ждут грузов как манны небесной, и за много-много еще кое-чего!
Такой красоты еще не видел.
Солнце в левый борт с чистого норда низкое и огромное над сплошным
паком.
Лед с правого борта ярко-розовый до далекого горизонта, чернильно-фи-
олетового от туч и тумана.
По розовому льду извивается огромная, метров двести в длину, синяя
тень - профиль нашего судна.
Отдельные торосы так изощренно коррозированы дождями, туманами, вет-
рами, что напоминают огромные кораллы - розовые, нежнейшие кораллы высо-
той в несколько этажей.
И среди этой красоты мы, идущие за ледоколом, испытываем такие жуткие
удары о лед, что трудно печатать на машинке.
Бедный Фомич - он ведет пароход. А мне до этого удовольствия еще пол-
тора часа.
Алые пожарные машины, обреченные волею судеб тушить певекские пожары,
пляшут от сотрясений шаманскую пляску на крыше третьего трюма.
"Перовская" упрямо идет за "Ермаком" без буксира. И без жалоб, стонов
и причитаний идет. Пожалуй, все-таки тут есть элемент мальчишества - мо-
лодой совсем капитан на "Перовской". И вот иногда ловишь себя на мысли,
что неплохо бы этому парню покрепче разок стукнуться лбом. Это такая
подлая мыслишка, которая знакома всем неотличникам в школе по отношению
к отличникам. Ведь когда отличник хватает кол, то вся школа, включая не
только лоботрясов, но и учителей, получает некоторое удовольствие.
ЕДИНСТВО И БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ В ФОМЕ ФОМИЧЕ ФОМИЧЕВЕ
Сентябрьским днем девятилетний бологоевский школьник Фомка Фомичев с
собакой Жучкой отправился на прогулку в лес, который начинается сразу за
чертой поселка. К вечеру домой он не вернулся. На поиски школьника и
Жучки были подняты сотни людей - местные жители, охотники, работники ра-
боче-крестьянской милиции. Спустя 16 дней Фомка, худой, оборванный,
наткнулся на грибников. За это время он прошел десятки километров. Пи-
тался плодами шиповника, желудями, ягодами. За 16 дней "путешественник"
потерял "Не пал духом..." - заметка в районной газете (хранится в архиве
семьи Фомичевых)
Простуда терзает кости тупой болью.
Потому нынче после дневной вахты ничего не стал записывать и завалил-
ся спать. Но уже через полчасика врубилась "принудиловка".
Из динамика долго доносится шелест бумаги и кряхтение, по которому я
узнаю Фому Фомича.
- Внимание, значить, всего экипажа! Прослушайте информацию! Наше суд-
но с народнохозяйственным грузом следует в порт Певек. Он находится на
Чукотке. Порт Певек свободен ото льда только с пятнадцатого или двадцать
пятого июля...
Дальше он жарит прямо по лоции минут десять: о режиме ветров, образо-
вании ледяного покрова и так далее.
Он жарит, запинаясь, сбиваясь, перечитывая сбитое, безо всяких точек
и запятых, но очень вразумительно и обстоятельно, хотя ровным счетом ни-
чего не понимает из читаемого. Писаный текст завораживает Фому Фомича, и
он следует по нему с непреклонностью петуха, от носа которого провели
черту. Если капитан "Державино" сам текст выбрал или составил, то, зна-
чить, при произнесении текста вслух ни о чем больше думать не надо.
Фомич жарит по "принудиловке", и потому деваться от его лекции неку-
да.
Я лежу и злюсь.
Но! 1) Не следует забывать, что говорит Фома Фомич плохо еще и пото-
му, что все зубы у него вставные - свои выпали в блокаду от цинги.
Вставные челюсти у него разваливаются, и потому он не может есть ничего
тягучего. И надо видеть, как переживает за мужа Галина Петровна, когда в
кают-компании у него получается с жеванием что-нибудь некрасивое. 2) Хо-
тя он обожает делать сообщения по трансляции, но сейчас вещает никому не
нужную лоцию, ибо честно старается делить с Андриянычем нагрузку от-
сутствующего помполита. Положено проводить информации и лекции? Положе-
но. И вот он проводит.
