точно так же, как в капле воды отражается океан, в каждой из этих блестящих
точек отражается весь свет и всё могущество мира:
Что-то произошло в один миг. По небу от горизонта пробежала быстрая
волна - звезды подпрыгивали на ней - и позади волны небо, только что
бездонное, вдруг стало тусклым и плоским - пыльный занавес. Впереди, над
головой и крыльями носовой фигуры, вдруг четко обрисовавшейся, возникло
странное зеленовато-медное зарево - а выше зарева, среди измельчавших звезд,
вдруг появились и стали разбегаться слабо мерцающие круги. Их было много,
вытянувшихся в ряд. С северо-запада на юго-восток. Там, где проходила огненная
черта.
А через минуту море охватило рябью. И - возник тихий-тихий шепот,
идущий отовсюду сразу: будто кто-то пересыпает серый пепел из ладони в
ладонь:
Первым очнулся капитан. Император слышал, как он отдавал команды.
Как бегут-торопятся матросы. Как тимпан удвоил частоту ударов - теперь он бил
звонко, днeвно: и весла тиранили воду, возмущенную, бурлящую.
- Государь:- рядом встал Горгоний. - Похоже на землетрясение. Если
пойдет волна:
Император взял его за руку. Пальцы старого чародея были холоднее льда.
- Разве мы успеем что-нибудь сделать? - спросил он.
- Мы должны попробовать. Обязаны. Идемте на корму. Там мы не
помешаем морякам.
- А не суета ли это, учитель? - спросил император.
- Идемте, - повторил тот.
На корме уже стояли все свитские чародеи, и Калистрат быстро-быстро
чертил по доскам палубы меловые знаки:
Император с первого взгляда понял, что они собираются сделать.
- Нет, братья, - поднял он руку. - Или мы спасемся вместе, или вместе
погибнем. Это, - он махнул на знаки, - убрать. Будем крепить корабль. И -
положимся на судьбу.
- Мы слишком близко от берега, - сказал Горгоний.
- Будем крепить корабль, - с нажимом повторил император.
Горгоний вдруг улыбнулся:
- Ты был неплохим учеником, брат Арий. Кое-чему я тебя научил: да и
жизнь научила:
Жизнь научила, согласился император молча. Горгоний быстро и умно
распределял между чародеями части корабля. Тебе, брат Арий - левый борт от
мачты до кормы:
Он положил руки на фальшборт, заставляя упрямое дерево корабля ожить
и подчиниться. Оно просыпалось с неохотой, с болью. Оно скрежетало бы
зубами, если бы имело зубы. Но наконец - ответило.
Дромон медленно, но верно становился живым существом. Хотя бы на
время.
Император ощущал его волю к жизни и его страх.
Из чудовищного далека слышались команды капитана. Дромон терпел его,
но не любил. Капитан казался ему погонщиком с острой пикой.
Весла убрать! Порты закрыть!
Засовы! Засовы проверить!
Мачты - руби! За борт!
Малый плавучий якорь!
Каким-то другим своим существом император отвлекся от ожившего
корабля и посмотрел вперед. Быстро, ненормально быстро клубилась
светящаяся туча. Из нее непрерывно лились молнии. А чуть ниже:
Чуть ниже качался темный гребень волны. Местами на нем вспыхивала
пена.
Волна казалась крепостной стеною. Так ее видит идущий на приступ
солдат.
До волны было еще далеко, когда корабль охнул протяжно, стал
стремительно проваливаться вниз - и скользить, скользить туда, к волне:
Руки и ноги императора - и остальных чародеев, он чувствовал их так же,
как себя - срослись с деревом борта и палубы. Теперь оторвать их можно было
лишь с мясом или со щепой:
Крики. Ужас в голосах, один общий ужас на всех.
Падение сменилось мощным подъемом. Тяжесть обрушилась на плечи.
Весь нос дромона ушел под воду, потом с тяжким вздохом показался обратно.
Корабль, чуть удерживаемый плавучим якорем, покатился кормой вперед с
водяного склона, одновременно взмывая к небу. Это длилось бесконечно долго:
как десять смертей подряд. Уже никто не мог стоять на ногах, только сам
император. Вода - трубила. Время замерло от этой музыки. Под нарастающей
собственной тяжестью дромон вжимался в воду все глубже - и в то же время
скорость скольжения удерживала его над поверхностью. Но вот уже бурлит
вровень с бортами. Только бы не зарылась корма:
Император поднял голову. Лицо обвисло, не было сил закрыть рот. Ревел
ветер, гневно вбивая слова обратно в глотку. Слева стоял берег - вертикально. И -
медленно-медленно опрокидывался на корабль. Справа же, закругляясь, как дно
исполинского желоба, вздымалась черная стена, опушенная белым, сверкающим.
