Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
- Я тебе там все написал, - говорил Гервасий Васильевич. - Постарайся
сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматоло-
ги... Ты записал телефон Бродского?
- Записал...
- А к Харлампиеву прямо в клинику... Сядешь на метро, доедешь до Ка-
лужской, или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь
направо... Тебе любой покажет.
- Не нужно все это, Гервасий Васильевич... - глухо проговорил Волков,
пряча лицо от ветра. - Я вернусь. Я обязательно вернусь...
- Хорошо, хорошо... - торопливо перебил его Гервасий Васильевич. - И
сам шевели пальцами почаще... Начинай потихоньку разрабатывать кисть.
Достань кусок резиновой губки и сжимай ее...
- Я вернусь, - упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия Васильевича
одной рукой и прижался лицом к его щеке. - Я, может быть, не один вер-
нусь...
И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он слишком стар для
того, чтобы так долго себя сдерживать, - подбородок у него затрясся, и
он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда на
перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
- Ты мне только пиши! - прошептал Гервасий Васильевич. - Только пи-
ши...
Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего удиви-
тельного...
Ребро Адама
На рассвете, в блекло-серой стариковской толпе блочных "хрущоб",
взламывая тоскливый пятиэтажный ранжир, внуками-акселератами редко и не-
лепо торчат сытые восемнадцатиэтажные красавцы из оранжево-бежевого кир-
пича.
И все-таки это Москва, Москва, Москва... И не так уж далеко от цент-
ра. По нынешнему счету - рукой подать. Ровно посередине: между ГУМом и
Окружной дорогой.
Двухкомнатные квартиры в пятиэтажках - обычные для всей страны. Кро-
хотная кухонька, совмещенный санузел, проходная комната побольше, тупи-
ковая - поменьше.
Обветшалая современная мебель стоит вперемешку с александровскими и
павловскими креслицами и шкафчиками красного дерева. В облупившемся ба-
гете - два пейзажа начала века кого-то из Клеверов.
В полупотемках громко тикает будильник. Через десять минут, ровно в
семь, он безжалостно затрезвонит на всю квартиру.
Нина Елизаровна проснулась до звонка, и со своего дивана следит за
неотвратимым движением красной секундной стрелки. Нине Елизаровне - со-
рок девять. Она красива той породистой, интеллигентной красотой, которая
приходит к простоватым хорошеньким женщинам только в зрелом возрасте и
вселяет обманчивую уверенность в окружающих, что в молодости она была
чудо как хороша!..
По другую сторону обеденного стола, на раскладушке, в глубоком утрен-
нем сне разметалась младшая дочь Нины Елизаровны от второго брака - пят-
надцатилетняя Настя. Вдруг из-за приоткрытой двери во вторую комнату, в
абсолютной тишине, раздается мощный удар колокола!..
Настя тут же натягивает одеяло на голову. Нина Елизаровна зевает и
слегка раздраженно спрашивает:
- Ну что там еще?
И женский голос из-за двери спокойно отвечает:
- Все нормально, мамуля. Спи. Бабушка судно просит.
В маленькой комнате на огромной кровати красного дерева лежит парали-
зованная, потерявшая речь семидесятивосьмилетняя мать Нины Елизаровны.
Над постелью уйма фотографий в стареньких рамочках.
У старухи действует только одна правая рука, и для общения с миром
над ее головой к стене прикреплена старинная корабельная рында. Когда
Бабушке нужно обратить на себя внимание или кого-то позвать, она дергает
за веревку, свисающую от языка колокола, и тогда медный церковный гул
несется по всей квартире...
Происхождение корабельной рынды в этом сугубо женском мирке можно
угадать по фотографиям ушедших лет: Бабушка в фетровой шляпке с Дедушкой
в довоенном флотском кителе; Дедушка в орденах с Бабушкой и маленькой
Ниной; Дедушка в адмиральском мундире; совсем юный Дедушка в матросской
форменке...
Здесь же, на узкой кушетке пятидесятых годов, живет двадцатишестилет-
няя Лида - старшая дочь Нины Елизаровны от первого брака.
Полуодетая Лида ловко и привычно подсовывает под старуху судно, прис-
лушивается к приглушенному одеялом журчанию и ласково говорит:
- Ну вот и славненько...