Потом он спустится в каюту и достанет любимое детище - изобретенную
им "Книгу учета работы экипажа т/х "Державино" - и запишет время, дату,
тему своей "информации".
Вчера пароходство потребовало радировать результаты парных соревнова-
ний за позапрошлый год. И вот Фомич с гордостью притащил свой гроссбух,
где было обстоятельно записано, как его экипаж в позапрошлом году сорев-
новался парно с коллективом Канонерского завода. В гроссбухе зафиксиро-
вана история профсоюзных, спортивных, досаафовских и всех других общест-
венных организаций экипажа с рождества Христова. (Не все еще до таких
учетных книг дошли. Здесь Фомич как бы опережает время.)
Я Фому Фомича ото всей души хвалил за такой гроссбух, а не успел он
дверь за собой закрыть, я и ухнул во всю ивановскую: "Вот это нудило!"
Слышал он или нет? До сих пор мучаюсь этим вопросом.
Очень у меня дурная способность.
Лицедействовать я отлично научился. И поддакивать тоже умею. И
серьезное, и даже восхищенное лицо делать при полнейшем непонимании про-
исходящего замечательно могу. Одно плохо: иногда после акта талантливей-
шего лицедейства из меня выскакивает: "Ну и дурак же! Это же какой ду-
рак-то, а?!" И выскакивает такой комментарий, когда адресат еще не уда-
лился на безопасную дистанцию. Вот несчастье-то!..
Да, еще писать Фома Фомич любит. Вернее, он любит процесс фиксации
чего угодно чем угодно - пером, шариковой ручкой, фломастером или обык-
новенным карандашом на бумаге ("ту драйв э пен" - быть писателем).
Вот, например, мы в дрейфе, Фомич спокойно может спать. Но он
бодрствует глухой ночью в тишине спящего мирным сном судна.
На служебном столе супруга поставила ему букетик из засохших цветоч-
ков с личного дачного участка.
Сама женская половина Фомы Фомича похрапывает в койке и бесшумно
проклинает сквозь сухопутные видения тот день и час, когда поддалась на
хитрые уговоры супруги Ушастика и поехала в Мурманск.
Фомич тихо сияет от счастья - его судно и он сам никуда не едут!
Он сидит в чистом белом свитере, разложив по всему столу приказы па-
роходства за последние два месяца, и регистрирует их. Вообще-то, это де-
ло старпома, но Фомич любит регистрационную работу - это его счастливый
отдых, его сладость. Он заполняет графы: "Дата поступления приказа на
судно", "Краткое содержание", "Кому передан", "Меры", "Резолюция капита-
на" - и расписывается в конце каждой строки. Когда страница регистраци-
онной книги заполняется вся, Фомич снимает очки и любуется столбцами и
графами невооруженным глазом. И на миг он испытывает такое полное
счастье от неподвижности и регистрационной деятельности, что ему, как и
всем людям в момент полного, всеобъемлющего счастья, делается как-то
жутковато. И он тихо встает, и тихо достает из холодильника кусочек по-
лусырой рыбы. И, жуя рыбу, опять пишет, то есть фиксирует, хотя эта -
вроде бы вовсе невинная и даже полезная - страсть дважды уже приводила
благонамеренного Фому на край катастрофы или даже бездны.
Первый раз, когда он переписал от киля до клотика служебную инструк-
цию и какой-то поверяющий с ужасом обнаружил копию этого документа в ка-
ком-то Фомичевом гроссбухе.
Второй раз случился еще более сногсшибательный нюанс, вытекающий из
той же привычки Фомича все и вся фиксировать, и подсчитывать, и разграф-
лять.
Фому Фомича выдвинули делегатом на общебассейновую конференцию, где
должен был присутствовать министр Морского Флота СССР и где Фоме Фомичу
предстояло выступать, ибо начальство отлично знало, что это самый ло-
яльный из лояльных будет оратор и трибун.
Перед убытием на конференцию, как и положено, на судне было проведено
собрание, чтобы выработать почины, наказы делегату и соцобязательства о
перевыполнении плана по разным показателям.
