- Так и говори, - сказал Кожамкулов. - Знаю. Там у меня друг комнату
снимал. А потом задолжал хозяйке за три месяца и женился на ней.
Волков и Хамраев засмеялись. Кожамкулов подождал, когда они переста-
нут смеяться, и со вздохом добавил:
- Очень красивая у него была хозяйка. Не так чтобы молодая, но краси-
вая. Видная из себя женщина.
Хамраев посмотрел на часы и сказал:
- Вы уж меня простите, я вас оставлю на полчасика. У меня тут еще ку-
ча дел... И не курите много.
Когда за Хамраевым закрылась дверь, Кожамкулов пододвинул стул к кро-
вати Волкова и спросил, глядя на него немигающими узкими глазами:
- Ты какую школу кончал?
- Чкаловское военно-авиационное училище...
- На чем летал?
- На "По-2"... "СБ" еще застал. Кончал на "пешках". Переучивался на
"Ту-2"...
- Почему ушел?
- По сокращению.
- Летал плохо? - прямо спросил Кожамкулов.
- Нет, - твердо ответил Волков. - Летал хорошо. По сокращению.
С Кожамкулова спало напряжение, и он задвигался на стуле, устраиваясь
поудобнее.
- У тебя пепельница есть? - спросил он.
- Посмотри на подоконнике, - сказал Волков.
Не вставая со стула, Кожамкулов вытянул шею и посмотрел в сторону ок-
на.
- Нету там ничего.
- Тогда стряхивай сюда, - сказал Волков. - В блюдце. Я все время в
блюдце стряхиваю.
Они немного помолчали. А потом вдруг Гали Кожамкулов стал рассказы-
вать Волкову про себя: про то, как учился в школе морской авиации, как
Героя получил, как в пятидесятых годах тоже попал под сокращение, как
его отстоял командующий ВВС округа и как уже потом сам Кожамкулов оби-
делся и уволился из армии. Сейчас бы, конечно, этого не случилось, а
тогда сплеча рубили - самолеты списывали, летчиков увольняли... Очень
тогда обиделся Кожамкулов.
- Тебе сколько? - спросил Волков.
- Я уже старый, - ответил Кожамкулов. - У меня внук скоро будет. Со-
рок четыре мне... Выйдешь из больницы, что думаешь делать?
Волков неопределенно хмыкнул.
- В цирке выступать будешь? - спросил Кожамкулов.
- Смогу, так буду.
- А если не сможешь?
- Не знаю.
Кожамкулов закурил новую сигарету и не мигая уставился на Волкова:
- Вот что. Сможешь - не сможешь, зачем тебе цирк? Ты не мальчик. За-
чем тебе кувыркаться! Люди смотрят, а мужчина кувыркается как петрушка.
Нехорошо. Не к лицу. Мужчина ведь... И потом, как ты можешь жить так? Ты
же авиатор.
- Когда это было!.. - усмехнулся Волков.
- Когда бы ни было. Ты сколько летал?
- Шесть лет.
- Шесть лет! Как же ты мог забыть? Три дня нельзя забыть, а ты шесть
лет забыл! Я не говорю садись за штурвал, шуруй по газам, лети. Я говорю
- давай работать в авиации. Диспетчером будешь. Все рейсы в твоих руках.
А заведешься - и подлетнуть можешь. Я тебе сам вывозные дам. И климат у
нас лучше. Тумана нет, сырости нет. В горы ходить будешь. Ты не молчи.
Ты думай...
Будто Волков и не думал. Будто он сам никогда не хотел из цирка уйти.
Но не потому, что мужчине не к лицу кувыркаться на людях. Что он понима-
ет в цирке? Что он смыслит в том, чему Волков отдал тринадцать лет жиз-
ни?! И за тринадцать лет Волков таких, как этот, десятки видел. Для них
что цирк, что театр, что художник, что писатель - все несерьезно, ба-
ловство одно. А вот то, что они делают, это да! Это необходимо. И судят
вкривь и вкось обо всем, о чем понятия ни на грош не имеют. Разговарива-
ют с актерами ласково-пренебрежительно, водку с ними охотно пьют, на
"ты" легко переходят, а потом в компании презрительно хвастают: дескать,
помню, сидели мы с Мишкой таким-то (называюх фамилию известного артис-
та). Ну чудик! Начнет представлять - живот надорвешь!.. Легко живет, со-
бака. Ему бы в нашем котле повариться!
И все врет: и то, что "представлял Мишка", и то, что "легко живет,
собака"... Врет без зазрения совести. Да нет. Не врет, пожалуй. Скорее
всего, убежден в этом свято, купечески.
Лучше бы врал...
Шесть лет авиации, видишь ли, нельзя забыть, а тринадцать лет цирка
можно? А что ты знаешь про цирк? Про репетиции изнурительные, про ежед-
невную победу над собственным страхом, про восторг, радость неописуемую,
когда трюк получился! Два года не получался, а вот наконец получился, и
сам черт тебе не брат!.. А про ахиллесовы сухожилия, которые в холодном
манеже рвутся пистолетным выстрелом и двадцатилетнего акробата-прыгуна в
одну секунду делают инвалидом третьей группы, знаешь? А тебе партнер на
ночь горячие ванны для рук делал каждый вечер? Потому что суставы опуха-
ют, пальцы в кулак не сжимаются, ложку не держат...
А мордочки детей на воскресных утренниках ты видел? Когда они визжат
от хохота, замирают от ужаса, ахают... Ты им снился когда-нибудь?
А про трагедии стареющих цирковых тебе что-нибудь известно? Когда по-
летчик-вольтижер полжизни репетирует тройное сальто, и, пока он молод,
оно у него не получается, потому что опыта не хватает, а к тридцати пяти
годам, набравшись этого самого опыта, воспитав в себе нечеловеческое
чутье и реакцию, вдруг понимает, что ему так никогда и не сделать это
тройное сальто. Пришел опыт - ушла молодость. Покинула полетчика бешеная
скорость вращения, бездумная храбрость, неутомимость, которые так необ-
ходимы для выполнения тройного сальто. И не сделает он его уже никогда.
Потому что ничего в жизни не дается даром.
- Что с тобой? - спросил Кожамкулов. - Врача позвать?
Волков не ответил.
- Я за доктором сбегаю... - сказал Кожамкулов.
Уж если уходить из цирка, так не из презрения к нему, не из жалости к
себе. Вот если ты вдруг понял, что торчишь здесь, как по шляпку вбитый в
стену гвоздь, - ни вперед, ни назад (вернее, только назад), тогда уходи.
Уходи и будь благодарен цирку за то, что он подарил тебе эти тринадцать
лет...
Или другое. Если ты любишь женщину - чужую жену, если пути-дороги ва-
ши постоянно скрещиваются и ты живешь непроходящим страхом, что однажды
вас соединят в одной программе с ней и с ее мужем, что каждый день вам
придется здороваться и прощаться, поддерживать незначительные разговор-
чики и вспоминать не то, что хочется, - уходи. Не мучай ее, не трави се-
бя - уходи. Это чужая семья, и ты не имеешь права хотя бы одного челове-
ка этой семьи делать несчастным. Уходи...
Зачем тебе ночами не спать от ревности и тоски или просыпаться от
собственных слез и курить до утра, удивленно разглядывая сырые пятна по-
душки? Ожесточаться против ее мужа - хорошего, неглупого, веселого пар-
ня? Зачем тебе думать о том, смог бы ты полюбить ее сына и стать ему от-
цом, раз уж никому твоя любовь и отцовство не нужны...
Если ты действительно любишь ее - уходи из цирка. Подари ей спо-
койствие. Чтобы не могли подружки увести ее в конец полукруглого заку-
лисного коридора и значительно сообщить: "Только что из Казани... Там
твой бывший партнер работал..." И вглядываться ей в лицо: какое на нее
впечатление это произведет? Чтобы не пришлось ей, затянувшись сигарет-
кой, сдержать себя и постараться как можно спокойней спросить: "Ну как
он там? Все еще не женился?"
Вошел Гервасий Васильевич. В створе медленно закрывающейся двери Вол-
ков увидел встревоженного Кожамкулова.
- Что с тобой, Дима? - спросил Гервасий Васильевич. - Тебе нехорошо?
- Нет. Все в порядке.
- Ты звал меня?
- Нет. То есть да... Гервасий Васильевич, вы там извинитесь за меня.
Я хочу один побыть.
- Хорошо.
- И оставьте мне, пожалуйста, спички.
А может быть, действительно бросить все, уйти из цирка? Снять ка-
кую-нибудь комнатуху здесь, неподалеку от Гервасия Васильевича, посту-
пить в городскую спортшколу и учить мальчишек акробатике?.. Может, при-
дет счастье полной мерой, когда он увидит гордые, хвастливые глаза деся-
тилетних пацанов, которых он, Волков, бывший цирковой артист, научит
стоять на руках, крутить сальто-мортале? Мальчишка, умеющий делать
что-нибудь такое, чего не могут сделать другие мальчишки, всегда кажется
себе избранником божьим.
Вот с ними он бы стал ходить в горы. С ними и с Гервасием Васильеви-
чем. Если это, конечно, будет не вредно для здоровья Гервасия Васильеви-
ча.
А если сюда снова забредет какой-нибудь передвижной цирк, вроде того,
с которым он сам приезжал? Еще, чего доброго, найдут его, жалеть начнут,
сам Волков проникнется к себе жалостью. Тринадцать лет - это тебе не ба-
ран начхал.
Волков тогда сядет в поезд и на этот месяц уедет в Ленинград. "Перед-
вижка" все равно в маленьких городах больше месяца не стоит, а в Ленинг-
рад так или иначе Волкову придется съездить.
А будет ли у него работать левая рука, будет ли она вообще у него -
это уже не так важно. Если в одно время с ним на земле живет такой чело-
век, как Володя Гречинский, то Волков не имеет права ни на какое слюн-
тяйство.
Конец ноября был холодным и ветреным. Мутное низкое небо с утра нак-
рывало горы, и невысокие лысые предгорные холмы неожиданно оказывались
самыми высокими точками на горизонте. Но бывали дни, когда даже их круг-
лые вершины молочно размывались спустившимся туманом, и тогда в городе
шел дождь и арыки пенились грязно-желтыми лопающимися пузырями.
К вечеру туман обычно рассеивался, и холмы переставали быть высокими.
Они снова становились просто предгорными холмами, четко впечатанными в
подножие огромных вздыбленных гор. И если летом горы были только в шапке
белых снегов, то теперь они стояли в снеговом полушубке.
Волков выздоравливал.
- А в горах ночью опять снег выпал... - грустно говорила старшая
сестра Алевтина Федоровна.- Что-то рано в этом году.
- Пора окна заклеить, - говорил Гервасий Васильевич. - Не хватает те-
бе еще простудиться, Волков. Что пишет твой любезный партнер?..
- По-моему, мэтр явно недооценивает могучие возможности вашего орга-
низма, - сказал Хамраев. - Нам давно пора выпить. Я тут несколько дней
мотался по горныи аулам во главе одной санинспекции и, представьте себе,
на высоте полутора тысяч метров в потребсоюзовской лавке обнаружил зале-
жи изумительного французского коньяка "Наполеон"! Что-нибудь более неле-
пое вы слышали?
- Нет, - ответил Волков.
- Отгадайте, что я сделал?
- Вы превратили коньячный аул в безалкогольный поселок?
- Кто вам сказал, что вы акробат? Вы ясновидец!.. В цирке есть такой
жанр?
- Что-то похожее есть... Называется "мнемотехника".
- Фу, дрянь какая! - возмутился Хамраев. - Что за отвратительное наз-
вание - "мнемотехника"!.. Изгадили великолепное загадочное ремесло! Так
и слышится: "Краткий курс мнемотехники. Учпедгиз. Второе, исправленное
издание". Или: "Вечер встречи выпускников мнемотехникума". Какой ужас!..
- Не уходите от темы, - сказал Волков. - Давайте про коньяк.
- Пожалуйста. Я вчера зашел к нашему управляющему торгом...
- Управляющий торгом - тоже довольно изящное сочетание.
- Не огрызайтесь, Дима. Вам вредно. Так вот: я спрашиваю его, откуда
в ауле "Наполеон", а он мне отвечает: "Ошибочный заброс". Как вам это
нравится?! Может, "наполним бокалы, содвинем их разом"?
- С превеликим...
- Пойду согласую с Гервасием... Вы когда-нибудь пили "Наполеон"?
- Пил.
- Ну вас к черту! - огорчился Хамраев. - Вас ничем не удивишь. Но то,
что он из горного аула, вы оценили?
- Конечно!
- Тогда я иду просить "добро".
Но Гервасий Васильевич категорически запретил "Наполеон" да еще и
накричал на Хамраева. А потом вдруг как-то сразу скис, растерялся и по-
казал Хамраеву письмо от Стасика. Стасик писал Гервасию Васильевичу, что
хочет приехать за Волковым, и, если все будет в порядке, просит Гервасия
Васильевича написать в Москву, когда ему следует вылетать. Только просит
ничего не говорить Волкову. Пусть это будет для него сюрпризом...
- Когда вы хотите выписать Волкова? - спросил Хамраев.
- Недели через полторы...
