- Потому что я все еще заведую городским отделом здравоохранения и с
девяти утра сижу на работе. Ясно?
- Ясно, ясно... - кротко согласился Гервасий Васильевич.
- У него локализуется гнойный очаг?
- Кажется, да.
- А потом?
- Потом будем оперировать.
- Ампутация?
- Не знаю... Посмотрим.
- До завтра, Гервасий Васильевич.
- Маму поцелуйте, Сарварчик. Передайте, что я ей кланяюсь...
Следующий день у Гервасия Васильевича был операционным.
Волков лежал в палате один и дремал. Ночью они с Гервасием Васильеви-
чем долго не спали. Болтали о том о сем.
Гервасий Васильевич рассказывал Волкову о своем отце - удивительно
талантливом гинекологе, у которого в Петербурге была прекрасная практика
и своя собственная клиника. За успехи в медицине отцу Гервасия Ва-
сильевича было пожаловано звание потомственного дворянина. Это звание
открыло ему двери знаменитого Владимирского клуба, где спустя три года
он проиграл свой дом на Разъезжей, клинику, потерял практику, а вскоре и
вовсе "сошел с круга"...
Рассказ этот за давностью лет утратил горечь, и Гервасий Васильевич
говорил об отце без осуждения, вспоминал о нем с уважением и печалью.
Часам к трем ночи Гервасий Васильевич сам ввел Волкову пантопон и по-
желал спокойного сна.
Весь день был в каком-то странном дремотном забытье. Он пробуждался
каждый час, когда в палату входила дежурная сестра со шприцем. Да и то
ненадолго. Минуты на две, на три. А потом сознание снова уплывало от не-
го, и он уже не слышал ни звуков в коридоре, ни шагов старухи нянечки,
позвякивавшей ведром с десятком чистых "уток".
Только один раз, когда старшая сестра хирургического отделения при-
несла ему не то завтрак, не то обед (Волков этого так и не понял) и ста-
ла уговаривать его поесть, он очнулся минут на двадцать.
Есть он не стал, но был благодарен старшей сестре за то, что она его
разбудила. Именно в этот момент ему снилось что-то тревожное, мерзкое, а
проснуться и открыть глаза не было никаких сил.
Старшая сестра была красивая, яркая женщина лет сорока, с огромным
бюстом и могучими ногами. Ее движения сопровождались тихим потрескивани-
ем и шуршанием туго накрахмаленного халата. После каждой фразы она с
достоинством закрывала глаза и открывала их только для того, чтобы про-
изнести следующую.
- Надо есть, Дмитрий Сергеевич, - веско говорила старшая сестра. -
Это необходимо для активной сопротивляемости в общей жизнедеятельности
организма. А то мне придется пожаловаться на вас Гервасию Васильевичу.
Волков смотрел на старшую сестру и думал, что где-то за стенами
больницы в каком-нибудь новом пятиэтажном доме есть небольшая одноком-
натная квартирка с потемневшей от старости гитарой, с многочисленными
фотографиями застывших людей, с высокой кроватью, с шелковым ярким пок-
рывалом и огромным зеркальным шкафом. И живет в этой квартире старшая
сестра - одинокая чистюля, наверное, бывший санинструктор роты. Дома,
снимая шуршащий халат, она начинает говорить нормальным бабским языком,
без всякой там "активной сопротивляемости" и "общей жизнедеятельности".
Стряпает, стирает, пишет письма дальним родственникам, а поздно вечером
принимает у себя многодетную соседку по лестничной площадке. Они выпива-
ют бутылку портвейна, старшая сестра снимает со стены гитару и поет
всхлипывающей соседке "про улыбку твою и глаза"... А соседка ругает де-
тей, проклинает мужа и говорит о том, насколько старшей сестре жить лег-
че. И старшая сестра привычно соглашается с ней, а оставшись одна, долго
разглядывает в зеркале свое стареющее красивое лицо и плачет от одино-
чества и жалости к себе...
- Вы никогда не были санинструктором роты? - неожиданно спросил Вол-
ков.
- Нет, - ответила старшая сестра и покраснела. Я была санинструктором
батальона...
Часам к пяти пришел Гервасий Васильевич. Он осторожно присел на кро-
вать Волкова, помолчал немного, потер пальцами глаза под очками и спро-
сил:
- Ну что, брат Дима?.. Скучаешь?
- Я почти весь день дремал, - ответил Волков.
- Очень хорошо, - сказал Гервасий Васильевич. - Просто прекрасно. Да-
вай я тебя посмотрю немного...
- Посмотрите.
- Только сразу договоримся: никаких героических актов. Там, где
больно, говори "больно". Мне это очень важно. Понял?
- М-гу.
И пальцы Гервасия Васильевича осторожно стали скользить по левому
плечу Волкова. Где-то задержались, мягко ощупывали какое-то место и про-
должали скользить дальше, к локтю. Потом снова возвращались назад и еще
медленнее проходили путь, уже однажды пройденный.
- Больно?
- Да.
- Очень?
- Очень.
- А здесь?
- Нет.
- Совсем не больно?
- Совсем.
- М-да...
- Что, плохо? - спросил Волков.
- Да нет... Ничего особенного. - Гервасий Васильевич вынул пачку
"Казбека" и стал разминать папиросу, глядя в упор на Волкова.
- А мне можно курить? - спросил Волков.
Гервасий Васильевич подумал и с деланным равнодушием сказал:
- Кури.
Он размял папиросу и сунул ее в рот Волкову. Затем оглянулся на дверь
и чиркнул спичку.
Волков прикурил и улыбнулся.
- Ты мне поулыбайся, - сказал Гервасий Васильевич. - Придет старшая
сестра - не до улыбок будет... И мне и тебе влетит...
Он разогнал дым рукой и еще раз оглянулся на дверь.
- Не влетит - она в вас влюблена, - сказал Волков и закашлялся.
- Это у тебя от температуры, - презрительно сказал Гервасий Ва-
сильевич. - Так и называется: температурный бред.
- Влюблена... Чтоб мне сдохнуть! - рассмеялся Волков.
- Ни в коем случае! - испугался Гервасий Васильевич.- Ты мне все по-
казатели по отделению испортишь!
- А у вас разве смертельные исходы не планируются? - спросил Волков.
- Прекрати сейчас же, - рассердился Гервасий Васильевич. - А то забе-
ру папиросы и уйду...
- Нет, правда, - зло сказал Волков. - Вроде как усушка, утруска. В
винно-водочных отделах даже специально несколько бутылок лишних полага-
ется - "на бой посуды"!
- Ты пьешь?
- Пью.
- Много? - Гервасий Васильевич с интересом посмотрел на Волкова.
- Нормально... Как все. Гервасий Васильевич, я знаю, о чем вы думае-
те!
- О чем? - весело спросил Гервасий Васильевич.
- Сейчас. - Волков слегка отдышался, проглотил слюну и, не отрывая
глаз от лица Гервасия Васильевича, сказал: - Вы, когда вошли в палату,
все думали: "Как бы это сказать Волкову про ампутацию?.." Дескать, не
дрейфь, брат Дима, и без руки люди на свете живут и, дескать, пользу
приносят... Ну там два-три примера из классико-революционной литературы
или еще что-нибудь. А, Гервасий Васильевич?
Гервасий Васильевич снял очки и стал разглядывать их на свет.
- Точно, да, Гервасий Васильевич? - испугался Волков.
- Ты только без нервов, - жестко сказал Гервасий Васильевич.
Он протер очки полой халата и надел их на нос.
- Что-то я, конечно, думал...- неуверенно проговорил он. - Человеку
это свойственно... Вот и я думал. Я все, сынок, думаю, как ее, подлой,
избежать. Вот о чем я думаю. А ты психуешь. Ухудшаешь и без того парши-
вое свое состояние. И этим очень мешаешь мне тебя лечить. А ты мне помо-
гать должен. Понял?
В палату вошла сестра с профессионально-скорбным лицом. В одной руке
она держала шприц с иглой вверх, а в другой - ватку, пахнувшую спиртом.
Гервасий Васильевич разогнал дым рукой:
- Подставляй зад, Волков!
Когда сестра ушла, Волков подождал, пока затихнут ее шаги в коридоре,
и сказал:
- В сорок четвертом в госпитале со мной рядом лежал Мишка Сиротин. Он
перед самой выпиской простудился. И ему банки на ночь назначили... Ве-
черком к нам в палату вкатывается вот такая же сестричка и трагич-
ным-трагичным голосом объявляет: "Сиротин, я вам банки пришла ставить".
