
ледяной ветер и до стеклянного блеска огладил взявшуюся непрочным льдом
траву. Земля же и вода под травою хранили покуда еще немалый запас тепла.
Ноги с легким хрустом, давя то ли елочные игрушки, то ли засохшую пену, -
проходили сквозь стеклянно-зеленый ковер и вминались в грязь - уже до
странности беззвучно. Иногда грязь отпускала ногу легко, разве что вздыхала;
чаще - чавкала и пыталась засосать поглубже; а иногда расступалась, вмиг
исчезала совсем, и нога оказывалась в холодной жидкой бездне, - тогда только
веревка и спасала, колючая оледеневшая веревка... впрочем, не всегда спасала и
она: в утренней мгле, в сгустившемся вдруг тумане безвестно канул пастушок, имя
которого Отрада запомнить не успела, он пробыл в сотне едва ли день: догнал их
с котомкой предыдущим утром... на краю черной дымящейся ямы нашли его
лиственничный лук, черный, тяжелый, тугой - на волка; конец веревки был
разлохмачен, несколько жил вытянулось, и Алексей, внимательно осмотрев,
пропустив между пальцами ее всю, только скрипнул зубами и велел всем
держаться поближе друг к другу, не вплотную, но все-таки поближе...
Пейзаж был нереален: рифленого стекла равнина, такая ровная и плоская,
что становилось тоскливо и страшно; граненые серо-фиолетовые горы Монча
слева и впереди - и силуэт бесконечного фантастического города справа: шпили,
башенки, купола... Отрада знала, что это не настоящий город, а просто скалы,
прихотливо изрезанные бушевавшим здесь когда-то прибоем; озеро ушло,
осталось бескрайнее и бездонное болото... и вот этот силуэт чудесного города на
горизонте. Города, которого нет и не было никогда.
Но каким-то другим рассудком, который, возможно, просто приснился,
привиделся умирающему от холода и усталости ее собственному рассудку, тому,
с которым она жила так долго и с которым прошла через столь многое, - этим
другим рассудком она спокойно и безучастно постигла безусловную истину:
именно тот город был настоящим, единственным по-настоящему настоящим
городом... просто он был как бы внутри, по ту сторону изрезанной ноздреватой
поверхности скал, и скалы нужно вывернуть наизнанку... тогда все, что сейчас
живое и прозрачное, тонкое и холодное, грязное и небесное - все это окажется
плотно упакованным: корни дерева к птице, звук колоколов, плывущий над
холодным полем, прикрытым серым предрассветным туманом - к жарко
натопленной бане, а медленно бредущая по недозамерзшему болоту девушка,
похожая уж и не на девушку вовсе, а на поганую метелку - к тени старого
арочного моста, увитого виноградом... и ведь никто ничего не заметит, подумала
она равнодушно и тупо. Никто - и - ничего.
Она давно растратила все свои запасы отчаяния...
Купа деревьев, которая еще недавно была безнадежно далекой, внезапно
оказалась рядом, под ногами запружинили корни, а потом пришлось даже лезть
куда-то наверх, на высоту вытянутой руки - по сухой осыпающейся серой земле,
напоминающей порох. Из земли торчали палки и веревки.
Сразу стало темно.
Будто внутри земли. Среди корней.
Она потрогала рукой. Это действительно была земля, полная
переплетенных корней. И тут же над головой возник тусклый свет, а за ним и звук.
-:Парило-мудрец был такой, он сказывал: будет день, когда убиенные
встанут с земли и пойдут в страну Тучу. Два века тому. И что? Сам видел: туча
была, и мертвые ночью встали и ушли:
- Видел сам, что ушли? Ты, дядь, ври:
- Врать не буду, вот этого сам не видел. Но степняк один, с которым мы
потом наскоро потолковали, видел и говорил. Да и то: парню двадцати нет, а
седой:
Отрада попыталась привстать. Голова была пустая, но тяжелая. В горле
скребло. Она хотела сказать: чтобы: уже забыла, что: все равно не
получилось: лишь писк, равно котенок проголодался:
Кто-то сверху тихо фыркнул:
- Очухалась... эх, немного надо, дядя...
- Так'ить... совсем дитя. Который день идем...
