прозрачности пропитанные маслом, и ком соленого пересушенного мяса -
походный провиантский запас, взятый неделю назад с убитого степняка. Ни о
степняке, ни о припасе Афанасий никому говорить не стал. Велика ли доблесть:
рубануть сзади присевшего по нужде воина? А припас вот пригодился. Сознайся
же - сожрали бы сразу:
Уже привычно и ловко действуя левой рукой, он размотал тряпицу,
скрывавшую сокровища, и кивнул: налетай.
Каждому получалось по четвертой части лепешки; мясо же взялся
строгать длинноусый крепыш Павел Спиридон, обладатель отличного кривого
засапожного ножа. Стружка тебе, стружка тебе: не налегайте на соленое, ребята,
воды мало...
Все равно что в море: кругом вода, однако помереть от жажды очень даже
легко. Здесь не от жажды, конечно, помрешь, а просто поносом кровавым
вывернет наизнанку: в чем и утешение. Питьевую воду собирали, растягивая под
дождем плотную холстину. Но последние дни дожди шли квелые; сегодня же не
было вообще никакого.
- Будем пробовать, пока не найдем, - как бы в небо сказал Конрад, ему
даже не стали отвечать - и так все ясно, чего уж там. Тропа есть, перейти болото
надо: значит, перейдем. Теперь вот поели, дня на два хватит. Ну, а совсем
невмоготу станет - что ж, лошадки-то вот они:
Впрочем, Афанасий не мог бы сказать наверное, кого бродиславы съели
бы скорее - лошадь ли, а то и кого двуногого. И как стали бы выбирать: по
жребию или большинством голосов?
Почему-то последние дни смеялись надо всем подряд. Смеялись
утомленно, но охотно - будто пивные бражники. Даже пусть и не смешно было
что-нибудь отмоченное, все равно встречалась шутка дружным гоготом:
- Я слышал, животные находят пути в болотах, - сказал все так же в небо
Конрад. - Может быть, попробовать пустить вперед лошадей?
- Лошади не чуют брода, - сказал Афанасий. - Коровы чуют, а лошади
вот - нет: Не дал Бог безрогим такого дара.
- Ну, брат сотник, - даже чуть пригнулся вперед Павел, - если все дело
только в рогах, так мы их твоему жеребцу враз наставим! С кем он роман
последний раз крутил? С Желановой Хлопушкой ?
- Жениться обещал, - флегматично подтвердил Желан, работая
челюстями.
- Рога рогами, - задумчиво сказал азах Иларион, - а вымя где взять?
- Да, - согласился Павел и задумался. - Доброе вымя - это полкоровы.
- Накладное сделать, - показал руками Конрад. - Только это и остается.
При дворе ведь служилые девки как себе всё устраивают?..
- Тайная служба и это знает?
- Тайная служба ничем другим и не занимается. Она вообще для отвода
глаз существует. А настоящая тайная служба - это две поломойки, Ванда и
Варвара.
- Но ты же в тайной службе?
- Вот: так уж сложилось:
- Однако же сейчас-то делом занимаешься?
- Попросили, я и согласился. Они, знаешь, как в угол зажмут - на что
угодно согласишься, лишь бы отпустили:
Все вокруг уже изнемогали от хохота, подпрыгивали на корточках,
Иларион обнял осинку и трясся вместе с нею. Афанасий тоже хохотал,
придерживая безжизненную правую руку, мертвую колоду, непонятно зачем
таскаемую за собой, постоянный источник боли и неудобств: Впрочем, кость
вроде бы срослась, пальцы перестали быль ледяными и время от времени
подергивались. Ведима Аэлла, пользовавшая его, говорила, что через год он
просто забудет о том, что был ранен. Но для этого требовалось жить в тепле и
покое, пить травы, подставлять себя когда под нежные, а когда и под совершенно
безжалостные ее руки.
Смешно:
- Смотри! - вдруг воскликнул кто-то, Афанасий почему-то вздрогнул -
обдало холодом - и вместе со всеми задрал голову. С высоты падала птица.
Огромная птица. У нее было две головы:
Рядом звонко хлопнула тетива, тут же еще и еще. Птица широко
развернула крылья - они были такие огромные, что закрыли все небо! - и
плавно ушла влево, за густые пушистые верхушки исполинских сосен. Афанасий
проводил ее взглядом. Под крыльями птицы белел густой нежный пух. Вторая
голова обернулась, скалясь. Это был наездник, конечно...