Как и положено, нашлись всякие недостаточно сознательные элементы
(вроде нашего Копейкина или тети Ани) и обрушили на делегата необосно-
ванные претензии, бессмысленные жалобы и пошлые выпады в сторону высшего
морского начальства - в диапазоне от требования оплаты сверхурочных ра-
бот в инпортах в инвалюте до отказа от обязательной подписки на газету
"Водный транспорт", потому что в этой газете про речников пишут больше,
чем про моряков.
Фомич тщательно фиксировал все отрицательные выпады и положительные
почины-обязательства. Затем систематизировал зафиксированное: на одну
бумажку то, что можно будет говорить перед сверхначальством, а на другую
все то, что ни в коем случае говорить нельзя, если не хочешь сломать се-
бе шею и остаться на береговой мели навечно.
Прибыв на конференцию, Фомич, как и положено, сдал в секретариат бу-
мажку 1 1. А когда вылез на трибуну перед министром, начальником паро-
ходства и другими божествами, то случайно вытащил из кармана бумажку 1 2
и приступил к чтению. И сразу вся внешняя, окружающая в этот момент Фо-
мича-чтеца реальность полностью перестала им замечаться и на него воз-
действовать. И трибун не заметил ни гробовой тишины, наступившей в зале
конференции; ни редких, восхищенных смелостью оратора кряхтений других
смельчаков-либералов и нигилистов из задних рядов; ни остолбенело выпу-
ченных (как у меня на мосту через Дунай) глаз начальника пароходства и
секретаря парткома; ни даже того, что министр в президиуме проснулся.
Читая написанное, он, как я уже объяснял, никогда не вникал в смысл и
суть, никогда ничего не понимал из произносимого, ибо еще и вел борьбу с
челюстями. И потому он нес с трибуны истины жуткие, никакому публичному
обсуждению не подлежащие; сумасшедший смельчак, решившись говорить о
них, должен был бы кричать, потрясать кулаками, негодовать. А Фома Фо-
мич, абсолютно уверенный в благонамеренности своего текста 1 1, читал
его бесстрастно и монотонно, как дьяк по тысяча первому покойнику. И эта
спокойная и добро-торжественная интонация спасла Фомича. Он уверен был,
что зачитывает товарищам начальникам о превышении его экипажем планов и
увеличении подписки на газету "Водный транспорт"!
А нес - про инвалютные сверхурочные!
И только сняв очки и не дождавшись положенных по штату всякому высту-
пающему аплодисментов, повернулся к президиуму и что-то тревожное начал
ощущать, ибо профессионально дальнозоркими глазами увидел, что начальник
пароходства сыплет себе в рот таблетки (вероятно, валидол) из полной
пригоршни, а секретарь парткома, сильно качаясь, идет за кулисы (вероят-
но, вешаться).
Обличай он и ущучивай, высказывай претензии и фантастические требова-
ния разных Копейкиных в другом тоне - со страстями и негодованиями - и
песенка Фомы Фомича Фомичева была бы спета. Но тут случился полнейший
хеппи энд.
Министр встал и сказал, что он наконец-то понял, что приехал сюда не
напрасно, что все предыдущие ораторы были только амебы, а капитан Фуфы-
ричев - единственный человек, который по-настоящему болеет за дела на
флоте. И что на месте начальника пароходства он, министр, отправил бы
капитана Фуфайкина в Гренобль на международный спецтренажер для судово-
дителей суперсухогрузов.
Вот после этой истории Фомич не только прокатился в Париж на поезде,
но и получил кличку Драйвер - за полнейшее бесстрашие. Правда, прокатил-
ся он в Гренобль и даже посетил Лувр уже в почти вовсе облыселом виде -
волосы начали у него выпадать пучками еще на трибуне, когда он увидел
качающегося секретаря парткома и разобрал на своей бумажке: "1 2".
Между прочим, сохранял эту бумажку Фома Фомич, чтобы не забыть, кто
из его команды главный оппортунист и кто что на собрании наговорил лиш-
него.
Апогея облысения Фомич достиг в женском туалете, куда спрятался от
окруживших его в перерыве восхищенных и потрясенных его бесстрашием пок-
лонников-нигилистов. Он заперся в женском туалете, ибо был занят мужс-
кой, и сидел там томительно долго, обдумывая случившееся и выщипывая из
недавно приличной шевелюры остатки кудрей.
Возле туалета собралась толпа разъяренных стенографисток и других