Лицо старухи неподвижно. Только глаза живо и неотрывно следят за Ли-
дой и слабо шевелится правый угол беззубого рта.
- Сейчас, сейчас, - понимает Лида и подает Бабушке поильник.
Старуха удовлетворенно прикрывает глаза и начинает пить холодный чай.
Из левого неподвижного уголка рта чай выливается на дряблую морщинистую
щеку, затекает на шею, растворяется на подушке мокрым желтоватым пятном.
Лида терпеливо подкладывает заранее приготовленное полотенце.
В комнату входит Нина Елизаровна:
- Доброе утро, мама. Тебе овсянку сделать или манную?
У старухи чуть вздрагивает правый уголок рта. Нина Елизаровна вопро-
сительно смотрит на старшую дочь. Лида тут же "переводит":
- Бабушка сегодня хочет овсянку. Мамуля, где последний "Огонек" со
статьей этого... ну, как его?!
В большой комнате звенит будильник.
- Настя! Вставай! - кричит Нина Елизаровна. - Лидуня, я понятия не
имею, где "Огонек"... Настя! Черт бы тебя побрал! Ты когда-нибудь нау-
чишься просыпаться сама?
- Ну, мамочка... - ноет Настя из другой комнаты.
Лида накидывает старенький халатик и говорит Нине Елизаровне:
- Мамуля, покорми, пожалуйста, бабушку, а я в ванную.
По дороге она расталкивает Настю:
- Настюхочка, вынеси судно из-под бабушки.
- Нет! Нет! Нет!... - вопит Настя. - Я туда даже входить не могу! Там
запах! Меня тошнит!
- Это подло. Бабушка тебя на руках вынянчила, - горько говорит Лида и
уходит в ванную.
- А я просила?! Я просила, чтобы она меня нянчила?!
- Анастасия! Немедленно вынеси судно! Лидочка живет в той комнате, а
ты... - кричит Нина Елизаровна.
- А может, она принюхалась?! А меня вырвет!
- Не вырвет.
Нина Елизаровна проходит в ванную, где Лида уже принимает душ за по-
лупрозрачной пленкой.
Нина Елизаровна плотно прикрывает дверь, берет зубную щетку, выдавли-
вает на нее пасту и вдруг начинает внимательно разглядывать в зеркале
каждую морщинку на своем лице. Многое ей не нравится в своем отражении.
Она досадливо морщится и решительно начинает чистить зубы.
- Вчера вечером звонил твой отец.
- Что ему было нужно? - спрашивает Лида.
- Понятия не имею. Наверное, опять хотел пригласить тебя на их сбори-
ще.
- Боже меня упаси! Ничего более отвратительного я... Я вообще не по-
нимаю, как папа - адвокат, интеллигентный человек...
- Да какой он интеллигентный? - Нина Елизаровна сплюнула пасту в ра-
ковину. О чем ты говоришь?! Типичная советская "образованщина". Всю
жизнь был напыщен, глуп и безапелляционен. Да и мужик - крайне пос-
редственных возможностей...
- Бедная мамочка, куда же ты смотрела?
- Дура была. Молоденькая дура... А как только я вышла за Александра
Наумовича, твой папа совершенно чокнулся: его личный счет к Александру
Наумовичу сразу приобрел идейно-национальную окраску. Что у тебя с Анд-
реем Павловичем?
- Ничего нового...
- Он собирается делать какие-то шаги?
Ответить Лида не успевает. В дверях ванной появляется Настя в одних
крохотных трусиках:
- Вы скоро? Я на горшок хочу.
- Что ты шляешься без тапочек, да еще и сиськами размахиваешь? - ряв-
кает Нина Елизаровна. - Сейчас же надень лифчик!
- Лифчики уже давно никто не носит, - нахально заявляет Настя. - Ко-
нечно, кому грудь позволяет.
- А по заднице не хочешь? - обижается Нина Елизаровна.
- Нет. Я на горшок хочу.
Бабушка напряженно прислушивается к перебранке, глядя в проем двери.
Затем ее взгляд скользит по стене со старыми фотографиями. И останавли-
вается на одной, где совсем еще юная Бабушка (ну копия нынешней Нас-
ти!..) вместе с тощим семнадцатилетним Дедушкой и его Другом сидят под
роскошными нарисованными пальмами.
В глазах Бабушки начинают меркнуть цвета ее сиюсекундного восприятия
мира, и уже в черно-белом изображении, сначала неясно, а потом все четче
и четче, Бабушка видит...
