было, и он повел их, оставшихся, сквозь душный мрак - туда, куда указывал
огонек колдовского маячка. Игрушку эту собственноручно соорудил Мум, и
оказалась она очень даже полезной: огонек фитиля на вершине маленькой башни
всегда наклонялся и вытягивался в сторону настоящего маяка - того, что стоял
при входе в гавань Порфира. Почему именно эта башня? - как-то спросил Издол
чародея (вернее - Епистима Калиса; когда тот обращался в Мума, разговаривать
становилось немыслимо трудно). В детстве я просыпался и каждое утро видел ее,
ответил Епистим, и думал: а ну его всё: уплыть бы куда-нибудь - чтобы раз и
навсегда:
В какой-то мере это сбылось, тяжело думал Издол, ведя в поводу
навьюченного коня и слушая рваный бред чародея. Он не позволил заткнуть
безумцу рот, ибо знал, что одними только словами не сотворить ничего - а руки
связаны: Уплыл наконец Мум, и уплыл так далеко, что и не достать.
Теперь, зная направление на Порфир, Издол забирал от него на два
пальца вправо, то есть на север - и шел напрямик, не ища дорог. Не стало ни дней,
ни ночей, вот вроде бы день - а с трудом можно было разглядеть землю под
ногами, да и то лишь в багровом подсвете. С неба лил соленый дождь. Пахло
горелым железом и серой.
На то, что под сапогами перестало хлюпать, а начало хрустеть, он обратил
внимание сразу - но не сразу поверил. Дождь-то хлестал по-прежнему: После
всего, что было, чувства могли обмануть.
Поэтому он прошел по хрусткой земле шага три. Или четыре.
Сначала стало светло. Свет шел снизу, ослепительно-белый, накаленный,
пробиваясь сквозь трещины в земле. Пыль, взлетевшая под ногами, была похожа
на медленное пламя. Конь заржал в ужасе и попятился.
Наверное, он уже видел что-то из того, что было недоступно взгляду
человека.
Свет впереди стоял, как забор из сияющих стеклянных полос и труб. Что-
то происходило по ту сторону забора:
Куда-то исчезли все звуки. Издол слышал лишь дробь собственного
сердца.
Он отпустил поводья и взялся за меч. Конь тут же исчез.
И - ни одного воина:
Того, что появилось, пройдя сквозь свет, Издол не видел даже в
кошмарах. Хотя на кошмары ему природа не поскупилась:
Тупая, как бы вдавленная безносая морда с блеклыми пристальными
глазами. Безгубый, вытянутый трубочкой пульсирующий рот. Плечи выше
головы, передние лапы до ужаса похожи на руки человека, но - покрыты грубой
чешуей, пальцы оканчиваются черными крючками когтей. Задние лапы мощные, с
очень длинными ступнями и пальцами, широко расставлены: Над всем этим
покачивается длинный хвост с костяным - или железным? - треугольным
наконечником. На голове вместо волос толстая ромбическая чешуя в ладонь
размером, переходящая в сложной формы пластины на плечах и спине:
Кажется, чешуя действительно железная. Она трется и полязгивает с
характерным звуком.
И при всем уродстве, при всей невозможности увиденного - Издол ни на
миг не усомнился, что видит перед собой человека. Может быть, бывшего
человека.
Чудовище как-то неуловимо быстро скользнуло к нему. Вокруг шеи
встопорщился черный воротник.
Издол коротко взмахнул мечом, целясь острием в незащищенное
панцирем лицо. Но чудовище успело наклонить голову, и железо чиркнуло по
железу.
В следующий миг удар лапы раздробил саптаху колено. Это было даже не
больно: деревянная нога отлетела вбок, как-то нелепо задравшись и
вывернувшись. Сквозь лопнувшую кожу штанов он увидел бело-розовые хрящи и
красное мясо. Потом вокруг этой переставшей слушаться ноги обвился гибкий
хвост. Издол рубанул по хвосту, но уже в падении, и удар вышел скользящий. А
потом на грудь ему встали две лапы, и тяжесть этих лап была такова, что сердце
лопнуло. Саптах уже не почувствовал, как железные когти вырвали его ребра и
погрузились в глубину груди.
Живана со всеми вместе раскатывала бревна рухнувших домов, спасала
какую-никакую утварь, провиант, одежду, выгоняла за деревню уцелевший скот и
лошадей: Ее уже знали и привечали у костров и в землянках, отрытых на другом
берегу реки, возле леса. Кажется, и недалеко это, а вроде бы дышать легче, и
камни с неба валятся реже:
Дней она не считала. И возможности не было, сплошная ночь-пожарище, -
и смысла. И просто места в голове не хватало еще и на это.
Может быть, прошло их два. Или восемь. Скажи ей кто сторонний, она
просто кивнет, не удивясь ничему.
Ну, чему удивляться? Вот у Анисиев дом разметало на весь двор, а в
сундуке древняя стеклянная посуда уцелела - это да, это удивления достойно.
Время же:
Может быть, его и нет совсем.
Тогда она помогла этот сундук вытащить, а теперь сидела рядом с
Квинтом Анисием, вихлоногим с рождения азашьим сыном. Было ему всего
шестнадцать, а белесые волосы уже редели; после землетрясения он стал
старшиной рода, единственным мужчиной в семье из девяти человек. Живана
знала, что он давно живет как с женою со старшей сестрой, угрюмой некрасивой
девицей. Впрочем, у азахов это никогда не считалось за большой грех.
Сейчас Квинт вынимал прозрачные зеленоватые и синеватые блюда с
тонкими полупрозрачными рисунками на донцах, кружки с такими же рисунками на
боках, высокий графин с пробкой в виде петушиной головы:
- Зачем это всё? - спросил он негромко.
- Помять? - предположила Живана.
- А память зачем? Да и - о чем память-то? - он протянул Живане кружку, на
этот раз чуть красноватую. На боку, в вычурном медальоне, изображен был
старик с длинной белой бородой и в высокой остроконечной шапке со звездами. -
Читать умеешь?
- Умею:
Живана не хотела признаваться, что последний ее глаз как был
дальнозорким, так и остался; читала же она раньше как раз левым. Нужно было
очень напрячь зрение, чтобы рассмотреть маленькие буковки:
- "Патриарх Людмил Всевеликий", - прочитала она наконец. - Что значит
"патриарх"? "Генарх" по-старому?
- Не знаю, - сказал Квинт. - Вроде бы при старых кесарях состояли: А ты
говоришь - память. На, возьми, - он протянул кружку Живане. - И за помощь, и
просто так.
- Спасибо, - сказала Живана. - Не надо. Куда мне ее?
- Воды попьешь разок. Больше она ни для чего и не нужна:
И Живана унесла в свое гнездышко, прикрытое сверху лапником, кружку,
которой было более четырехсот лет. Но время здесь и сейчас вроде бы
отсутствовало:
Она немного отдохнула и вернулась на разбор завалов, и на этот раз
нашла прекрасный лук из рога и тиса. Он был, конечно, тяжеловат для нее: но
это такие мелочи, право. Вместе с луком она нашла три витые жильные тетивы на
мотовильцах и колчан из твердой тисненой кожи. И пусть стрел было всего-то
полтора десятка, но зато какие это были стрелы!..
Как и положено было, она пронесла находку мимо всех землянок, но никто
не признал вещь своею. Она почему-то с самого начала знала, что так и будет.
Может быть, просто не могла поверить, что с этим луком придется расстаться.
Конечно, ей потребовались все ее силы, чтобы натянуть тетиву. Но когда
она подняла готовый лук, когда он запел в ее руках:
Это было всё.
Несколько секунд она не помнила ни о чем более.
А потом на том берегу, у деревни, раздались дикие крики.
Через реку, сквозь дым и мрак, на фоне далекого, но все же огня - почти
ничего нельзя было разглядеть. Только - какое-то шевеление. Только - неясные
фигуры.
Потом там будто бы сорвали занавески с окон, бывших в земле. Столбы
молочно-белого нелюдского света пронизали дым и уперлись в облака. Их было
около десяти, и стояли они без видимого порядка.
Из-под столбов выходили чудовища.
Их освещало сзади, в спину, и поэтому понять их вид было нельзя:
огромные жуки? Но одно Живана знала точно: это были не простые чудовища. В
них было именно то, на что ее натаскивали специально. И того было куда
больше, чем даже в летучих змейках - уреях. Не говоря уже о птичьей мелкоте.
Тот берег был освещен, как вечером бывает освещен торговый квартал. И
мечущиеся люди видны были яснее ясного. Чудовища же как-то пропадали в этом
сиянии:
Лишь иногда их делалось видно.
