как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела
его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А
ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был от-
цом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть,
я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был
зять-студент... Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без
соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог
знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Алек-
сандра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Нау-
мович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поме-
нять ей фамилию! А он меня по сей день любит... И Настю боготворит. И не
виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его
вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что
у нас в стране таких, как ты... А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ру-
чонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через пол-
года. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик... К морю хотел
тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да ког-
да же это все кончится!..
Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут
слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина
Елизаровна скисает.
- Ладно... Хватит, будя.
Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит:
- Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал!
Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к безмолвной матери, она
наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет:
- Прости меня, мамочка...
Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, расс-
меявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери:
- И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?..
Настин магазин снова закрыт на перерыв. В подсобке обедают четыре
продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и по-
куривает Настя.
На электроплитке - кастрюля с супом. На столе - огурцы, простенькая
колбаска, студень в домашней посудине.
Старшая продавщица Клава, в некрасивых золотых серьгах и кольцах,
приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный торговый зал видит за
стеклянными витринами десятка полтора не очень живых старушек с само-
дельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и мрач-
новатую очередь еще трезвого мужского люда.
- И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами "докторской" закусы-
ваем... А они стоят! Ну, люди!
Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую
початую бутылку "Московской" и разливает по стаканам.
- Оскоромишься? - Клава протягивает Насте бутылку.
Настя отрицательно покачивает головой.
- Будем здоровы, девки, - Клава выпивает, хрустит огурцом. - Настюха!
Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком. Это тебе не магазинный -
ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост.
Настя вежливо пробует студень.
- Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить, - говорит одна
продавщица Насте.
- А в "Аргументах и фактах" написано, что в Калифорнии уже больше
никто не курит. Во, дают! Да? - говорит другая.
- Это почему же? - лениво осведомляется третья.
- Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, - объясняет Кла-
ва.
Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга:
- Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы!
- Иди, иди, стаканщик хренов! - кричит Клава. - Ты с холодильника то-
вар в отдел поднимай!
- А нальешь?
- Догоню и еще добавлю!
Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается.
- Смотри, девка, - говорит Клава.
- Женится - тогда пусть хоть ложкой хлебает, - говорит вторая.
- Ихне дело не рожать - сунул, вынул и бежать, - говорит третья.
- Ето точно, - подтверждает четвертая.
Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед:
- Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых
коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
- Ну в чем дело, малыш? Расслабься...
- Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
- Ну че ты, че ты, малыш?..
- "Че", "че"! Ниче! Влипли мы, вот "че".
- Не понял, - насторожился Мишка.
- Ну, я влипла. Так тебе понятней?
- Во что? - Мишка наконец совладал со своим естеством.
- О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
- Что, сдурела?! - пугается Мишка.
- Ага. Сдурела. Сколько раз просила: "Мишенька, будь осторожней! Ми-
шенька, будь осторожней..." "Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся,
малыш!" Дотрахались...
Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
- Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
- Да погоди ты, Настя... А ты уверена, что ты... Это...
- В том, что я беременна?
- Да.
- Беременна, беременна. Не боись, "малыш", - усмехается Настя.
- А ты уверена, что это... от м е н я?
Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука
нашаривает за собой грязный тарный ящик.
Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
- Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
- Настя! - доносится голос Клавы. - Открываемся!..
- Иду, тетя Клава! - и Настя уходит, даже не оглянувшись.
На экране японского телевизора "Панасоник" в любовном томлении дви-
жутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из
фильма "Эммануэль".
И тут же гортанный голос:
- Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не
приглашают? Странно, да?
А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
- Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом...
В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы "Турист" сидят Ев-
гений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в яр-
ких "адидасовских" штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной кара-
кулевой шапке.
На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор "Панасоник" и "Па-
насоник" - видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.
На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пус-
тая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с
тонкой ручкой.
- Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу! - толстый
туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон. - Не жалко! Мне нашу
страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста...
- При чем здесь желто-синие цветочки?.. - недоумевает Евгений Ана-
тольевич. - Что же, я не могу себе другие трусы купить?
- Мы все можем купить! - Туркмен выпивает полстакана водки. - Будь
здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел?
Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!
- Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются. - Очень
хочется плакать...
Он тоже выпивает полстакана.
- Дыню кушай, - говорит туркмен. - Зачем Япония может так делать, а
мы нет? Вот что обидно!
- Ужасно обидно... Ну просто ужасно! - Евгений Анатольевич деликатно
отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так не нравил-
ся...
- Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать
- я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!
- И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или...
- Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь. Все везем
из Москвы, - решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по
стаканам. - Будь здоров, дорогой! Дыню кушай...
- Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от
тоски и отвращения.
Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.
- Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я
должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.
- Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста
двадцати лет живут и еще детей могут сделать, - торжественно говорит
туркмен и выключает телевизор. - А я пока назад перемотаю. Все-таки ин-
тересно, как это можно - женщина с женщиной?!
Настя валяется на диване с журналом "Здоровье", а Нина Елизаровна,
поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями
пододеяльники и наволочки.
Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тре-
вожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого те-
левизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенато-
рам.
Раздается телефонный звонок.
- Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разгля-
дывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.
- Алло! - поднимает трубку Нина Елизаровна. - Да... Это я.
Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:
- Вы не захворали?
И снова долго слушает.
- Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна. - А мо-
жет быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения... Только
свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не по-
купайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокой-
ной ночи.
Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти.
- Кто это, ма? - бесцеремонно спрашивает Настя.
- Ты не знаешь.
- Интересное кино! "Только свои" - и я не знаю.
- Милый и одинокий человек... Тебе достаточно?
И снова раздается телефонный звонок.
- Меня нет дома! - тут же опять предупреждает Настя.
- Да!.. - берет трубку Нина Елизаровна. - А, Сашенька... Ну, конечно.
Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что
Лидочка на следующий день очень рано улетает в отпуск. Хорошо, - она
прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: - С папой будешь говорить?
Настя вскакивает с дивана, хватает трубку:
- Привет, папуль! Все в ажуре, не боись... Ага. Придешь? Порядок. Ну
да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают загран-
родственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля
кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!..
- Я очень рада - за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, - бормочет
Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику.
- Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, - говорит Настя
и кладет трубку.
Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически
поднимает трубку:
- Алло! - лицо ее принимает жесткое, безразличное выражение, голос
становится мерзко-металлическим: - Меня нет дома. Я на дискотеке. Вер-
нусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда.
И Настя снова укладывается на диван.
- Ты с ним поссорилась? - осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
- Мамуленька, разбирайся со своими делами, - покровительственно сове-
тует ей Настя. - Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь са-
ма. Договорились? И переключи, пожалуйста, на бабушкину программу. Там
уже началось.
Нина Елизаровна покорно встает и включает "Спокойной ночи, малыши". И
снова садится за швейную машинку.
- И сдвинься в сторону, а то бабушке из-за тебя ни хрена не видно, -
говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.
Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому.
У подьезда стоит Мишка с перевязанной головой.
Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его:
- Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?
- Да так, - криво усмехается Мишка. - Лидия Александровна, вы не мог-