... Дедушку, себя и их Друга за столом на крохотной клубной сцене.
Бабушка размахивает руками, что-то решительно кричит в небольшой
зальчик, набитый шумной комсомолией тридцатых годов. Дедушка и его Друг
восхищенно переглядываются за ее спиной - вот какая у них подруга! Ба-
бушка видит их краем глаза и от этого безмерно счастлива!..
Видение исчезает, мир снова становится цветным. Неопрятная, парализо-
ванная старуха медленно поднимает единственную живую правую трясущуюся
руку, берет веревку от корабельной рынды и...
Бом-м-м!!! Колокольный звон заполняет квартиру.
Голая Лида выскакивает из-под душа, накидывает на себя халатик, щел-
кает Настю по голове и с криком: "Господи! Судно! Какой стервозный ребе-
нок вырос!" мчится в комнату Бабушки.
Но вот Бабушка накормлена и причесана, все позавтракали, постели уб-
раны.
За кухонным столом, друг против друга, каждая со своим зеркальцем,
сидят Нина Елизаровна и Настя. Наводят утренний макияж.
- Положи сейчас же мою кисточку, - строго говорит Нина Елизаровна
Насте. И не лезь пальцами в крем, лахудра! Ты свое дурацкое ПТУ сначала
закончи, а потом рожу разрисовывай!
- Мамуля, я прохожу производственную практику во взрослом коллективе
и обязана быть на уровне. А во-вторых, у нас не ПТУ, а Школа торгового
ученичества.
- Огромная разница - Кембридж и Сорбонна!
Нина Елизаровна встает, вынимает из кухонного шкафчика деньги:
- Так! Маленькое объявление! На носу день рождения бабушки, и я резко
сокращаю расходы. Лидочка! Тебе двух рублей на сегодня хватит?
- Да! Да! - кричит из комнаты Лида. - Я еще, может быть, завтра полу-
чу отпускные и кое-что оставлю вам. Господи! Ну где же моя голубая косы-
ночка?!
- Настя, тебе - рубль. Себе я беру... Вермишель... Масло... Хлеб...
Картошка... Короче, на всякий случай я беру пять рублей, - говорит Нина
Елизаровна, и жалкие остатки семейных денег снова исчезают в кухонном
шкафчике.
С улицы раздается автомобильный сигнал. Настя прыгает к окну:
- Лидуня, твой приехал!...
- Настя... - укоризненно шипит Нина Елизаровна.
- О, Боже!.. - стонет Лида. - Ну где?.. Где моя голубая косыночка?!
Настя, ты не видела, где моя косыночка?
Настя невозмутимо снимает с шеи голубую косынку:
- На, на, нужна она мне. Тьфу!..
Лида возмущенно охает, хватает косынку и мчится к дверям.
Через окно Настя видит, как Лида выскакивает на улицу, как целует ее
Андрей Павлович, и задумчиво говорит:
- Странно. Кандидат... В таком прикиде... А тачка - полное говно.
- Настя! - возмущенно кричит Нина Елизаровна.
Неподвижно лежит в своей комнате Бабушка. Все видит, все слышит.
Андрей Павлович старше Лиды лет на десять. Машиной он управляет лег-
ко, свободно, как истинный москвич-водитель, раз и навсегда решивший для
себя, что "автомобиль не роскошь, а средство".
На ходу Андрей Павлович целует Лиду в щеку, вытаскивает из "бардачка"
связку квартирных ключей и весело потряхивает ими перед лицом Лиды.
- Новая хата? - спрашивает Лида.
- Ну зачем так цинично? Я бы назвал это "смена явки". Пароль тот же.
Рыжов уехал в Ленинград и оставил нам это. Так что после работы я в тво-
ем распоряжении до двадцати трех часов.
- А к двадцати трем вернется Рыжов?
- Нет. Он уехал на неделю. Это я должен к двадцати трем...
- А! Вон оно что...
Тут Андрей Павлович огорчается и прячет ключи...
- Ну, Лидка... Это уже ниже пояса... Ты же знаешь...
Лида наклоняется к его правой руке, лежащей на руле, целует ее и жа-
лобно, раскаянно бормочет:
- Прости меня, Андрюшенька... Прости меня, дуру тоскливую. Просто