Мальчик-подросток несся через луг. Трава путалась в ногах. Его настигало
что-то почти невидимое, лишь все та же трава указывала на погоню. И наперерез с
двух сторон наплывали такие же травяные буруны: Мальчик перепрыгнул через
один из них, косо метнулся от другого:
Его будто подбросили снизу. Он взлетел, переворачиваясь, хватая руками
воздух.
И вот тогда Живана увидела чудовище. Нечто черное распрямилось. Оно
было выше человека и скорее напоминало огромного богомола. Длинная голова,
матовое поблескивание на груди и плечах:
Чудовище вытянуло руки и поймало жертву в воздухе. Потом поднесло ко
рту и откусило полголовы.
Видно было, как бьется, как дергается изуродованное тело:
Потом Живана бежала. Оказывается, на мост. Кто-то без ума несся ей
навстречу. Несколько азахов расшвыривали настил, а на том берегу в кругу
чудовищ молча металась женщина. Кто-то бежал к мосту, а моста уже не было.
Почти не было. Оставались продольные балки. Человек, весь в крови и саже,
побежал по ней и вдруг исчез.
Потом на балке, свесив ноги, сидел Квинт и пилил ее лучковой пилой.
Женщина на том берегу закричала. Ее начали рвать на части.
Потом чудовища пошли по мосту.
Квинт перескочил на другую балку. Никуда не глядя, принялся за дело.
Живана наложила стрелу, стала выбирать цель. Это заняло секунду или
две. Стрелять было не во что. Железные покатые плечи, черепичные затылки:
- Чего ждешь? - спокойно сказал кто-то над ухом.
Живана шевельнула плечом, потом быстро натянула тетиву до скулы (на
большее не хватило сил) и пустила стрелу в полет.
С такого расстояния промахнуться невозможно:
Она поразила одно из идущих впереди чудовищ в лицо. Чудовище встало
в рост, несчастно, обиженно заскулило. Остальные - бросились:
И оцепенели у дыры в настиле.
Квинт торопливо пилил. Потом мост скрипуче подался под ногами, и это
было так похоже на то, что уже было, было, было однажды:
Живана не закричала только потому, что перехватило дыхание. Сейчас ее
опрокинет и понесет - медленно, потом быстрее и быстрее - туда, на головы
чудовищ.
В их разинутые пасти:
Квинт судорожно дергал зажатую насмерть пилу. Понял, что это конец.
Схватил топор.
Картина была застывшей. Как в переносных вертепчиках: всё нарисовано,
лишь блестящий топорик поднимается и опускается, поднимается и опускается:
Потом рисунок пошел трещинами и рассыпался. Чудовище ступило на
балку.
- Стреляй, - сказал рядом - со слепой стороны - ледяной голос. Живана
скосила глаз, но не увидела никого. Голову же повернуть не было сил.
Она наложила стрелу. Чудовище тут же пригнулось, опустило лицо - и
теперь ползло непробиваемым твердецом:
Стрела высекла искру и отскочила.
Огня, подумала Живана, но сказала только с третьей попытки:
- Огня! Огня!!!
Огня! - всколыхнулось сзади.
Квинт взмахнул топором. Топор разлетелся на куски.
Чудовище что-то сделало с Квинтом. Он повис на балке животом и
коленом, страшно напряженный, отворотя голову. Потом - ударил вой. Тело
Квинта перекосилось, нога заскребла. Его затягивало под чудовище: или в
чудовище:
Живана выстрелила. Балка вмиг опустела, и внизу глухо плеснула вода.
Второе чудовище поползло на эту сторону:
Они будут ползти и ползти, метнулось в голове. Ползти и ползти:
И тут принесли огонь. Пучок лучин, сгоревший, пока несли, на треть.
Живана схватила его, не глядя, и распласталась по балке, стараясь дотянуться
огнем до застрявшей пилы.
Дотянулась.
Балка опять подалась под весом - ее самой и ползущей твари. Все ближе и
ближе тварь:
Смотреть нельзя.
Только на пламя. Охватывает зубья, греет их: хватит ли сил у огня?
Начинает припекать руку. И не перехватить:
Замри. Вспыхнула и погасла белая искорка.
Замри. Смотри в огонь. Руки нет.
Замри. Это не твоя боль.
Замри:
Искра, искра, еще и еще, разбежались - белая ослепительная полоска -
огненный шар! Потускневший огонь лучин рассыпается, падает в воду, в воде