И рожа у нее такая постная, такая скорбная, такая профессионально-меди-
цинская, что сдохнуть можно... Сиротин заохал, на живот перевернулся и
говорит: "Ты бы мне лучше спиртяшки приволокла..." А она, не теряя за-
данного настроения, молча так облепила его банками и села рядом. Посиде-
ла так с минутку, увидела "Крокодил" на тумбочке и стала его перелисты-
вать. С ней произошла удивительнейшая метаморфоза! Она перестала играть
в сестру милосердия... Сидит, понимаете ли, нормальная, здоровая, смеш-
ливая девчонка, читает "Крокодил", весело хихикает, и нет ей никакого
дела до того, что Сиротин с того света недавно вернулся, что вокруг
боль, страдания, температура, бред. И никакого в ней милосердия. Просто
тихий голос и скорбь в ее обязанности входят. Потом посмотрела на часы,
вздохнула и стала снимать с Сиротина банки. Им что, специально преподают
это актерское мастерство? А, Гервасий Васильевич?
Гервасий Васильевич тоскливо посмотрел на Волкова, открыл пачку "Каз-
бека" и спросил:
- Курить будешь?
- Нет, - ответил Волков, не сводя глаз с Гервасия Васильевича.
Гервасий Васильевич закурил сам и скучным голосом спросил Волкова:
- Слушай, сынок, ты знаешь, что такое "право сеньора"?
- Знаю. Это когда первая брачная ночь...
- Ни черта ты не знаешь, - перебил Гервасий Васильевич. - "Право
сеньора" - это в первую очередь безнаказанность. Сознание собственной
исключительности... Гарантия безопасности. Это не только первая брачная
ночь с женщиной, предназначенной другому, это и ненаказуемое хамство с
подчиненными, лживость чиновников и истеричность тяжелобольных... Все
это в одинаковой степени гнусно.
- Спасибо, - упавшим голосом сказал Волков.
- Кушай на здоровье, - так же скучно ответил Гервасий Васильевич. -
Кушай и постарайся никогда не пользоваться этим правом. Кем бы ты ни
был: тяжелобольным подчиненным или очень здоровым начальником...
- Подозрительность, наверное, приходит с возрастом... Да, Гервасий
Васильевич? - попробовал Волков перевести разговор в ироничное состяза-
ние.
Но Гервасий Васильевич не принял предложенной ему схемы и сказал:
- Я не знаю, что приходит с возрастом. Для этого я еще недостаточно
приподнялся над собой и своим возрастом... Зато я почти точно знаю, что
с возрастом уходит.
Волков закрыл глаза, повернул голову набок и прижался щекой к подуш-
ке. Гервасий Васильевич взял Волкова за правую кисть и прислушался к его
пульсу.
- Простите меня, Гервасий Васильевич, - сказал Волков, не открывая
глаз.
- Ладно, давай о другом, - сказал Гервасий Васильевич.
Ночью Волков попытался представить себя без руки. Он перебирал десят-
ки дел, для выполнения которых отсутствие левой руки не станет большим
препятствием. Но это были дела и профессии, до сих пор неведомые Волко-
ву. Все нужно будет начинать с азов, с самой низшей ступени. А для этого
может просто не хватить сил. Тем более что стоило ему мысленно просле-
дить цепь элементарно механических движений для того или другого случая,
как он печально убеждался в том, что природа, создавая человека, не поз-
волила себе ничего лишнего...
Волков вспомнил Володю Гречинского. Володю Гречинского, великолепного
циркового эквилибриста. Артиста экстра-класса. В войну Володя был "соро-
капятчиком". Там некогда было устанавливать прицел своей тоненькой про-
тивотанковой пушки. Он бил по танкам прямой наводкой. В бою ему оторвало
левую руку. Это был его последний бой.
Спустя тринадцать лет, в Варшаве, Володя Гречинский стал лауреатом
всемирного конкурса артистов цирка. Никто из зрителей и жюри не знал,
что у него нет руки. Он сконструировал себе движущийся протез, и никому
не могло прийти в голову, что у этого русского вместо левой руки культя
восемь сантиметров длиной. Он только цветы не мог принять от председате-
ля жюри. Правая рука была занята дипломом и коробочкой с медалью. А цве-
ты принять было уже нечем.
Говорят, потом этот председатель жюри плакал...
Теперь Володя - заслуженный артист республики. Теперь-то все хорошо.
