Но о неизбежном голоде пока еще никто не думал. Люди, пережившие
такое, не склонны загадывать на послезавтра. Жизнь начиналась снова, зачастую
- на пустом месте:
Глава девятая.
Утром четвертого дня ее пребывания в этом городе-зaмке с улицы, по
которой не принято было ходить, выехала кавалькада роскошных автомобилей.
Она в первый раз видела здесь автомобили:
Автомобили похожи были на те, в которых ездили затянутые немецкие
генералы в фильмах про войну. Только цвет этих машин был не черный, а темно-
вишневый и темно-синий. Они были покрыты зеркально-блестящим глубоким
лаком.
Отрада и Аски как раз вышли на очередную прогулку, и Отрада,
разглядывая приближающиеся машины, даже подумала: вот бы прокатиться:
Первая машина свернула к тротуару, на котором они стояли, и
остановилась. Остальные - всего их было шесть - проехали чуть дальше и
остановились тоже.
Выскочил облитый кожей шофер, распахнул дверь, откинул подножку. Из
бархатных недр вышел:
Отрада не узнала его сразу.
Тот, кто назвал себя ее Отцом.
Сейчас на нем был наряд, напоминающий парадную военную форму:
высокие, выше колен, сапоги, галифе, двубортный темно-зеленый мундир с
черными атласными лацканами и манжетами, строгий узкий галстук. Высокий
жесткий воротник рубашки заставлял его высоко держать голову, а цвет
воротника - темно-красный - как бы скрадывал грубоватый вольный загар.
- Прошу, - он показал внутрь автомобиля.
Аски вдруг напряглась. Отрада хорошо научилась чувствовать
напряжение своей компаньонки. Шерсть у нее дыбом не вставала, но что-то такое
было, было: Отрада шевельнула плечами (пистолет висел между лопатками на
манер маленького рюкзачка; петли из бечевки; если сильно свести плечи, правая
петля порвется - она тоньше - и пистолет окажется на левом боку под полой
курточки:), как бы обозначая свою независимость и самостоятельность - и
пошла к машине уверенно и ровно, ставя ноги на одну линию. Аски молча шла
рядом, и ей требовалось немалое мужество, чтобы идти так.
Внутри в салоне машины, отгороженном от водителя толстым стеклом,
пахло кожей и легкими духами. Запах был приятный, полётный - и чем-то
знакомый: Птицы, вспомнила Отрада. Духи Валюхи Сорочинский. Бог мой, как
невообразимо давно это было!..
Но почему здесь - ее духи?
- Я прошу прощения, что заставил столько ждать, - глядя как бы на Отраду,
а на самом деле слегка мимо, произнес Отец. - Непредвиденные обстоятельства.
Но теперь мы наконец свободны:
- Свободны от чего?
Отец не отреагировал на пустой вопрос. Он перенес взгляд на Отраду, и
прикосновение этого взгляда было теплым. По виску и части лба будто провели
собольим хвостиком. У мамы Еванфии было несколько лоскутков собольего
меха, она все собиралась их сшить: так и не собралась. Среди лоскутков был
хвостик. Саня любила проводить им по лицу.
Все сгорело:
- Что вы помните? - спросил Отец. - Не обязательно в подробностях:
просто - где и кем?
Она поняла.
- До четырех лет - в Мелиоре. Лица и сны. Потом - в Салтыковке: в
городе: Это - просто помню. Меня звали Александрой. Александрой Грязновой.
Да, там еще был момент, когда я заблудилась в лесу и попала к мускарям. К царю
Диветоху. Как выбралась, не помню. Это было шесть: или семь?.. лет назад. Это
я тоже помню как сон - хотя очень яркий. Наверное, потому, что: как бы сказать:
ничего такого быть не могло. Вот. Потом с Алексеем: так: сначала в город, где
всех забирали какие-то липкие, потом в неподвижный Озерск, потом в огромную
пещеру, там нас разделило, меня опять забрали мускари, я гостила у Диветоха,
когда прилетели Дети Птицы и всех убили, но меня Диветох куда-то втолкнул, в
шкаф: и тут - не помню до больницы. В больнице и потом тоже все помнится как
сон - до: пожалуй, до лагеря беженцев. Там голова прочистилась. А потом нас
нашел Венедим, потом была Мелиора, там меня звали Отрадой: и вот я опять
здесь. Я знаю, что опять, потому что: запахи, лица: что-то вспоминается
мгновенно и исчезает. Всё.
Теплый взгляд ушел с ее лица, и - будто солнце спряталось за облачко.
Что-то не то со мной, недоуменно подумала она. Так не должно:
Замерцало полузабытое золотое пятнышко.
Как тревожный сигнал.
У ног тихо вздохнула Аски. Отрада уловила даже не звук, а дыхание. Она
коснулась компаньонки ногой. Аски нервно подрагивала.
Ничего, подумала Отрада. Предупреждена - вооружена. Предупреждена - и
вооружена:
Не исключено, что - очень опасна.
- Видимо, дочь моя, мне придется рассказать эту постыдную историю
заново:
Машина, чуть снизив скорость, переехала мост - и покатилась по очень
гладкой дороге сначала между посадских строений, а потом и среди полей. Мотор
работал так тихо, что слышалось в основном шуршание воздуха по окнам и
крыше.
Что-то из рассказанного она краем памяти помнила, а о чем-то просто
догадалась. Но в целом:
Этот мир - Подлинный Мир, как следовало понимать из объяснений - не
имел такой отличительной черты, как физические размеры и законы. В
определенном смысле каждый человек мог (в зависимости от уровня амбиций и
уровня одаренности) творить и размеры, и законы. Пространство здесь
выдувалось наподобие мыльных пузырей. И свой пузырь ты мог обустроить так,
как считал нужным.
Большинство населения благоразумно обходилось домом и садом. Кто-то,
напротив, выдувал такие огромные сложные пузыри, что уже не мог с ними
справиться. И становился рабом своих пузырей. Бог Создатель, например:
Были, разумеется, и те, кто творил большие и разумно устроенные
пузыри. К ним приходили и просились жить люди более скромные, что
предпочитали обходиться домом и садом:
Этим творцам больших пузырей - номосeтисам, то есть "учреждающим
законы", - следовало поддерживать добрые отношения с соседями. Поскольку в
противном случае могли возникнуть неприятные осложнения.
Необходимо было постоянно договариваться о неких правилах игры,
чтобы на границах пузырей не возникало неразрешимых коллизий. И все равно
время от времени они возникали. В таких случаях приходилось долго и осторожно
распутывать эти узлы: либо, если уж ничего не получается, воздвигать вокруг
мятежного пространства высокую стену. Как это произошло в конце концов с
Богом и его миром:
А для того, чтобы иметь с соседями добрые отношения, следовало делать
им подарки и исполнять просьбы.
Иногда это были странные просьбы:
До чего же он убедительно излагает, думала Отрада отвлеченно и чуть
насмешливо. Мне просто ничего не остается, как в очередной раз поверить.
Поверить в девочку-амулет: находку для героя. Как появление ее в Боговом мире
было предсказано еще в глубокой древности, как ее пытались спрятать от людей,
как, прослышав про нее, старый номосетис Йир, ближайший сосед Отца,
вознамерился взять ее в жены, как его и Отца креатуры и клевреты брали
прочесом немыслимо сложный, разросшийся и продолжающий дико и
бесконтрольно разрастаться Богов мир: как нашли ее у Диветоха, чудаковатого
мелкого номосетиса, как Йир обручился с нею и повел к алтарю - и как она, увидев
что-то или вспомнив, бежала с собственной свадебной церемонии, нанеся Йиру
несмываемое оскорбление, и теперь он не желает ничего другого, а лишь смерти
ее самой и ее любовника:
Золотое пятнышко морщилось в такт его речи, и Отрада понимала, что он
лжет. Лжет от первого слова до последнего. Он знает, что она не помнит ничего, и
поэтому лжет. Не следовало только подавать виду, что ложь его - видна:
- Я так понимаю, - сказала Отрада, скользя взглядом по пейзажу, по
холмам, похожим на арбузы: темно-зеленые покатые вершины и склоны и ярко-
красные промоины, - что во имя мира на границах:
- Это было бы слишком просто, - сказал Отец и впервые посмотрел на нее
в упор. - Он получит свое: ибо мир на границах - это святое. Но я не очень люблю,
когда от меня требуют чего-то. Меня можно просить: Он получит то, что хочет -
и даже чуть больше.
- Он получит меня? И: Алексея?
- Пусть это тебя не заботит. Ты все равно останешься со мной.