- А который? Я уж...
- Двунадесятый.
- Ой-тя!..
Отрада тронула запястьем лоб, потерла глаза. Во рту был мерзкий
привкус железа. Она кашлянула раз и другой. Голос будто бы вернулся.
- Я долго... так?
- Нет, кесаревна. Всего какой часок. Старший велел не беспокоить вас. А
похлебку вашу мы вон, кожушком укутали, не простынет...
Часок, подумала она. Похлебку сварили, да еще и остыть могла успеть. Но
вот не остыла... Она ногами чувствовала спрятанное тепло.
- Спасибо, дядя Евагрий, - Отрада приподнялась на локте. На
освободившееся место тут же набился холодный воздух. Ветер, как обычно, к
ночи набрал силу. Спасались от него заячьим способом: рыли ямки. В такой ямке
она и лежала, в истерзанной лисьей шубейке, сверху прикрытая от ветра куском
парусины, натянутым над ямой и присыпанным по краям свежей землей...
Если гнусное чародейство не прекратится, скоро станет невозможно
укрываться так. Земля промерзнет, сделается каменно-звонкой. Легкие лопаты
будут отлетать, лишь царапая ее бока.
Но тогда, может быть, выпадет снег...
Сделав над собой усилие, она откинула парусину и села.
Дядька Евагрий и с ним молодой слав Прот, из бедного семейства Товиев,
роднившегося когда-то и с кесарями, но давно уже не возобновлявшего родства,
грели ладони над спрятанным от ветра костерком. Свет исходил от этих ладоней...
- Кушать будете? - добро усмехнулся дядька и чуть склонился вперед,
чтобы встать. - Или пройтись надобно-ть?
Она смотрела на него и только поэтому уловила тот миг, в который лицо
человека превращается в лик мертвеца. Негромкий костяной стук и отдаленный
хлопок она с этим превращением связала не сразу, а лишь после, вспоминая...
Не разгибаясь, как сидел, дядька Евагрий повалился вперед - и накрыл
собою костерок. Словно полог, упала тьма.
Коротко и изумленно вздохнул Прот.
Этот звук вывел Отраду из мгновенной оторопи. Она сильно оттолкнулась
руками и ногами - получился какой-то дикий прыжок из положения сидя, - и,
упав на спину, перекатилась раз и еще раз, а потом, чуть приподнявшись на
четвереньки, отползла назад на несколько шагов, замерла - и только тогда
протянула руку к закрепленному на бедре ножу-оборотню. Шершавая рукоять,
обшитая кожей морского черта, удобно легла в ладонь.
Там, где она только что была, осыпалась земля.
Кровь, кровь, кровь била в ушах, мешая слышать.
А потом позади нее - и в лица нападавшим - полыхнуло слепящее белое
пламя.
Четверо стояли, пригнувшись, совсем рядом - притворно одинаковые в
легких черных саптахских доспехах, надетых тоже поверх чего-то черного, и в
черных масках на лицах. Они хорошо владели ремеслом ночных убийц, и даже
сейчас, внезапно ослепленные, немедля бросились на землю - но дикий,
нечеловеческий свет странным образом не пускал их, удерживал на весу, не
позволял коснуться земли... так длилось и секунду, и три, и десять... повисшие
люди дергались, в их конвульсиях появилось что-то паническое, как у тонущих...
Отрада медленно, не вставая, пятилась - пока не заползла в пустую, но
еще теплую ямку. А потом она увидела гротескно, чудовищно большие ноги в
высоких сапогах, две пары ног, обогнувшие ее справа и слева - маленькую,
съежившуюся. Подсвеченные сзади, ноги остановились между нею и
барахтающимися саптахами.
- Что будем делать, Хомат? - это был голос Алексея. И в голосе этом
слышалась безнадежность - будто бы это не враги его, а он сам видел вот так вот
в воздухе, беспомощный, как младенец.
Чародей ответил что-то неразборчиво, он всегда говорил неразборчиво, у
него не хватало передних зубов и кончика языка, потерянных не так давно в
сражении с призраками. Но Алексей понимал его. Ушан...
А вот подкрались - не услышал.
