вас историко-революционная экспозиция действует разрушительно. Совсем
мужик чокнулся! Ну надо же! Террорист какой-то!
Нина Елизаровна видит, как дрожат гвоздики в руках у Евгения Ана-
тольевича, и добавляет:
- Что вы трясетесь, как огородное пугало на ветру? Давайте сейчас же
сюда цветы! Если это, конечно, мне, а не какой-нибудь молоденькой про-
фурсетке...
Евгений Анатольевич счастливо протягивает ей цветы.
- И... черт с вами! Приходите ко мне завтра часам к десяти утра. Я
завтра работаю во второй половине дня. Хоть накормлю вас нормально. Не-
бось лопаете бог знает где и что попало! Квартира тринадцать...
- Я знаю.
Нина Елизаровна оглядывает Евгения Анатольевича с головы до ног:
- Нет, вы определенно чудовищно подозрительный тип!
Бом-м-м!.. Удар колокола совпадает со звуком открывающейся двери, и в
квартиру влетает запыхавшаяся Нина Елизаровна.
- Не волнуйся, мамочка! Сейчас, сейчас! Уже бегу! Сейчас перестелю,
обедом тебя накормлю...
Чуть дрогнул правый уголок безжизненного старушечьего рта. Прищурился
слегка немигающий правый глаз. Это что, улыбка?.. Над головой у Бабушки
покачивается веревка от языка колокола.
Андрей Павлович сидит у окна, лицом к подчиненным ему сотрудникам. На
самом большом от него удалении - стол Лиды. Около Лиды стоит ее бывшая
сокурсница и лучшая подруга Марина - модная, уверенная, эффектная.
Они разглядывают лежащий на коленях у Лиды "фирменный" пакет с шоко-
ладной девицей в микротрусиках и тоненьком лифчике. А за девицей - зеле-
ные пальмы, желтое солнце, синий океан.
- Гонконг. Дешевка, - презрительно говорит Марина.
- "Дешевка"... Пятьдесят рэ, - грустно шепчет Лида.
- Хороший купальник тянет на двести пятьдесят.
- Это еще что за купальник?
- Гораздо более открытый. Один намек.
- О боже! Кошмар!
- Я дам тебе этот полтинник. Не ной. Отдашь, когда сможешь. Важно в
принципе - ехать тебе с ним или нет?
Нина Елизаровна кормит мать обедом.
Еле теплящаяся, неподвижная старуха жадно открывает живую половину
рта, и Нина Елизаровна привычно и ловко сует туда то ложку с супчиком,
то кусочек куриной котлетки, размятой в кашицу. Одновременно она делает
десятки маленьких, незаметных дел - вытирает Бабушке лицо, подкладывает
салфетку под щеку, поправляет одеяло, поудобнее подтыкает под головой
старухи подушку, сует ей в рот поильник, смахивает с постели крошки...
И болтает, болтает, болтает... Она болтает с матерью так же привычно,
как и кормит ее. Без ожидания ответа, реакции на сказанное, со святой
убежденностью в том, что старуха слушает ее и понимает.
- ...и я клянусь тебе, мамочка, Настя очень нежно к тебе относится! -
говорит Нина Елизаровна. - По-своему, по-дурацки - с какими-то своими
представлениями о родственных связях, человеческих ценностях... Пятнад-
цать лет - чудовищный возраст! Щенки, лающие басом. Умоляю тебя, маму-
ленька... Ну, вспомни Лиду... Меня наконец! В пятнадцать лет мы были та-
кими же стервами! Тоже казалось, что мы - центр мироздания, а все ос-
тальные... Подожди, я здесь чуть-чуть подотру... Ну, давай еще ложеч-
ку... Замечательно! И потом это бездарное ПТУ! Ну что такое? Как ребенок
интеллигентных родителей, так обязательно - ПТУ, или Школа торгового
ученичества, или педучилище - в лучшем случае. Одну ложечку... Вот так,
молодец! А как только это ребенок из нормальной рабочей семьи или из де-
ревни - так пальцы в кровь, морду всмятку, деньги на бочку - но чтобы
школа с медалью, институт с красным дипломом! А потом Москва. А там...
Отлаженная демагогическая система, цепь необходимых предательств, беше-
ная общественная работа и... Здрасте, пожалуйста! Они уже едут за грани-
цы, они уже заседают, они уже на мавзолее стоят! Стой, стой, мамуля!