Там, в пенном гребне, в непрерывной туманной молнии, вздымались и пропадали
неясные фигуры:
Очнувшееся время тронулось, хлынуло - и всё кончилось очень быстро.
Почти мгновенно.
Юно никак не мог освободиться от кошмара. Серые пауки исчезли, канули
куда-то. Странный свет, идущий от земли, не позволял ничего рассмотреть. Где
он? И где все остальные? Руки и колени липли к земле. Часть стены, за
поворотом - непроходимая чаща скрученных сухих деревьев. Он встал, вернулся
к коню. Конь скрежетал зубами, запрокинув мучительно голову, все ноги его
судорожно распрямились, стали как палки. Юно вытащил из ножен короткий меч,
потом задумался. Может быть, этот яд не смертелен? Может быть, конь
оправится? Без коня выбираться будет трудно:
Но - где же я?
Часть стены. Старая кладка. Старая дорога под стеной - тоже часть. А
дальше: будто бы островки или кочки, какие бывают на болоте, но здесь между
ними - песок или глина. Рядом с дорогой их много, а дальше - все меньше и
меньше.
Будто земля здесь когда-то трескалась и расходилась, а со временем
трещины занесло песком, замыло глиной:
Потом Юно увидел несколько фигур, плывущих над этой пустошью. Он
попытался сосчитать их, но не смог.
Ну что ж: Он утвердился на ногах, окинул быстрым взглядом землю
вокруг себя - нет ли где кочки-трещины, - поплевал на ладони и взял наизготовку
оба меча.
Холодное железо никогда не подводило его. Не подведет и сейчас.
И вдруг - будто где-то под землею отвалили хляби - песок ринулся вниз,
вниз: Минута, нет, меньше - и Юно оказался на вершине каменного столпа,
окруженный светящейся бездной.
Неясные фигуры расположились на соседних столпах, пристально его
разглядывая. Нет, это было больше, чем просто разглядывание.
Его прокалывали - без боли, почти без надавливания. Но иглы - или
крючки? - касались чего-то внутри: сердца, селезенки, подвздоха:
Он попытался взмахнуть мечом, но будто бы дернул за нить,
прикрепленную к чему-то внутри: мутная слабость охватила правую половину
тела, нога подогнулась, выпал меч, язык вдруг раздулся пузырем и заткнул
гортань:
Такого никогда не было с ним. И он никогда не слышал, чтобы с кем-
нибудь проделывали подобные вещи.
Потом его отпустили. Не совсем, не до конца. Так опытный рыбак
ослабляет лесу.
Юно в ужасе хватал ртом воздух, чувствуя при том, как тонко входят в
тело и в душу все новые, и новые, и новые крючки: Почему-то вспомнился
давний день, он вбегает в дом, и нянька подает ему краюху свежего хлеба и
деревянную кружку с молоком:
Свет, идущий из-под земли, усилился, набряк кровью. Что-то клубилось
впереди и внизу, вздымалось, словно шапка пены над закипающим молоком,
заполняло собой всё: Призрачные фигуры, так легко и просто разделавшие Юно,
вдруг съежились, превратились в какие-то иссушенные подобия хлебных
человечков, каких азашки выпекают на праздник Зимоворота.
Запах хлеба и молока становился удушающим:
Пенная шапка поднялась выше островков тверди. Теперь Юно видел: это
была не пена, а что-то вроде теста, но внутри него перекатывались железные
мускулы. Потом какая-то складка разошлась, и на Юно уставился огромный
воспаленный глаз. Зрачок его нервно пульсировал, белок испещрен был
красными прожилками:
Кто-то прыгнул на Юно сзади, обхватил вокруг туловища, поволок. Нити
напряглись, крючки потянули за все, во что цеплялись: сердце обморочно
остановилось, и тьма хлынула в горло. Но чем-то, оставшимся в живых, Юно
слышал, как мокро рвутся нити: пок: пок: пок-пок-пок-пок:
Его волокли ногами по земле, он это чувствовал, и одновременно
чувствовал, как падает с огромной высоты.
