после двадцати трех я каждый раз становлюсь такой одинокой...
- Ладно, ладно тебе, - Андрей Павлович растроганно гладит Лиду по ли-
цу, притормаживает машину и останавливается у тротуара.
Лида обреченно вздыхает, открывает дверцу и покорно выходит.
Автомобиль Андрея Павловича трогается с места, проезжает сто метров
до перекрестка и сворачивает за угол. Лида пешком шагает в том же нап-
равлении...
...Зато, когда через десять минут Лида входит в свой многолюдный от-
дел, Андрей Павлович с обаятельной непосредственностью приветствует ее
первым:
- Доброе утро, Лидочка! Здравствуйте! - и машет ей рукой.
- Доброе утро, Андрей Павлович, - отвечает Лида и проходит к своему
рабочему столу. - Здравствуйте, девочки.
И все тоже радостно здороваются с Лидой. Все действительно рады ви-
деть ее, Андрея Павловича, друг друга и ощущать себя замечательным друж-
ным коллективом, объединенным не только общим делом, но и общей, очень
личной тайной...
Сквозь открытую дверь Бабушка видит опустевшую большую комнату, ста-
рые настенные часы с безжизненным маятником, потом - фотографии над сво-
ей кроватью.
На одной - прифранченная компания у дверей Замоскворецкого ЗАГСа. В
центре девятнадцатилетняя Бабушка с розочкой в волосах и военный морячок
Дедушка. Тут же Друг в форме курсанта какого-то училища. Все уставились
в объектив.
И в остатках бабушкиного мозга всплывают черно-белые воспоминания...
...На свадьбе кричат "горько!". Они встают, целуются. А когда Бабушка
садится между Дедушкой и Другом, Друг опускает руку под стол и, под
прикрытием свисающей скатерти, гладит Бабушку по фильдеперсовому колену
и выше, до края чулка, пристегнутого широкой кружевной резинкой. Бабушка
делает вид, что ничего не происходит, обнимает Дедушку за шею и счастли-
во хохочет...
Бом-м-м!.. Тугой медный гул плывет по пустой квартире.
Бабушка отпускает веревку колокола. Сухонькая ручонка в изнеможении
падает на одеяло, глаза впиваются в проем распахнутой двери.
Секунда... вторая... третья... И некому прибежать на Бабушкин жалкий
набатный призыв. Глаза ее прикрываются, и по щеке, к уху, ползет сле-
за...
Нина Елизаровна ведет посетителей по небольшим зальчикам своего му-
зея. С указкой в руке, в элегантном костюме, на высоких каблуках, она
выглядит чрезвычайно привлекательно. Мужчины-экскурсанты разглядывают ее
с гораздо большим интересом, чем фотографии каких-то документов и учени-
ческие копии с изначально плохих полотен. И это справедливо. Как сказал
поэт - "ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!"
Посетители музея почти все приезжие или проезжающие через Москву, что
легко угадывается по апельсинам в сетках, по вареным колбасам в сумках,
по коробкам с чешской обувью.
Это же обстоятельство характеризует и музей Нины Елизаровны как
третьесортный - попробуй-ка, сунься с апельсинами в "Третьяковку"!..
Позади группы экскурсантов бредет невзрачный человек с доброй и сму-
щенной физиономией. Зовут его Евгений Анатольевич. Ему лет пятьдесят с
хвостиком.
И Нина Елизаровна, не умолкая ни на секунду, изредка сочувственно
поглядывает в его сторону. Один раз она даже улыбнулась ему...
От этой улыбки он счастливо шалеет, да так явственно, что если бы
группа в этот момент не была так увлечена копией скульптуры "Булыжник -
оружие пролетариата", а узрела бы лицо Евгения Анатольевича, то все в
один голос заявили бы, что он намертво влюблен в Нину Елизаровну...
А через минуту, уже в другом зале, Нина Елизаровна оглядывает свою
паству и понимает, что потеряла Евгения Анатольевича. От неожиданности
она сбивается с накатанного ритма и растерянно замолкает.
Однако профессионализм берет верх, и уже через мгновение речь ее
льется снова легко и свободно. Только глаза все время ищут Евгения Ана-
тольевича...
Блям-м-м!.. - слабенький удар колокола растекается по квартире.
Не мигая Бабушка смотрит в дверной проем. Ждет...
И не дождавшись, неверной правой рукой с трудом подносит ко рту по-
ильник. Холодный чай течет по подбородку, по дряблой морщинистой шее,
расплывается по подушке, по пододеяльнику...
