существах. А выше них должно быть что-то сияющее ярче солнца, чище
драгоценных каменьев: Больше всего на свете мне хочется увидеть их, хотя я
знаю, какое унижение мне это доставит.
Он говорил как будто издалека, хотя и стоял рядом. Потом он повернул
лицо, и кесарь увидел, что глаза у брата выцветшие, а веки морщинистые.
- Прости, что я был так бесцеремонен, - сказал он другим, усталым и
старым голосом. - Приходится скрывать не только поступки и слова, но порой и
мысли.
- Где мы? - спросил кесарь.
- Здесь, - брат приложил палец к своему лбу. - Не волнуйся, некоторое
время они не увидят нас: Мы можем поговорить открыто.
- Да, - и кесарь как бы открыл сам в себе дверь и вышел наружу. Это не
проявилось ни в чем, просто: просто он стал различать, где он сам, а где -
защитный доспех. - Спасибо, брат. Если бы не ты, я бы наделал больших
глупостей. Переполнило, знаешь ли:
- Я тебя понимаю, - сказал брат. - И все же хорошо, что ты удержался.
Потому что появилась надежда.
- Перестань:- поморщился кесарь.
- Мы бросаемся из крайности в крайность, - сказал брат. - Помнишь, как
мы с тобой воображали себя богами? Неописуемо прекрасными, мудрыми,
любящими: Помнишь, как мучительно наступало отрезвление? Чем лучше ты
владеешь чародейскими умениями, тем меньше тебе нужны простые
человеческие качества: приобретая - теряешь, теряешь страшно:
- Да. Зачем ты это говоришь?
- Надо иногда повторять: А помнишь, что ты сказал, когда прозрел
самих?
- То, к чему мы стремились как к высшему, оказалось ниже ничтожного:
Помню. И: всемогущество не нуждается даже в разуме. Тоже помню.
- Вот это и есть главное. И всё то, что из этого следует:
- Куда мы идем?
- У тебя своя дорога. У меня же, к несчастью, своя:
- Брат:
- Ничего. Ты справишься и сам.
Глава двенадцатая.
- Не понимаю:- полковник Эсакия пружинно выпрыгнул из машины. - Как
это?..
Корпуса мясокомбината напоминали руины затерянного города. Красный
кирпич стен без следа штукатурки, черные провалы окон - и бурый ковер
высохшего плюща, местами достигающий третьего этажа. Что-то угадывалось и
посреди двора, тоже прикрытое плющом - контейнеры? Вагончики?
- Работал же завод:
Работал, подумал Алексей. Он прошелся, пробуя землю ногами. Земля
вздрагивала напряженно. Вот-вот:
- Размещайте машины, - сказал он. - Здесь - фронтом к тому корпусу -
пять или шесть. Остальные на флангах:
Полковник посмотрел на него зло. Усы его подрагивали в такт ударам из-
под земли. Сами удары он чувствовал вряд ли.
- Торопитесь, Георгий Иванович, - Алексей положил ему руку на локоть. -
Все теперь от вас зависит:
- Чего хоть ждать-то? - так же тихо спросил полковник. - И - откуда?..
- Не знаю, - сказал Алексей. - Но на всякий случай прикажите заряжать
осколочными.
Эсакия забрался в "уазик", забормотал в микрофон рации. За забором
взревели дизели. Гибкие антенны и высоко поднятые длинные стволы качнулись.
Первый танк вошел в ворота, по плавной дуге двинулся вправо, за ним второй,
третий:
Девять танков успели войти во двор, почти четыреста тонн стали, железа.
Должно быть, этого хватило, чтобы призрачный пузырь, мираж, как-то еще
державшийся на этом пятачке земли, лопнул.
Звук был тихий и жуткий - как будто захрустело исполинское воздушное
печенье, вчерашние подсохшие меренги размером с дом: корпуса завода,
обвитые плющом, вдруг странным образом преобразились, из них стали
проступать очертания скалистых гор, лишь до половины укрытых
растительностью, а выше - камни и лед: и множество отверстий, это был когда-
то давно, в незапамятные доисторические времена, пещерный город: а вдали,
над быстрой порожистой речкой, стояли вертикально три камня, формой
напоминающие еловые шишки: и Алексей откуда-то знал, что в сильный ветер
они начинают покачиваться, издавая своеобразные звуки:
Пригоршню водяных капель бросило ему в лицо, и невыносимое
зловоние сопровождало эти капли - но реальности еще не проникли полностью
одна в другую, не сложились еще, слишком велика была инерция и там, и здесь -
и железо, железо! - так что на несколько минут можно было рассчитывать:
- Выводите людей!!! - заорал он полковнику неистово, чувствуя, что
лопаются связки. - Вы-во-ди-те!!!