- Я попал, - сказал Павел. - Я видел, что попал.
- Понятно, помирать полетела:
Хохот.
- Я попал, - повторил он ровно, как читал из книжки.
:Уходя, Афанасий еще раз внимательно осмотрелся. Нет, это не то место.
Точно не то. Странно даже, что ему могло помститься такое: С утра дул горячий
ветер, и было парко, как в бане. В баню, в баню, в баню: дойти бы.
К вечеру вернулись к месту первой попытки найти переправу. И тут будто
пелена спала с глаз Афанасия. Да вот же она, тропа, в двадцати шагах... как я мог
забыть, идиот:
Он вырубил свежую жердину и смело шагнул в грязь. Местами он
проваливался по пояс, но под ногами неизменно был плотный грунт, иногда даже
камень.
Наверное, горькое питье, которое она поглощала в невообразимых
количествах и которое выходило в основном кислым потом (простыни и рубашки
ей меняли раз по пять в день, и все равно казалось: лежать приходится в
компрессе), действовало. И в день, когда подул горячий ветер, Отрада впервые
сама, без посторонней помощи, сумела сесть. Прикосновение к босым ногам
половика, связанного из холстяных жгутов, вдруг опьянило ее сильнее вина.
Мысли о неминучей скорой смерти выветрились мгновенно, и впереди вновь
было бесконечное пространство, вместо сырой прокисшей койки - верный конь
под седлом, а рядом, колено к колену: Она даже сжалась от нахлынувшего
чувства. Кровь бросилась в лицо.
Двадцать два, подумал Алексей, стоя перед короткой шеренгой своей
сотни. И здесь двадцать два: двадцать два выстрела, двадцать два бойца: к
чему это? Число это будто бы означало еще что-то, кроме "перебора" в карточной
игре:
Хомата нет, уж он-то разбирался в числах, как никто:
Молодой, но очень сильный чародей Хомат, с которым Алексей
познакомился еще во времена обучения у Филадельфа и на которого наткнулся в
первые дни своих скитаний по лесам, пропал в ту же ночь, когда внезапно
свалилась в бреду Отрада. Остатками своих страшно истощенных умений Алексей
сумел почувствовать тогда происходящую где-то рядом битву чар, но
разобраться в чем-то оказался уже не в силах.
Там - сбились у костра, кричали, размахивали факелами: как путники
при появлении волчьей стаи: Может быть, это и помогло: лишь двое славов,
несших караул на дальнем конце болотного острова и не успевших к огню, пали -
похоже, от укусов змей:
- Ребята, - Алексей обвел глазами свою крошечную сотню. Стояли ровно.
- Пробил наш час. Задача моя и ваша отныне и до самой смерти - защитить
кесаревну. Нас едва ли один против двадцати. Шансов уцелеть ни у кого, кроме
меня, нет и не будет. Видит Бог, не хочу я такой участи ни для вас, ни для себя, но
ничего другого не вижу: План у меня такой: оседлываем дорогу выше развилки и
держим хотя бы сутки. Эти сутки я с вами. Надеюсь, мы научим врага уважать
нас: Затем я вас бросаю. За старшего останется Азар. Если к тому времени его
убьют - назначу другого. Что я после делаю и куда направляюсь, вы знать не
должны, но можете догадываться, что вывожу я кесаревну куда-то по северной
дороге. Далее: после того, как я вас покину, вы отступаете сюда, к деревне, и
запираетесь в доме акрита. И держите его столько, сколько хватит сил. Это всё.
Весь план. Очень простой, как видите:
Несколько мгновений стояли молча. Потом так же молча опустили головы.
Десятник Азар Парфений вышел на шаг вперед, строго поклонился, вернулся в
строй.
- Спасибо, ребята, - сказал Алексей. Сжало горло. - Знал, что всё
поймете.
- Нужно, чтобы кто-то остался жив, - сказал Азар. - Чтобы: ну: про
северную дорогу:
- Да, - согласился Алексей. - Не могу назначать. Бросьте на кулаках:
потом. Сейчас - марш.
