Когда умер руководитель, в прошлом лучший полетчик русского цирка,
партнеры разъехались кто куда, а "полет" расформировали.
Через год Волков уже работал с Милкой и Кирой...
Да, конечно, это началось с Хабаровска. А может быть, раньше? Нет, с
Хабаровска. Раньше Волков все еще на что-то надеялся, все ждал чего-то.
В Хабаровске все артисты программы жили в длинном одноэтажном бараке
во дворе цирка. Сквозь весь барак от торца до торца тянулся узкий кори-
дор. По обеим сторонам коридора были небольшие комнатки, разделенные щи-
товыми стенками. Коридор был застлан прогибающимися досками, и во время
дождей сквозь щели проступала вода, а когда дождей не было - доски под
ногами пружинили, снимали с человека часть его веса и при ходьбе давали
ему то чуть-чуть нереальное ощущение легкости, которое, испытав один
раз, хочется чувствовать ежедневно, ежеминутно. Вот такая маленькая по-
беда над земным притяжением... И Волков с удовольствием ходил по этому
коридору, стараясь точно уловить темп прогиба каждой доски.
Тогда он работал с Кирой и Милкой.
Все холостые жили в правом крыле барака, все семейные - в левом.
Волков и Милка занимали две крайние комнатки, и их разделяла то-
ненькая фанерная стена. Кира с дочерью жила в левом крыле. Она откровен-
но завидовала Милке, которая оставила сына своей матери и приехала в Ха-
баровск одна. Мужья работали в других цирках, и последние несколько ме-
сяцев отдел формирования программ то ли забывал соединить все три номера
вместе, то ли не делал этого сознательно.
- Вот отработаете Дальний Восток, обязательно соединим! - сказали
Милке и Кире в Москве.
А Дальний Восток - это верных пять месяцев: Владивосток, Хабаровск,
Уссурийск... А там, глядишь, и Красноярск на обратном пути воткнут. Пе-
реезды, простои, то, се, пятое, десятое... Так полгода и наберется.
На прошлой неделе в Хабаровск после отпуска приехал жонглер Ванька
Зарубин. Встретились, посидели, выпили. Ванька возьми и брякни, что
Игорь Болдырев - Милкин муж, полетчик из номера Серебровских - в Минске
такую бабу на представление приволок, что все ахнули. Киноартистка. И в
том фильме играла, и в этом... Закачаешься!
А Милка закурила и спокойно сказала всем:
- Господи, да что я, не понимаю, что ли? Шутка ли, пять месяцев в
разных концах света.
Она даже склонила голову на плечо Зарубину, рассмеялась и добавила:
- Ну и пусть! Он в Минске с киноартисткой, а я, Зарубин, здесь с то-
бой закручу так, что дым коромыслом пойдет. Точно?
- Точно... - закричал Ванька и положил руку Милке на колено.
- Убери руку, болван несчастный! - зло сказала Милка, погасила сига-
рету и ушла.
...Ночью Волков лежал, курил и слушал, как тихонько всхлипывает Милка
за фанерной перегородкой. Слышен был каждый вздох, каждый шорох. Иногда
Волкову казалось, что фанерная стенка даже усиливает звук, делает его
еще более реальным.
Вот Милка чиркнула спичкой, и в ту же секунду на стене со стороны
комнаты Волкова засветился нежным оранжевым светом маленький кружок под
афишей. В фанере была дырка, и Волков, как только въехал в эту комнатен-
ку, сразу же завесил ее афишами.
Погас оранжевый кружочек, и Волков почувствовал запах Милкиной сига-
реты. Минуту они оба молчали, а потом Милка откашлялась и спросила:
- Ты не спишь?
- Нет.
- А я, дура, плакать громко боялась...
- Не бойся.
И еще минуту они покурили молча.
- Димуля, - сказала Милка, - ты не можешь тихонечко придвинуть свою
кровать к моей стенке?
Волков встал, поднял кровать и осторожно перенес ее к противоположной
стене.
Он стоял посередине маленькой фанерной комнатки и не отрываясь смот-
рел в окно на огромную неправдоподобную луну, и сердце его стучало так
громко, что Волков зажал всю левую сторону груди ладонями, боясь, как бы
стук его сердца не был услышан Милкой...
- Ну что же ты? - шепнула Милка. - Ложись...
Потом они лежали в кроватях, и их разделяла только тоненькая фанерная
перегородка, оклеенная чужими безвкусными афишами, и Волков слушал дыха-
ние Милки и пытался унять стук собственного сердца.
- Ты пойми меня, - говорила Милка. - Ты пойми... Кирка этого не пой-
мет... Я Игоря давно не люблю... Уже несколько лет. Ты что думаешь, я по
нему плачу? Я по себе плачу... Мне себя жалко. Я вот тебя люблю... И ты
это знаешь! А разве я могу что-нибудь... Ведь сожрут, растопчут... По
всем циркам бабье грязь понесет... И не смей сейчас ничего говорить!
Молчи. Слышишь? Обязательно молчи!..
И Волков молчал, прижимаясь лицом к бумажной афише, и ему казалось,
что стоит протянуть руку, и пальцы его осторожно коснутся мокрого Милки-
ного лица...
Это верно, Кирка не поймет... Кирка - человек недобрый. Прекрасный
работник, куражливый акробат Кирка. А человек странный. Вот бывают же
такие люди: для постороннего в лепешку разобьются, а со своими - стерва.
Как-то особенно ловко умеет ударить человека по самому больному месту. И
все это облекается в удивительно честную форму: мол, я же правду говорю.
Я лучше в глаза скажу, чем за спиной пошепчусь... Вот так начнет она иг-
рать с человеком в "его" правду, а у самой в глазах неприкрытое сладост-
растное торжество истязателя... И все время демонстрирует широту, добро-
ту, искренность... А сама внутри кипит такой завистью и злобой, что по-
рой за нее страшно становится.
У Кирки злая кошачья мордочка, зато фигурка - обалдеть можно! Именно
"фигурка". Ладная, крепенькая, изящная. Но это в манеже или на пляже.
Одета Кирка всегда неряшливо, и все ей великовато - в одежде Кирка обыч-
ная маленькая, суетливая женщина. Никто внимания не обратит...
Милка мягче, женственнее, ленивее. Милка повсюду свой человек. Все ее
любят, все к ней тянутся. Какой бы пустяк ей ни рассказывали, Милка слу-
шает так, что любо-дорого посмотреть. Брови удивленно приподняты, глаза
внимательные, следят за каждым движением говорящего, а губы все время
шевелятся, изменяют выражение, словно Милка про себя говорит: "Ну да?
Ай-ай-ай!.. Вот так штука!.. Ну и дела!.." И поэтому к Милке все хорошо
относятся. Милка и водки с удовольствием выпьет, и частушку не бог весть
какую приличную споет. И все к месту, все так по-свойски, что спроси ко-
го угодно - нет человека лучше Милки!
Правда, Волков знает, что Милка никогда ни за кого горой не встанет и
в штыки не пойдет, даже когда необходимость этого будет очевидна. Она
только головой покачает или поплачет тихонько - на том дело и кончится.
Волкову иногда кажется, что Милкина цель жизни - сохранить со всеми хо-
рошие отношения. В таких случаях Кирка становится ближе Волкову. Даже
несмотря на то, что Волков знает цену Киркиных добрых дел. Она потом об
этом сама без устали говорить будет. Она эти добрые дела вроде бы для
себя делает: поможет человеку, где-нибудь переругается за него, из беды
какой-нибудь выручит и при любом удобном случае будет об этом вспоминать
и рассказывать...
Однако в цирке Волков усвоил следующее: все, что ты понимаешь про
своего партнера, все, что, может быть, незаметно другим, так и должно
оставаться тебе понятным, а другим нет. Вы партнеры, и проникновение в
недостатки друг друга - ваше личное дело. Для посторонних твой партнер
должен быть частью тебя самого, и лучшего партнера желать вслух ты не
имеешь права. И тогда во всех цирках будут говорить, что номер под руко-
водством Волкова не только "отличный номер, но и прекрасный дружный кол-
лектив". А это очень важно в условиях постоянных перездов, изнурительных
репетиций, ежедневных представлений, неприкаянности и нервотрепки. И в
хороших цирках работать будешь, и за границу легче пробиться...
В одной из последних поездок за границу с Волковым произошла забавная
история...
Четыре года назад в Москву приехал греческий миллионер и промышленник
Христо Аргириди. Программа "Интуриста" привела Аргириди на Цветной
бульвар, 13, в цирк. Аргириди посмотрел представление и на следующий
день заявил, что хотел бы организовать гастроли Московского цирка в Афи-
нах. Тут же, в Москве, Министерство культуры - с одной стороны, а госпо-
дин Аргириди - с другой стороны разработали и заключили договор о предс-
тоящих гастролях артистов советского цирка в Греции. Все финансовые за-
боты взял на себя господин Аргириди.
На вопрос, в каком помещенин будут выступать артисты, Аргириди отве-
тил, что, хотя в Греции нет ни одного цирка, кроме порядком потрепанного
в Акрополе, пусть это никого не волнует. К моменту приезда артистов в
центре Афин будет стоять самый большой в Европе летний цирк.
Спустя несколько дней господин Аргириди известил Москву, что им куп-
лено во Франции и уже перевезено в Грецию громадное шестикранцевое шапи-
то, которое вмещает больше четырех тысяч зрителей.
...В Грецию летели через Югославию. Прямого сообщения Москва - Афины
не было, и в Белграде пришлось делать пересадку на самолет компании "Эр
Франс", который летел по маршруту Париж - Белград - Афины.
В Югославии на аэродром приехали работники советского посольства и
помогли руководителю группы - представителю Министерства культуры офор-
мить пересадку сорока с лишним человек цирковых.
Денег не было ни копейки, и Волков, Милка и Кира шатались без дела в
ожидании самолета из Парижа. Потом Милка и Кира плотно уселись в кресла
холла, а Волков пошел побродить один.
Какой-то парень, направлявшийся к журнальному киоску, случайно увидел
Волкова, остановился и тихонько засмеялся. Потом решительно подошел к
Волкову, приподнял шляпу и сказал:
- Бонжур, месье!
- Бонжур... - растерянно ответил Волков.
- Коман са ва? - поинтересовался француз.
- Са ва бьен... - сказал Волков, мучительно вспоминая, где он видел
этого французского парня.
- Ах ты ж, мать твою за ногу! - восхитился француз. - Димка! Ты что,
сдурел? Ты что, серьезно меня не узнаешь?..
И только тогда Волков понял, что перед ним стоит не кто иной, как
Сашка Плотников.
- Саня! - завопил Волков. - Какими судьбами?!
- Тебя встречаю, чучело! - захохотал Сашка и облапил Волкова. - Я же
здесь в посольстве второй год... Как увидел списки афинской группы, так
и помчался на аэродром!..
С Сашкой Плотниковым Волков был знаком с детства. Они учились в одной
школе, в одном классе и были не то чтобы уж очень близкими друзьями, но
относились друг к другу с хорошим мальчишеским уважением. А на дружбу у
обоих просто времени не было. После армии Саня окончил университет -
сербскохорватское отделение, долгое время работал в ЦК комсомола, а по-
том уехал за границу...
- В прошлом году ваши цирковые здесь у нас выступали, - сказал Сашка.
- В Белграде и Загребе. Месяца полтора сидели... Я все о тебе расспраши-
вал. Говорят, у тебя какой-то номер классный...
- Ничего номерок, - ответил Волков. - Не стыдный...
Саня огляделся, увидел буфетную стойку, подмигнул Волкову и спросил:
- Пошли?
Волков вывернул карманы брюк и ответил:
- С приветом.
- Вот дурень! - рассмеялся Саня. - Еще не хватает, чтобы здесь ты ме-
ня угощал!..
Волков разыскал Киру и Милку, познакомил их с Саней, и вчетвером они
усидели бутылку джина под несметное количество маленьких чашечек велико-
лепного кофе.
Потом из Парижа пришла "каравелла", и Саня провожал их до трапа и
просил обязательно на обратном пути известить его о прилете в Югославию.
На прощание Саня и Волков обнялись, похлопали друг друга по спине, а
Кире и Милке Саня галантно поцеловал руки. В последний момент Саня спох-
ватился:
- Димка!.. Хочешь, я тебе динары дам? Пока вам еще аванс выдадут...
Или нет, подожди... Где ты их там менять будешь! Сейчас, сейчас...
Саня лихорадочно рылся в карманах. Наконец он что-то нащупал и, сияя,
вытащил новенький серебряный американский доллар.
- На, держи, Дим! - торжественно сказал Саня и потянул Волкову дол-