Сотня уже была на ногах, метались тени, где-то часто хлопали тетивы - и
звуки эти завершились всплеском грязи и бульканьем. И еще кто-то шипел сквозь
зубы, скрывая боль.
Но уже ясно было, что все кончилось.
Как-то слишком быстро и просто...
Хомат протянул руку к одному из висящих - тот забился совсем уж
панически, как большая рыба в сачке.
- Тихо, тихо, - сказал Хомат, и теперь было понятно. - Давай-ка...
Он воздел руку вверх, и один из пленников вдруг оказался стоящим на
ногах... нет, показалось: подошвы на пядь не достигали земли. Руки его,
судорожно вытянувшиеся вперед и вниз, пытались крючковатыми пальцами
вцепиться во что-то несуществующее.
Потом с него упала маска.
Отрада тихонько встала и шагнула чуть вперед, оказавшись за левым
плечом Алексея. Почему-то именно здесь было ее настоящее место... Лицо
пленника, равнодушное и неподвижное, совершенное в пропорциях и чертах,
казалось ужасным. Оно катастрофически не совпадало с позой, с руками, с
глазами, которые дергались и метались за веками...
- Так вот вы кто, - в голосе Алексея прорезалась какая-то неуместная
нотка. - Последние настали времена... Опусти его, Хомат.
Хомат вновь отозвался неразборчиво, но Алексей оборвал его
повелительным жестом. Тогда тот неохотно опустил руку, и пленный качнулся,
обретя опору под ногами.
- Ты знал, за что брался, когда шел сюда, - сказал Алексей.
Белое лицо не изменилось, но чуть качнулось.
- Возьми меч, - приказал Алексей.
И меч мгновенно оказался в руке... кого? Отрада вдруг поняла с ужасом,
что не может назвать это существо даже мысленно.
Белолицый держал меч почти небрежно, тремя пальцами - горизонтально
перед грудью, легко похлопывая обушком по запястью левой руки. На тонких
пальцах Отрада увидела темные массивные перстни...
Белолицый нанес удар первым - свистнула сталь; в пронзающем свете
клинок превратился в острую петлю. Три или четыре удара почти слились в один.
Потом Алексей медленно отступил на полшага и дернул рукой. Меч его
выскользнул из груди белолицего, дымящийся и черный. Белолицый попытался
было поймать чужой клинок рукой, но пальцы его схватили воздух...
Потом он упал лицом вперед, еще в падении будто бы ломаясь и
разваливаясь.
Хомат присел рядом с ним на корточки, тронул рукой голову. Повернул
лицом кверху. Голова повернулась свободно, словно в шее не осталось костей.
Потом он взялся за отпавший подбородок и стянул белое лицо, будто еще
одну маску.
Под лицом был голый и еще более белый череп...
Нет, не череп. Ровная поверхность, похожая на скорлупу большого яйца...
Хомат постучал по этой скорлупе пальцем, и изнутри тут же донесся
нетерпеливый ответный стук. Тогда чародей, всей позой своей выражая
недовольство, вытащил из-за пояса стилет, примерился - и вонзил клинок в
скорлупу. Первый удар, видимо, был недостаточно сильным, острие застряло.
Хомат ударил еще раз, навалившись сверху - теперь клинок вошел по гарду.
Чародей, морщась, несколько раз провернул стилет в ране, будто размешивая там
что-то. Лежащее тело совсем не по-человечески задергалось, потом замерло
окончательно.
- Мерзость, - сказал Хомат, судорожно сглатывая - давя рвоту.
- Да, - согласился Алексей. Голова его медленно повернулась налево,
потом направо.
И Отрада, вместе с ним посмотрев по сторонам, увидела, что мир
преобразился.
Стояли поздние сумерки - скорее утренние, чем вечерние, хотя она не
сумела бы сказать, почему думает так, а не иначе.
Все куда-то делись. Отраду и Алексея окружала ровная степь. Туман
стелился над самой землей, не выше колен - туман или дым. Под него взгляд
поначалу не проникал, но потом что-то случилось то ли с глазами, то ли с самим
туманом.
На земле лежали мертвые. Их было немыслимо много: так много, что
между ними просто не проглядывало даже клочка земли. Кто-то чуть обиходил их,
уложив ровно, скрестив на груди руки... тем, у кого руки были...