Сейчас... Горячего молочка... Вот так! И желудок будет работать лучше. И
происходит какая-то двухсторонняя деградация. Революция продолжается по
сей день - кто был ничем, тот станет всем! Размочить тебе печеньице в
молоке? Кухарки обязательно хотят управлять государством, жутко мешают
друг другу, ссорятся, толкаются, как лакеи в прихожей! Не горячо, маму-
ля? Ну, не торопись, не торопись... Потом они ненадолго объединяются,
наваливаются всем миром на интеллигенцию... Ты же понимаешь, что тут они
едины. Это их инстинкт самосохранения, которого мы почему-то лишены.
Раньше - за шкирку и в кутузку, в лучшем случае, коленом под зад - и ка-
тись колбаской по Малой Спасской! Теперь проще: собирают в Кремле, кор-
мят с рук, облизывают до состояния глазированности и тихо опускают до
собственного уровня. До того уровня, на котором уже можно разговаривать
командным тоном, а он будет тебе казаться доверительной беседой на рав-
ных. Фантастика! Тебе судно подать? Ты побольшому хочешь или по-ма-
ленькому?
Неподалеку от Киевского вокзала, рядом с Дорогомиловским мостом, в
громадном угловом доме, одним крылом выходящем на набережную Москвы-ре-
ки, помещается маленький винно-водочный магазинчик. А вокруг него - тол-
па из вокзально-приезжего и местно-ханыжного люда. У дверей магазинчика
два милиционера мужественно и самоотверженно сдерживают народное волне-
ние.
- По три сорок семь осталось всего одиннадцать ящиков! - кричит один
милиционер в мегафон. - Кому по три сорок семь - больше не становитесь!
Только по два пузыря в одни руки!
Толпа в ужасе ахает и еще сильнее наваливается на дверь магазина.
Длинный, тощий, бывшего интеллигентного вида, в очках, в замызганном
плаще, мужчина с портфелем взметает в серое небо костлявый кулачок, кри-
чит милиционерам: - Опричники!
Какой-то звероподобный человек вываливается из магазина с охапкой бу-
тылок, хрипит в толпу:
- По девять десять кончилась, только "Сибирская" по семнадцать!
И тогда из толпы раздается тоненький, исполненный подлинного трагизма
крик:
- Господи!!! Да что же это?! Для милиционеров что ли?
Но в эту секунду из дверей магазинчика с диким трудом и риском для
жизни выдирается расхристанный и растерзанный Евгений Анатольевич,
счастливо прижимая к груди одну-единственную бутылку шампанского.
Толпа немеет.
- Святой!.. - в ужасе шепчет один.
- Может, болен человек, - сочувственно произносит второй.
Растерянный Евгений Анатольевич пытается привести себя в порядок, но
напружинившийся от необычной ситуации милиционер негромко приказывает
ему в мегафон: - Гражданин! Проходите, проходите со своим шампанским. Не
собирайте народ.
Под вечер в подъезде стоят Мишка и Настя. В ногах у них туго набитая
сумка с длинным ремнем.
Мишка прижимает Настю к стенке, тискает ей грудь под свитерком.
- Поехали к нам, малыш. Мамашка сегодня в вечер.
- Нет. Неохота, Мишаня.
- Поехали, Настюш. Котеночек, поехали!.. На таксярнике - туда и об-
ратно. Ненадолго. На полчасика.
Настя вытаскивает Мишкину руку из-под свитерка.
- Ну сказала же, неохота, - она пихает ногой лежащую сумку. - Это на-
до в морозильник затолкать... У бабушки день рождения скоро. Мне тетя
Клава с таким трудом достала эту шелупонь. Я ей даже деньги еще за это
не отдала.
- Сколько надо? - Мишка с готовностью лезет в карман.
- Обойдемся. У меня степуха на днях.
- Обижаешь, малыш.
Настя подхватывает сумку на плечо:
- Чао!
- А завтра?
- Посмотрим. Как еще будешь себя вести, - усмехается Настя.
- Не понял?
Настя уже стоит тремя ступеньками выше: - Я же сказала - завтра на
тебя и посмотрим.
И уходит вверх по лестнице.
В неухоженной чужой холостяцкой квартирке, на широкой продавленной
тахте, еле прикрытые простыней лежат обнаженные Лида и Андрей Павлович.
Андрей Павлович на спине, глаза в потолок. Волосы слиплись от пота,
лицо и шея мокрые, дыхание еще не выровнялось, но он уже жадно затягива-
ется сигаретой.
Лида лежит на животе, обнимает Андрея Павловича, губы ее нежно
скользят по его груди.