Но Бабушка этого не чувствует. Глаза ее вонзились в довоенную фотог-
рафию - весело хохочет Дедушка в форменной шапке с "крабом", куртке с
меховым воротником. Держит в руке веревку от обледенелой корабельной
рынды - той самой, что сейчас висит у Бабушки над головой. А вокруг Де-
душки льды, снега и ужасно Крайний Север...
...Эту фотографию молоденькая Бабушка (до жути похожая на сегодняшнюю
Лиду!) показьюает Другу. У Друга в петлицах "шпала", а на портупее -
пистолет. Потом Друг смотрит вместе с Бабушкой в окно. Внизу три челове-
ка в кожаных регланах подсаживают в "воронок" пожилого полуодетого чело-
века. Друг быстро надевает такой же реглан и фуражку, по-братски целует
Бабушку и гладит ее по выпуклому животу. И они оба смеются.
Из окна Бабушка видит, как Друг выходит на улицу, проверяет, как за-
перли "воронок", а сам садится в легковушку. Машины трогаются. Бабушка,
счастливо улыбаясь, машет Другу вослед рукой...
Новые районы всех городов страны очень остроумно застроены одинаковы-
ми "Торговыми центрами". Первый этаж - продовольственный магазин, второй
- столовая, районное лицо общепита. Слева - вход в сапожную мастерскую
или ателье, справа - стыдливо исключенный из общей гастрономии винный
отдел. Над сапожной мастерской обычно - контора жэка, над винным отделом
- штаб Добровольной Народной Дружины или каморка участкового милиционе-
ра.
"Торговый центр" закрыт на обеденный перерыв. У замкнутых дверей про-
дуктового магазина черно-серые старушки покорно ждут открытия. От запер-
того винного отдела змеится мрачноватая очередь еще трезвых мужчин.
С тыльной стороны "центра" - завал из разбитых бочек, смятых картон-
ных коробок, горы ломаных тарных ящиков.
Тут еще одна очередь - у пункта приема стеклотары. Сумки, сетки, че-
моданы, рюкзаки с бутылками. В отличие от очередей у магазина, эта оче-
редь являет собой говорливое, неунывающее братство.
В грязном отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, на ящиках
из-под марокканских апельсинов сидят Настя и Мишка.
Мишке - двадцать один год. Он в кроссовках, вельветовых порточках и в
теплой "вареной" курточке с белым воротничком из искусственного меха.
Настя покуривает, Мишка захлебывается новостями:
- ...такие возможности, малыш, полный атас! Люди... Солидняк, с "вол-
гарями". Главный - на "мерседесе"! "Старик, - это мне главный говорит. -
Старик, сейчас само время раскрыло тебе свои объятия! Копеечка только
ленивому в рот не течет! Хочешь, - говорит, - становись на штамп, прес-
суй кнопки. На пластмассе гарантирую полштуки, на металле - до восьми-
сот! Через год у тебя квартира, через полтора - тачка. Не хочешь уродо-
ваться на станке - ты же десантник, - давай в охрану. Штука обеспечена".
- Что? - не поняла Настя.
- Тысяча за охрану кооператива.
- Сторожем, что ли?
- Малыш! - Мишка даже за голову схватился. - Ну, ты даешь! "Сторо-
жем"! Теперь все, как у людей: есть рэкет - шобла, которая шерстит коо-
ператоров. С каждого дела - две-три тысячи в месяц. А этих дел сейчас по
Москве - хоть задницей ешь.
- Как это? - удивилась Настя.
- А очень просто. Ты имеешь свое дело. Кооперативное. Я прихожу к те-
бе и говорю: "Анастасия Александровна, хотите спокойно жить и работать?"
Ты говоришь: "Хочу". Так вот, говорю, извольте ежемесячно отстегивать
нам столько-то и столько-то... Поняла? И так с каждого.
- А я не могу тебе сказать: "Вали-ка ты, Миша"?
- Вполне. Утром приезжаешь - оборудование разгромлено, помещение сож-
жено. Я прихожу снова. Спрашиваю: "Ну как, Анастасия Александровна?" И
ты отстегиваешь, что с тебя просят, или тебя подвешивают где-нибудь в
лесочке за ноги и раскаленным утюжком по животику. И вот от них этот ко-
оператив надо защищать.
- А если в милицию?
- А там что, не люди? Я тебя умоляю!.. Все хотят вкусно кушать. Слу-
шай, ты можешь не курить? Ну что это такое? Сколько раз...
- Не ханжи. Дальше.
- Я к Сереге. С которым демобилизовывался... А Серега говорит: "На
хрена нам эти кооперативы? Что мы, даром два года в ВДВ отмантулили?
Лучше сразу в рэкет. Главное - в приличную шоблу встрять. Мы - ребята
тренированные, а там, если с головой..."
- Но ты же хотел на юрфак?!
- Пока эту халяву не прикрыли, надо материальную базу создать. А уже
потом...
- Дурак ты, Мишаня, - лениво говорит Настя, сплевывает и выщелкивает
окурок. - То ты в кооператив, то в охрану, то в бандиты. Ну просто пря-
мой путь на юридический факультет!
- Я свою дорогу в жизни ищу, малолетка ты хренова! Это ты можешь по-
нять?! - взбеленился Мишка. - Я к тебе, как к самому близкому... А ты?!
Если бы тогда меня от Афгана не отмазали, я бы сейчас полные руки "сер-
тов" имел! За два года, знаешь, сколько я бы этих чеков Внешторгбанка
привез?! Вот тогда бы я сразу в университет! Участник войны, капусты на-
валом...
- А если бы тебя оттуда в таком симпатичном цинковом гробике привез-
ли?
- Ладно тебе. Не всех убили. Кто-то и своими ногами пришел.
Из служебных дверей магазина выглядывает старшая продавщица Клава:
- Настя, кончай перекур, открываемся!
- Иду, тетя Клава! - кричит Настя и говорит Мишке: - Мишка ты Мишка,
неохота мне сегодня тебе настроение портить. Чеши. Зайдешь за мной вече-
ром. Мне еще товар принимать.
И Настя направляется к дверям служебного входа.
Бабушка лежит в пустой квартире, немигая смотрит в потолок. И возни-
кает в глазах ее бесшумное и бесцветное видение...
...На стеклах, крест-накрест, наивные бумажные полоски сорок второго
года. Голая Бабушка, чуть прикрытая одеялом, курит в смятой постели. Из
уборной возвращается Друг - в кальсонах, носках, в накинутом на плечи
кителе с тремя "шпалами". Деловито натягивает галифе.
Скрипнула дверь. Друг, в полуодетых штанах, подхватил портупею, белые
комсоставские бурки, метнулся за портьеру.
На пороге спальни стоит заплаканная двухлетняя Нина в ночной рубашке.
Бабушка рассмеялась, вскочила, подхватила дочь, бухнулась с нею в пос-
тель - так, чтобы Нина оказалась спиной к Другу.
Друг выходит из-за портьеры в полной своей эмгэбэшной форме и тихо
исчезает... А Бабушка счастливо целует Нине маленькие озябшие ножки,
отогревает ее своим веселым материнским дыханием.
В конце первой половины дня Нина Елизаровна с двумя продуктовыми сум-
ками и уже в обычных уличных туфлях без каблуков быстрым шагом подходит
к своему дому. И сразу же видит стоящего у парадного подъезда Евгения
Анатольевича с тремя гвоздичками в руках.
- Господи, Евгений Анатольевич, как вы меня напугали! - набрасывается
на него Нина Елизаровна. - Куда это вы подевались, черт вас побери?! Я
уж думала, что вам плохо стало...
Евгений Анатольевич робко улыбается и молчит.
- И вообще, как вы узнали, где я живу?
Евгений Анатольевич смущенно пожимает плечами.
- Вы что, сыщик, что ли?
- Нет. Инженер.
- С вами все в порядке?
- А что со мной может случиться?
- А черт вас знает! Две недели ходить в один и тот же музей - любой
может сбрендить.
- Я не в музей хожу.
- А куда же?
- К вам.
Нина Елизаровна смотрится в отражающее стекло входной двери подъезда,
поправляет волосы и с удовольствием говорит:
- Да ну вас к лешему, Евгений Анатольевич! Я старая баба...
- Я люблю вас, Нина Елизаровна...
- Эй! Эй!.. Вы с ума сошли! - искренне пугается Нина Елизаровна. - У
меня мать парализованная, у меня две взрослые дочери от очень разных му-
жей! Я себе уже давным-давно не принадлежу...
- Но я люблю вас, - тихо повторяет Евгений Анатольевич.
- Вы - псих! Сейчас же прекратите ходить в наш музей! Я смотрю, на