Асхи опять вздохнула бесшумно.
От монастыря уцелела лишь башня, все остальное, включая древние
стены, обращено было в груды щебня. На сутки - если можно было говорить о
сутках сейчас, когда день от ночи почти не отличался - Алексей задержался,
помогая братьям разбирать завалы. Потом, когда стало ясно, что живых уже не
осталось, он махнул всем на прощание и ушел.
С ним был меч, завернутый в старый плащ, мешок с книгами и небольшим
зеркалом - и бурдюк серной воды из источника.
Монастырь, подумал он. Происходит от слов "мон" и "астер", то есть "счет
звезд". Именно этим мы тут и занимались:
Он знал, что несправедлив, но у него не было ни сил, ни желания быть
справедливым.
В первой же деревне - пострадавшей мало, отметил он, развалились лишь
глиняные хозяйственные постройки - он нашел кузню, разбросал с мелового круга
мох, легким ударом молотка отколол несколько кусков мелового камня, сунул в
карман. Мел - это условность, он уже всё знал и всё понимал, по-настоящему ему
не нужно было ничего вещественного, - и все же с мелом было: он поискал слово
- надежнее. Да. Именно надежнее.
:Отроков, желающих стать отважниками, ждет испытание: им нужно
пройти по длинному бревну, над которым раскачиваются двадцать четыре мешка
с песком. Это потом, после лет тренировок, они танцуют на этом бревне с
завязанными глазами: а первый раз - всегда проба на природную способность
правильно и быстро реагировать на опасность. И вот сейчас Алексей видел
впереди что-то вроде такого бревна, но перекинутого через бездну: и, что самое
главное - он никогда не ходил по этому бревну. Тогда самое страшное, что ему
грозило - это расставание с мечтой. Навсегда. Сейчас - расставание с любимой. С
любимой, повторил он. С любимой. И гибель мира впридачу.
Как тогда, так и сейчас - попытка пройти по бревну могла быть только
одна.
Алексей взял меловой камешек. Зажал между пальцами - крепко, чтобы не
выпустить. Внутренне присел. Осторожно огляделся по сторонам.
Он был в Салтыковке, на кладбище - как раз перед могилой тетушки
Еванфии.
Дождь шел солоноватый. Аэлла откинула с лица безнадежно слипшиеся
волосы и пошла, загребая грязь, навстречу воинам, ведущим в поводу двуконные
носилки. Сначала ей показалось, что воинов было трое, потом откуда-то из-за
дождя появился и четвертый.
Аэлла знала, что это те, кто должен быть, кого она ждет здесь - но все
равно задала условленные вопросы и получила условленные ответы.
- Идемте со мной, - кивнула она.
- Ведьмаческое место, - проворчал старший из воинов, кряжистый,
седобородый.
- Так и дoлжно, - сказал Аэлла. Возможно, за шумом дождя ее не
услышали.
- А чего это, госпожа, земля-то так тряслась? - спросил тот же
седобородый, когда Аэлла отвалила двери, и они вчетвером вносили ношу в
затхлое подземелье. - И зарева такие ночами:
- Погибель пришла, - сказала Аэлла. - На землю пришла погибель. Для чего
мы его спасли? - она уставилась на зеленый сверток, лежащий на носилках. - Для
мук?
- Все мы мучаемся, - сказал седобородый. - В муках на свет приходим, мук
рыскаем, в муках дохнем:
- Отдохните пока чутoк, - сказала Аэлла. - У меня еще не все готово. А
потом: потом нам понадобится все наше мужество:
Чародей Мум который день так и не приходил в разум, его везли,
спеленатого, привязанного к толстым жердям, чтобы опять чего-нибудь не
натворил. Кажется, он полностью опрокинулся в свой бред.
Стратиарх Издол, бывший при чародее кем-то вроде советчика по чисто
воинским делам, принял теперь командование над остатками отряда. Он и не
позволил воинам прикончить безумного чародея. Хотя соблазн большой был -
после того, как по манию чародейскому разверзлись земля и небо, и огонь
смешался с пеплом. Рассудил так: мало ли что.
Издол собрал тех, кто отобран был для засады - и из полновесной
полутысячи нашлось менее двух сотен, еще двенадцать найдены были мертвыми
среди мертвых же славов; куда делись прочие, не знал никто. Но делать нечего