Десятый танк вошел, одиннадцатый, двенадцатый:
- Стоять! - закричал полковник в микрофон. - Экипажам - покинуть
машины!!! Выйти за территорию!!! Бегом! - это уже шоферу.
Белый солдатик метнулся опрометью.
Вновь - порыв ветра и ледяной дождь, и дикая, сводящая с ума вонь. И
невыносимое давление на виски и затылок, угнетающее рассудок и тело. Алексей
зашатался.
Беги! - сквозь звон.
Нет: еще не всё:
Сам:- говорить нет сил, показал рукой. Полковник кивнул. У всех
одинаково белые лица и безумные глаза. Попятился. Побежал бочком,
пригибаясь. Экипажи сыпались с брони. Кого-то тащили волоком.
Будем считать, что ушли все. Давит страшно. Стоять!
Шаг вперед. Еще и еще.
Перепонки вдавливает куда-то к самой глотке.
Раскинул руки. Сотрясения земли все чаше и все размашистее.
Подбрасывает. Тряска.
Волосы дыбом.
От пальцев летят искры.
Высокое пение вдалеке:
Горы - вот сейчас, сей миг - перестанут быть видением, воплотятся:
перспектива искажается, точка ее уходит с горизонта почти под ноги, воронка, нет,
колодец, туда валится всё, всё вокруг: серо-зеленая туша танка медленно
выплывает слева, еще одна, Алексей с трудом оглядывается, танки здесь, они
как-то странно растянулись и изогнулись, став похожими на поезда на повороте,
но это просто замедление времени: они все здесь, все двенадцать - валятся
следом за ним в этот колодец, горы уже над головой:
Алексей присел - и покатился в высокую мокрую траву. Здесь пахло
просто землей, корнями, мхом: и он долгие секунды просто держал этот воздух
перед лицом, не решаясь им насладиться. Потом все-таки вдохнул.
- Готово? - спросил Бог откуда-то сверху.
- Да:
- Тогда - скорее.
Зарычал стартер.
Пошатываясь, Алексей встал и шагнул к своему "паджеро". Бог вылез из
кабины, уступая ему место за рулем.
:и ей казалось, что она летит, как во сне, как греческая богиня Ника -
раскинув руки и крылья: иногда на миг возвращалось чувство настоящего,
жажда воды, это было похоже на падение с небольшой высоты, на удар локтями и
коленками: больно, но не страшно. Она сидела, вцепившись в жесткую белую
шерсть. Что-то происходило вокруг:
Потом возвращался полет.
Наверное, в последнее мгновение своей последней жизни Авенезер понял,
что произошло нечто непоправимое, но что именно, узнать уже не смог никогда:
Полтысячи тонн железа, продавив собой барьер, отделявший реальность
Кузни от реальности Мира, возникли прямо в сердце Долины Качающихся Камней
всего за несколько тактов до окончания работы Механического Дива. Произошло
мгновенное и немыслимо грубое изменение всех мировых законов - как в самой
долине, так и в ее ближайших окрестностях. Сравнить это можно было разве что с
попаданием крепкого камня под зубцы стремительно вращающихся зубчатых
колес, с падением глыбы льда в раскаленный горн:
Почти тридцать тысяч человек, составлявших в тот момент "живую" часть
Механического Дива (живой ее можно было назвать с огромной степенью
условности, поскольку человек, отдавший такую огромную часть себя, выжить
уже не в состоянии; всех можно было считать мертвецами с того момента, когда
они почувствовали Зов:) - мгновенно перестали получать искусственную
поддержку своему невозможному существованию - и оказались мертвы. А
следовательно, они перестали служить источниками силы для всего Дива:
Землю встряхнуло вновь, хотя на этот раз не столь разрушительно, как в
момент образования трещины. Впрочем, разрушать было уже нечего - и так все
лежало в руинах: Северная, "мертвая" часть Дива продолжала работать, как
работала - и потому вдоль трещины, от далекого Темного Храма и почти до
башни Ираклемона, начался сдвиг пластов реальности; буквально через полчаса
образовалась созданная сдвигом непреодолимая граница: граница между миром
живых и миром мертвых: Но некому было на опустевшей земле увидеть глазами
эту быстро темнеющую дымчатую стену - до высокого неба.