Кони шли наметом. По примеру конкордийцев, воины бежали рядом - по
двое на коня, - держась за ременные петли. Следом легко стучали копытами
свежие кони, хорошие оседланные кони. На случай, если придется вступать в бой
сразу, без передышки. Первый заслон, задача которого - заманить врага под
выстрелы. Лафетные упряжки неслись рысью, за ними едва поспевали телеги со
стволами. Спускалась ночь, и в эту ночь следовало успеть всё.
Он пропустил мимо себя свой отряд и помчался к дому старосты.
Полуобнял на бегу старосту за плечо, отпрянул от какого-то вопроса, влетел в
комнату кесаревны. Там были знахарь с внуком и младшая дочка старосты,
Проскиния, Проська, крупная нелепая деваха - всегда с изумленно распахнутыми
глазами. Отрада сидела на краю постели, Проська расчесывала ее крупным
костяным гребнем. Кесаревна была бледна, щеки впали, губы и глаза казались
обведенными темной чертой. Но в этих глазах навстречу ему открылась такая
бездна: Алексей обнял ее, поцеловал и выскочил вон.
С факелами в руках ждал его Ярослав, один из немногих уцелевших
гвардейцев Филомена. Острая вонь каменного масла ударила в нос, у Алексея
перехватило дыхание. Эта вонь напомнила ему о чем-то:
Впервые за много дней небо было чистым. Луны выстроились "цаплей" -
четыре у одного края небес и две у другого. Они походили на огромные ломти
дыни.
Дорога видна была отменно.
Чародейство, подумал он почему-то, приливы его и отливы. Иногда
связывают с лунами: Лошади неслись вперед, подковы звякали по камням
дороги, щеки овевал ветер, влажный и теплый. Вонь факелов: он вспомнил. Он
сидел за столом, набивал бомбы, пованивало - тут уж ничего не поделаешь -
соляркой, а Отрада - Саня, вдруг со щемящей тоской вспомнил он ее прошлое
имя, Саня: - спала, тихо-тихо, будто и не дыша вовсе, а за окном бродил кто-то
несуществующий:
Это все осталось в какой-то прошлой жизни - а может быть, ничего такого
не было вообще.
Едва сумерки перетекли в темноту, как отряды императорских гвардейцев,
подойдя скрытно, внезапным броском захватили все три моста через Сую, и
тысячи вооруженных леопольдийцев (среди которых немало было воинов,
переодетых в гражданское платье) хлынули в Дорону, поджигая и круша все на
своем пути. Пограничная стража и городские легаты бились отчаянно, но подмога
не пришла, и они полегли под мечами и стрелами менее чем за полчаса. Жителей
убивали сотнями, тысячами, всех подряд, без малейшей пощады и без разбора:
Пелена запредельного ужаса, окутавшая город, ослепила и обессилила как
простых людей, так и чародеев. И чародеев, может быть, в большей степени.
Черные знамена с золотой драконьей пастью, знаком ордена Моста -
реяли над толпами.
Две тысячи дворцовых гвардейцев, бросившихся по тревоге на свое
место, на дворцовую площадь, так там и не появились: пропали где-то на пути
менее чем в версту. Под утро же в руках многих пьяных победителей стали
появляться характерные гвардейские мечи: с широкой пяткой над крестовиной и
двойным долом, идущим до самого острия:
(Потом, уже днем, когда крючники собирали по улицам и стаскивали во
рвы трупы, то обратили внимание, что мертвых гвардейцев отличить было легко
не только по сапогам и доспехам, но и по цвету лиц. У всех у них лица были
серые, даже с прозеленью. Но узнать, что было причиной всему - яд или же
чародейство, - так и не сумели никогда.)
Ночью о том еще не было известно. Тысяча гвардейцев, дежуривших
непосредственно во дворце, выстроилась на площади. Пылали факелы. Напротив
них росла, наливалась темной силой темная толпа. Тускло вспыхивали клинки.
Потом откуда-то из глубины ее поднялся рев. Взмыли и расступились черные
знамена, и на плечах огромных носильщиков поплыло над головами что-то
большое и светлое. Новые и новые факелы загорались, посылая в небо искряные
вихри. Носильщики со свой ношей дошли почти до первого ряда. Император,
император!.. Теперь было видно, что на плечах носильщиков застыл походный
трон. Император!!! Ревом пригибало к земле. Фигура в серебряном одеянии
встала. Казалось, что языки огня скользят по ней. Потом император поднял руку и
- указал на дворец:
В гвардии были лучшие бойцы Степи, и потому лишь через час, лишь с