Глаза у Лиды закрыты, и она, к счастью, не видит, что Андрею Павлови-
чу это уже сейчас не очень приятно и он даже досадливо морщится. А еще
ему ужасно хочется посмотреть на свои наручные часы...
- Ну почему, почему мы не можем лететь вместе? - вздыхает Лида.
Андрей Павлович на секунду прикрывает глаза, как человек, который уже
в сотый раз слышит один и тот же вопрос, и, стараясь придать своему го-
лосу максимально нежные интонации, отвечает:
- Солнышко мое, ну, на это уйма причин. Во-первых, меня могут поехать
провожать в аэропорт. Ты будешь чувствовать себя неловко, я буду выгля-
деть по-дурацки. Зачем? Зачем столько унижений? А так - я вылетаю пер-
вым, вью гнездо и через три дня встречаю тебя в Адлере. Зато потом, на
море, целый месяц только вдвоем! Ну, пойми меня. И клянусь тебе...
- Господи, господи!.. - шепчет Лида и зарывается носом в плечо Андрея
Павловича. - Обними хоть меня.
- Конечно, конечно, родная моя! - Андрей Павлович поспешно обнимает
Лиду и получает долгожданную возможность посмотреть из-за ее головы на
свои часы.
- И не смотри ты на свои часы, черт бы тебя побрал! - стонет Лида.
Нина Елизаровна гладит белье на кухне. В комнате Настя сидит перед
телевизором. Равнодушно, без малейшего интереса смотрит какой-то старый
военный фильм.
Настежь открыта дверь в бабушкину комнату. Бабушка протягивает руку к
веревке от рынды.
Бом-м-м!!!
Неподвижно продолжает сидеть Настя.
В кухне Нина Елизаровна бросает взгляд на часы и кричит:
- Настя, ты же видишь, что я готовлю Лидочку к отпуску! У меня же не
десять рук! Сейчас же переключи на бабушкину программу! Ну что за ребе-
нок!
Настя лениво встает из кресла, щелкает переключателем, и на экране
телевизора появляется Хрюша с партнерами из передачи "Спокойной ночи,
малыши".
- И отодвинься! - кричит Нина Елизаровна, сбрызгивая пересохшее
белье. - Не перекрывай бабушке экран!
Из своей комнаты Бабушка внимательно следит за кукольно-назидательным
сюжетом, напряженно вслушиваясь в голоса телетравести.
Что-то напевает на кухне Нина Елизаровна.
Настя медленно встает с дивана, подходит к старенькому комоду красно-
го дерева, уставленному женскими безделушками и шкатулками, и открывает
самую большую шкатулку, доверху набитую лекарствами.
На экране Хрюша уже показывает мальчикам и девочкам всей страны вет-
хозаветный мультфильм, и Бабушка с тоской отводит глаза.
...Под корабельной рындой, на отрывном календаре - 23 февраля 1947
года.
В большой адмиральской квартире Дедушка в компании флотских приятелей
весело, шумно и пьяно празднует получение юбилейной медали "30 лет Со-
ветской Армии и Флота".
Вокруг стола порхает Бабушка в крепжоржете. Рядом с Дедушкой сидит
его верный Друг - единственный не морской офицер. Маленькая Нина считает
орденские колодки на отцовском кителе и на висящем портрете министра
обороны Булганина...
- Ура! У министра меньше, чем у папы!
Пьяный Дедушка весело снимает со своего кителя новенькую медаль и
прикалывает ее к портрету. И получилось смешно! Бабушка хохочет, целует
Дедушку, пряча глаза от Друга. Все веселятся, кричат, чокаются с портре-
том, пьют за здоровье маршала...
А Друг с ласковой улыбкой смотрит то на пьяного дедушку, то на разве-
селую Бабушку, то на проколотый портрет члена правительства.
Когда уже все, кажется, спят мертвым сном, возвращается Лида. Как
только раздается осторожный поворот ключа в двери, Нина Елизаровна тут
же открывает глаза. Она слышит, как Лида почти бесшумно входит в кварти-
ру, как проскакивает в ванную, как течет вода из душа.
Полежав еще несколько секунд, Нина Елизаровна приподнимается на лок-
те, убеждается в том, что Настя на своей раскладушке дрыхнет без задних
ног, и встает.
Бабушка в своей комнате лежит с открытыми глазами, скошенными в тем-
ноту куда-то в коридор, ванную, откуда доносятся неясные приглушенные