Потом тот, кто тащил его, рухнул. Юно ударился обо что-то острое скулой.
Пронзительная боль была сродни нашатырю. Он очнулся. Кажется, очнулся. Когда
появились пауки, было почти то же самое:
Он лежал на спине и смотрел вверх. Небо - пылало. Оранжевый
невозможный свет. Серная вонь. Черные руки сучьев: Ну да, в лесу.
Прошлогодняя гарь, которую проезжали: когда? Он приподнялся, и тот, кто
волок его, приподнялся тоже.
Это был Конрад Астион. И он смеялся. Лицо его лоснилось черным.
Сверкали только зубы и белки глаз.
- Не сожрали тебя: - выдохнул он. - Не допустил: А? Молодец я?
- Что это было? - язык не ворочался, и Юно сам не понял того, что сказал.
Но Конрад понял.
- Паутина была. Ловушка. Думали, небось: я уже весь - их: А - вот вам! Эх,
начальник: знаешь теперь, каково мне было?..
- Постой. А где: все?
- Там остались. Все там остались. Все! Тебя вот - вытащил. Зачем-то. А
кесаря - не смог. Сразу окружили:
- Взяли, значит, кесаря?
- Взяли, начальник.
Юно вдруг неожиданно для себя начал смеяться.
- Ты: чего? - Конрад даже отстранился.
- Да так: представил себе, какие у них будут рожи: когда откроют:
Землетрясение было катастрофическим. Трещина прошла через Ирин,
только начавший приходить в себя после того чудовищного взрыва в гавани.
Часть города просто рухнула в огненную бездну, оставшаяся - была стерта в
порошок непрерывными получасовыми содроганиями почвы. Вода - вся вода
гавани - хлынувшая в пламя, через несколько минут вырвалась обратно в виде
опрокинутого кипящего водопада, и обрушилась на развалины, смывая их
начисто. Никто не уцелел в Ирине - ни на берегу, ни на воде:
С разной степенью причиненных разрушений трещина в земле пересекла
Север по диагонали, коснулась Кесарской области - там образовались несколько
небольших, но быстро растущих вулканов - и раздвоилась, будто обходя горы
Мончa и Больтьё: одна из трещин, узкая, не огнедышащая - устремилась на
восток, пропав где-то в лесах Нектарии, а другая - прошла западнее Артемии и
закончилась в достаточно известном месте, называемом Мертвой Низиной. Это
было действительно гиблое место, очень глубокая впадина с крутыми, местами
отвесными склонами, на дне которой бурлило горячее серное озеро. Говорили,
что в незапамятные времена то ли на краю, то ли на перекинутом через Низину
мосте стоял некий храм, прообраз нынешних Темных Храмов; неизвестно, кому он
был посвящен, но этот "кто-то" принимал только человеческие жертвы:
Сейчас Низина превратилась в жерло вулкана. В первые же сутки конус
его поднялся почти на полверсты.
В Мелиоре не осталось ни единого города, ни единого села, уцелевшего
полностью. Но если Столия, разрушенная на десятую часть, сразу начала издавть
пронзительные вскрики, то Петронелла, в которой едва ли десятая часть зданий
уцелела после всех толчков и морских волн, принялась за работу немедленно,
сжав зубы. Впавших в прострацию гнали на работу пинками и палками.
В селах и маленьких городах было чуть проще. Жители, привыкшие на
своем веку если не к природным, так к рукотворным катаклизмам, даже в
состоянии полной оглушенности сразу же занялись тупой муравьиной работой:
Это позволяло изжить ужас.
Родившиеся в море волны обрушились на побережья с различной, хотя
все равно губительной силой. Почти не пострадали только Фелитополь,
расположенный в глубоководном заливе, и Мра, главный город одноименной
провинции Конкордии, прикрытый гористым полуостровом (вода перехлестнула
через перевалы, расположенные на высоте версты, а то и более, смыла
несколько деревень, однако здесь все же был не потоп, а паводок); остальное
побережье и материка, и Мелиоры было опустошено на десятки верст вглубь.
Волна прокатилась вверх по долинам рек, и эти краткие невыразительные
наводнения, быть может, имели не менее страшные последствия, чем прямой
сокрушительный удар по побережью. Созревший недоубранный урожай -
смывало, смывало, смывало беспощадно:
