- Зашить... Зашить забыли... - хриплым шепотом повторил Волков.
Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому лицу
и сказал:
- Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату...
Перевязки, перевязки... Каждый день перевязки. Каждый день большой
шприц внутривенно, маленькие - внутримышечно. Почти совсем температура
упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как
не бывало... И спать теперь Волков научился без всяких помогающих ле-
карств.
Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции
Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а не в
палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То ви-
ноград принесет и просит его съесть обязательно... Дескать, глюкоза или
там Кенжетай обидится, а на Востоке стариков обижать не принято. То
книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в пала-
те часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к Волкову
на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий предметик
и сказал:
- Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый
настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький...
Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла, осторожно
приподнялся на правом локте и, оберегая левую руку, впервые за месяц
сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку,
стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул се-
бе на плечи. И устал чрезвычайно...
Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.
Волков отдышался и рукой на нее замахал:
- Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.
- Как же... Будешь!.. - недоверчиво протянула нянечка и с интересом
поглядела на Волкова.
- Пожалуйста. - Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле, сделал
несколько шагов к двери.
Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:
- А Гервасий Васильевич чего скажет?
Не отвечая, Волков вышел в коридор.
- Где? - спросил он нянечку.
- Чего?
- Ну это...
- А... Дак вот, напротив! Гляди-ко...
- Спасибо.
- Идем, идем, - строго сказала нянечка.- Я постерегу тебя.
- Еще чего, - покраснел Волков.
- Ты мне не кавалерствуй! - разозлилась старуха. - Подумаешь, прынц
какой! Все могут, а ему прискорбно, гляди-ко! Иди давай...
Довела Волкова до двери уборной и верно осталась его сторожить.
- И запираться не смей, ни в коем разе! Худо станет - не до сраму бу-
дет! - крикнула ему в дверь нянечка.
Стало действительно худо. Волков постоял в уборной и, чувствуя, что
сейчас начнет падать, привалился плечом к стене. Голова у него кружи-
лась, и весь он покрылся холодным, липким потом.
- Ты чего там? - тревожно спросила из-за двери нянечка.
Волков с усилием оторвался от стены и открыл дверь.
- Ничего... Порядок...
Нянечка увидела его побелевшее влажное лицо, взяла его правую руку,
вскинула себе на плечи и, поддерживая за спину, повела Волкова в палату,
презрительно приговаривая:
- Смотри, "порядок"! Краше в гроб кладут... Иди, иди, бегун! Самосто-
ятельные все какие, гляди-ко... Гервасий Васильевич узнает - ужо тебе
мало не будет. Он те даст... Вовек не захочешь вскакивать!..
Вскоре в палату вошел хмурый Гервасий Васильевич. За ним протиснулся
Хамраев и с порога заявил Волкову:
- Сейчас мы будем хлебать компот по всем правилам!
Гервасий Васильевич укоризненно посмотрел на Хамраева и сел на кро-
вать Волкова.
- Больше чтобы не было никаких самостоятельных походов. Никаких!
Вставать с постели категорически запрещаю. Абсолютный покой - основа
выздоровления...
Гервасий Васильевич чуть было не сказал "основа спасения", но вовремя
удержался.
- Ах злодей старушечка! - усмехнулся Волков.
- Кремень старушечка! - сказал Хамраев. - Это дежурная сестричка ваши
пируэты видела...
Волков посмотрел на Гервасия Васильевича, и ему вдруг захотелось при-
жаться лицом к его руке - сильной, сухой, стариковской руке. Но он не
шевельнулся, а только бормотнул:
- Я думал, на поправку дело пошло.
- И нам так хочется думать, - осторожно сказал Гервасий Васильевич. -
Но сейчас, как никогда, нужно быть дисциплинированным. Пожалуйста, Дима,
не делай этого больше...
- Хорошо, Гервасий Васильевич. Не буду. Мне и самому-то неважно бы-
ло...
- Я думаю!.. - вздохнул Гервасий Васильевич. - Удивительно, что ты
еще не брякнулся где-нибудь...
- Старушка плечико подставила, - подмигнул Хамраев Волкову.
Гервасий Васильевич встал.
- Я оставляю тебе Сарвара Искандеровича, - сказал он. - А ты ни на
секунду не забывай, что товарищ Хамраев один из отцов города, так ска-
зать, член его правительства. И наверное, каждое свое посещение частного
лица он расценивает как хождение в народ. Так что постарайся, брат Дима,
чтобы он ушел от тебя обогащенным, прикоснувшимся к истокам народной
мудрости. Расскажи ему что-нибудь про цирк... По-моему, это единствен-
ное, в чем он ни черта не смыслит.
- Ну и злыдня вы, мэтр! - всплеснул руками Хамраев.
- Страшный человек, - подтвердил Волков.
Гервасий Васильевич шел по больничному коридору и думал о Волкове.
"Я не хочу его потерять, - думал Гервасий Васильевич. - Я и так поте-
рял многое. Мне поздно что-либо приобретать, но терять я тоже не имею
права. Я был бы ему хорошим отцом. Ему же нужны родители... Родители
всем нужны. Тогда я, наверное, не умел быть хорошим родителем".
Когда-то он растерял всех своих раненых. Он радовался тому, что они
уходят от него здоровыми и невредимыми. И вместе с каждым раненым уходил
кусок жизни самого Гервасия Васильевича. Но тогда казалось, что жизнь
его никогда не кончится, и ему не приходилось жалеть эти кусочки самого
себя, которые уносили спасенные им люди.
Но вот уже сколько лет прошло, а он все еще ни разу не почувствовал
того, что испытывал на фронте, - желание отдать лоскут своей жизни, что-
бы спасти чужую. Он ни разу не почувствовал восторга, безумной гордели-
вой радости, которая приходила к нему в госпиталях, когда он убеждался,
что удержал человека на этом свете.
Он все правильно делал, честно делал и учил правильности и честности
других. Это была его профессия, его характер.
Только ему ни разу не показалось даже, что от него требуется еще и
лоскут жизни.
А вот поди ж ты, приехал этот нелепый цирк, появился в больнице Вол-
ков, и почудилось Гервасию Васильевичу, что вернулось время, ради кото-
рого нужно жить на свете, даже если за шестьдесят пять лет у тебя будет
всего два-три таких года.
Он не может потерять. Эгоизм? А, черт с ним! Пусть Хамраев что хочет
говорит об эгоизме!.. Сейчас жизнь Гервасия Васильевича в руках у Волко-
ва. Если бы он это мог понять! Если бы он мог не отбирать того, что сам,
не ведая, принес Гервасию Васильевичу!.. Если бы он не уезжал... Остался
бы тут, и ходили бы они гулять вечерами по черным пыльным улицам, сидели
бы на теплых камнях у ледяной речушки вдвоем. Нет, втроем... Они бы дру-
жили с Хамраевым.
Ему все равно некуда ехать. Ну какого черта ему тащиться в Ленинград?
Ведь он сам говорил, что у него там никого нету...
А если он в цирке захочет работать? А если он в цирке сможет рабо-
тать, пусть, пожалуйста, работает. Только чтобы дом его здесь был. Пусть
приезжает в отпуск или, как там... в это "межсезонье". Он же сам гово-
рил, что у них бывает такая штука, "межсезонье". Гервасий Васильевич бу-
дет ждать его.
На долю секунды Гервасий Васильевич вдруг захотел, чтобы Волков не
смог работать в цирке. Чтобы остался живым и здоровым, только в цирке не
смог работать. Но он отогнал от себя эту мысль и почувствовал себя отв-
ратительно, словно предательство совершил...
Пусть работает в цирке. Гервасию Васильевичу нужно только знать, что
он закончит работу и приедет. Отдохнет, поживет и уедет. Гервасий Ва-
сильевич проводит его и снова ждать будет...
Как-то вечером в больницу пришел Хамраев и увел Гервасия Васильевича
к какому-то своему приятелю на серебряную свадьбу. Было шумно, пьяно и
торжественно-весело. Гервасий Васильевич сидел со стариками, и ему как
почетному гостю был поручен ритуальный дележ бараньей головы. Хамраев и
отец жениха стояли за спиной Гервасия Васильевича и тихонько подсказыва-
ли ему правила разделки, а еще - что кому давать. В этом обычае был ка-
кой-то неясный для Гервасия Васильевича смысл, и из всех правил он за-
помнил только то, что "уши - детям".
От усталости Гервасий Васильевич сильно захмелел, и Хамраев пошел его
провожать. По дороге Гервасий Васильевич несвязно и сбивчиво пытался
рассказать Хамраеву все, о чем думал последние дни. О себе, о Волкове и
о многом другом.
Хамраев держал Гервасия Васильевича под руку и молча кивал головой.
Изредка он говорил:
- Осторожнее.
Или:
- Здесь ступенька...
- Давайте лучше обойдем арык...
Уже у самых ворот Гервасию Васильевичу показалось, что Хамраеву все
это неинтересно, что весь этот разговор он воспринимает как болтовню
нетрезвого старика и ждет не дождется, когда этот старик угомонится.
Гервасий Васильевич обиделся, замолчал на полуслове и устыдился себя
до ярости. Он освободился от руки Хамраева и подчеркнуто холодно попро-
щался с ним. Хамраев удивленно пожал плечами, пожелал ему спокойной ночи
и ушел.
Всю ночь Гервасию Васильевичу было плохо - болело сердце, мутило, а
под утро разыгралась такая изжога, что Гервасий Васильевич стонал от от-
чаяния, слонялся в одних трусах по комнате и тщетно пытался вспомнить,
где лежит пакетик с содой...
Спустя неделю Хамраев привел к Волкову моложавого человека в красивых
сандалиях и белоснежной рубашке. Из рукавов короткого халата выглядывали
тонкие темные руки с длинными пальцами и чуть синеватыми ногтями.
- Вот, - сказал Хамраев. - Знакомьтесь, Дима. Это Гали Кожамкулов.
Герой Советского Союза. Единственный в нашем городе. И в то же время,
заметьте, пропорционально населению, у нас Героев больше, чем в Москве.
Здорово?
- Грандиозно! - улыбнулся Волков. - Здравствуйте. Садитесь, пожалуйс-
та.
Кожамкулов осторожно присел на стул. Он быстро оглядел палату узкими
припухшими глазами и машинально вытянул из кармана сигареты. Потом пос-
мотрел на Волкова и спрятал сигареты в карман.
- Напрасно, - с сожалением сказал Волков.
Кожамкулов вопросительно взглянул на Хамраева.
- Черт с вами, - сказал Хамраев. - Курите. Может быть, в табачном ды-
му легче снюхаетесь. Погодите, я только плотнее прикрою дверь и распахну
окно.
Кожамкулов и Волков закурили, а Хамраев взялся просматривать новый
номер "Иностранной литературы", утром принесенный Гервасием Васильеви-
чем.
- Сами из Ленинграда? - с легким акцентом спросил Кожамкулов.
- В общем-то из Ленинграда, - ответил Волков.
- Почему "в общем"?
- Редко там бываю... - сказал Волков и подумал, что Кожамкулов, на-
верное, из тех людей, которые не терпят приблизительности и неопределен-
ности. Таким людям все подавай в масштабе один к одному.
- Изумительный город, - томно сказал Хамраев.
- Был там? - спросил Кожамкулов.
- Был пару раз...
- А я жил там, - сказал Кожамкулов. - Два года и три месяца.
- Где?
- Басков переулок, семь, квартира одиннадцать. Комнату снимал.
- Гали Кожамкулович - начальник местного аэропорта, - пояснил Хамра-
ев. - Он в Ленинграде в какой-то там авиашколе учился...
- Зачем "в какой-то"? - строго сказал Кожамкулов.- В Высшем училище
Гражданского воздушного флота. На Литейном, знаешь? Около Центрального
лектория.
- Знаю, - сказал Волков. - Я там жил напротив. До войны.
- Где кафе-автомат?
- Нет. За углом, на Семеновской.
- Где такая?
- Это по-старому Семеновская... На Белинского.