А что будет дальше, знать не мог никто.
- Волнуешься? - спросил Алексей.
Бог посмотрел на свои руки и убрал их в карманы.
- И да, и нет, - сказал он задумчиво. - То есть, конечно, волнуюсь: любой
бы волновался: А с другой стороны - просто брезгливость. Трудно объяснить:
- Почему трудно? Я понимаю:
- М-м: Ты знаешь - это да. Умом. Но никогда не сталкивался. Когда перед
тобой - безмозглое, дикое, тупое, но при этом абсолютно всемогущее, способное
сделать с тобой что угодно: с тобой, с твоими близкими, со всем миром, в
котором ты живешь: вот где страх. Когда ты весь ум свой напрягаешь, чтобы
угодить ему, умаслить, успокоить: а у него глазки маленькие, злые, лобик
узенький: вот где настоящее унижение. Кто этого сам не переживал, тому не
понять. Не обижайся.
- Почему это вдруг я должен обижаться?
- Ну: так. Накатило на меня. Столько времени прошло, а - не забыть:
Алексей включил дворники: снег повалил сильнее, крупными хлопьями,
влажный и липкий. Это плохо, подумал он, это ведь может всю видимость
перекрыть:
- А самое мерзкое, - продолжал Бог, - когда ты, все это унижение снося и
страх, ловишь себя на том, что начинаешь искать в них что-то невыразимо
прекрасное, а людей полагать последней падалью под их ногами: потому что
иначе - вообще невозможно ни быть, ни думать: Какие слова говорились!
Какие: - он оборвал себя, и Алексей услышал звук, который понял не сразу:
скрип зубов. - И ведь верили в это - вопреки всему, вопреки разуму, вопреки
смыслу: только бы угодить: мясо они очень любили. И сейчас, конечно, любят.
Пожалуйста, вот мясо. Человеченки? Вот вам человеченка: Все, что угодно,
только бы откупиться, а потом друг другу - слова. И какие слова!.. Много слов:
- Как ты думаешь, - спросил Алексей, вглядываясь сквозь летящий снег в
ставшую почти неразличимой дорогу, - они были когда-нибудь: людьми? Или
кем-то другим, но -
разумным? Или же:
- Не знаю, - сказал Бог. - Могло быть и так, и этак. Разницы я не вижу. А
почему ты спросил?
- Что-то такое померещилось: Ты мне так и не сказал: кто же и каким
способом утащил у Астерия камень?
Камнем они по молчаливому согласию называли Белого Льва.
Бог, прежде чем ответить, положил руку на грудь. Там, под курткой и
свитером, висел на простой веревочке этот самый камень.
- Довольно смешная история, - сказал он. - Ломают там старые дома - ну,
мальчишки, понятно, рыщут по подвалам и чердакам. В какой-то, говорит, коробке
среди старых журналов: завернутый, между прочим, в газету пятьдесят
седьмого года: камень наш и лежал. Вот и все. Говорю: что ты хочешь взамен?..
Алексей уже не слушал. Снег прекратился внезапно, и разу же стало
невыносимо светло. Солнце пылало сзади и слева, поджигая собой белую
натянутую плоскость равнины, белый ровный чуть вогнутый склон похожей на
амфитеатр горы, охватывающей полгоризонта, огромный белый полумесяц в
пронзительно-синем небе - и впереди, почти рядом, чуть приподнятый на
возвышении, сверкающий гранями черно-зеленый замок:
И Алексей подумал, что судьба - кто бы ни управлял ею - подарила ему в
этот час (возможно, последний его час) одну из самых прекрасных картин, какие
только могла создать природа - кто бы ни управлял ею:
А потом он увидел, что навстречу им по сверкающей белизне несется
ярко-синяя точка.
И буквально в ту же секунду на равнине справа обозначилась складка,
стала стремительно расширяться и поворачиваться, распалась на десятки крыш,
потом показались стены, и - как-то сразу поддавшийся взгляду - открылся посад,
пригород:
Если бы Алексей придумывал места, где хотел бы жить, он в первую
очередь придумал бы именно это.
Летящий навстречу автомобиль издалека замигал фарами и заметно
снизил скорость. Алексей тоже сбросил газ. Потом вынул из бардачка "шерифф"
