расфуфыренный и возбужденный, просит подменить его с полдня до шестнад-
цати. Довольно неуместная просьба, но у него здесь старый друг работает.
Подменяю.
Четыре часа читаю в рубке на жутком сквозняке то Белля "Город привыч-
ных лиц", то биографию композитора Прокофьева.
В пятнадцать возвращается Саныч. Привез щенка чукотской лайки. Вык-
лянчил у местной девочки. Полуторамесячный, симпатяга, ясное дело, до
невозможности. Назвали Шерифом. Составил на Шерифа выписку из судового
журнала - первая бумага щенка для законного существования в этом бумаж-
ном мире.
Приезжает капитан-наставник. Звать Константин Владимирович, воевал на
лидере "Ленинград", медали Нахимова и Ушакова, красивый, сильный, часто
летает по долгу службы на ледовую разведку. Черт дернул меня попроситься
с ним в очередной полет.
Он взглядом взвесил меня - имею в виду вес в килограммах - и сказал,
что это вполне возможно.
- Как одеваться на разведку? - интересуюсь у капитана-наставника. -
По-полярному?
- По-городскому, по-домашнему.
- Что брать с собой?
- Жевательную резинку возьми. Пилоты любят жевать за штурвалом. Есть
резинка?
- Да.
- Вот и все.
Рассказывает, что при полетах на ледовую разведку - очень длительные
полеты, двенадцать, а то и более часов - попадают в аварийные ситуации
те пилоты, которые начинают торопиться на курсе к дому и проходят над
мысами на малых высотах, срезая углы. Потоки нисходящего воздуха на гра-
нице суши и моря, резкая потеря высоты - шлепок о тундру.
Будут мои пилоты послезавтра торопиться домой или нет?
"Державино" не спит. По судну бродит бессонница. Время "дернули" сра-
зу на три часа, и у всех сдвинулись стрелки биологических часов.
На вахте Саныч и Шериф. Шериф спит на ватнике Саныча в ведре тети
Ани.
Саныч докладывает, что ледокол "Челюскин" прошел вдоль нашего борта в
десяти метрах. И капитан голосом просил вызвать меня. Когда услышал в
ответ, что меня нет, попросил передать мне, что "Виктор Викторович самый
хитрый и счастливый человек на свете". Он просил Саныча записать это в
черновой вахтенный журнал, чтобы Саныч, не дай бог, не забыл передать
мне его слова. Что он хотел этим сказать, этот незнакомый мне капитан
местного ледокола "Семен Челюскин"? И ныне не знаю...
Все восьмое августа на якоре в Тикси. Ледовая обстановка на востоке,
на местном жаргоне: "Глухо, как в танке".
Болею. Почему-то каждый резкий скачок в пространстве, вернее, начало
нового прыжка всегда связано для меня с насморком. Завтра рано утром ле-
теть в разведку, а я расхлюпался. Валяюсь с температурой, начиненный ас-
пирином, вечером док-хирург неумело ставит горчичники через белую плот-
ную бумагу. Вставать в четыре пятнадцать утра, катер придет в пять, вы-
лет на разведку в восемь.
Почему я лечу? 1) Потому что не хочу лететь. 2) Надо близко посмот-
реть море с птичьего полета. Видел только в юности, когда нас мотали над
акваторией морских баз Северного флота, дабы мы могли ощутить их "в це-
локупности", по выражению Гегеля. И еще, чтобы мы прочувствовали, как
хорошо видны подлодки с самолета, когда идут даже на приличной глубине,
и как беззащитно выглядят с ястребиного полета кораблики на глади океана
- ни тебе складок местности, ни окопов, ни блиндажей. Летали тогда мы на
"Каталинах". 3) Надо наконец "привязать" значки и символы на картах аэ-
роразведки к натуральным льдам и запомнить эти штуки уже навсегда. 4)
Посмотреть на работу летчиков. Они меня интересуют и вызывают почтение,
хотя Галлай, например, всегда убеждает меня в том, что глупее моряков
только летчики, а я его убеждаю в том, что глупее летчиков только моря-
ки.
Во времена ранней, молоденькой авиации самолет давал возможность пи-
лоту соединять бога с геометрией, романтизм с рационализмом. Такое полу-
чалось и у моряков парусного флота. Пример первого - Экзюпери. Второго -
Конрад.
На судне траур. Сдох Васька - кот тети Ани. Глупо, но это на всех
действует как-то гнетуще.
В корпусе современных судов бродит слишком много всяких электрических
токов и магнитоэлектрических полей. И кошки приживаются редко.
Тетю Аню предупреждали о возможных горестных последствиях. Но она из
людей такого типа порядочности (я определяю их словом "порядочники"),
которые характерны удивительным умением смертельно вредить любому добро-
му делу, оставаясь глубоко порядочными и, естественно, глубоко себя за
это уважая.
По морскому закону на тетю Аню обрушились в жестокой последова-
тельности три драмы или даже трагедии подряд.
Во-первых, она не перевела свой будильник, а матрос не перевел часы в
кают-компании. В результате она встала в три ночи по судовому времени
вместо шести, пошла в буфетную и накрыла завтрак. Его слопали ночные
вахтенные, которые завтракают в четыре с минутами утра.
Во-вторых, она воспользовалась общесудовой приборкой, которую затеял
Арнольд Тимофеевич, и залезла в душевую механиков, где от души решила
помыться. Старпом обнаружил запертую душевую и решил, что кто-то из мо-
тористов уклоняется от аврала. На стук тетя Аня не отвечала, решив, ис-
ходя из своего корневого психоза, что к ней хочет проникнуть насильник.
Арнольд Тимофеевич вызвал боцмана. Тот заявил, что против лома нет прие-
ма, кроме лома. И с его помощью Спиро ворвался в душевую, где его встре-
тил не вопль и не крик, а струя горячей воды из шланга.
"С женщинами не соскучишься, значить, - приговаривал Фома Фомич, ког-
да тетя Аня явилась к нему с жалобами на насильников. - Вот тебе, Анна
Саввишна, значить, и гутен-морген!"
И, в-третьих, на тетю Аню обрушилась смерть Васьки.
Давно я не слышал такого безутешного плача. Довольно пронзительно
действует женский голос, плачущий по умершему существу, на фоне металли-
ческой тишины ночного судна. Во всяком случае, мне вспомнилась мелодия
трубы в финале "Дороги" и Джульетта Мазина.
И еще почему-то подумалось, что Соня, которая оставила на судне такой
неизгладимый след, прикрывала своим дерзко-шутовским поведением какую-то
драму и горесть.
Проснулся около четырех в холодном поту. Да, женский плач на судне -
не колыбельная песня. Потому, вероятно, и приснилась чепуха.
Старый товарищ, однокашник по училищу Володя Кузнецов, с которым дав-
но не встречался и в рейсе его не вспоминал, якобы командует крейсером
(он командовал сторожевиком). Крейсер Вольдемара (такая у Володи Кузне-
цова была кличка в училище) стоит на суше на прямом киле без кильблоков.
Из такого положения он съезжает в воду, а когда надо, въезжает обратно.
Крокодил, а не корабль.
Я стою вместе с Вольдемаром на берегу. Крейсер выдвигается из воды на
нас. Хорошо вижу огромный, все более нависающий над нами форштевень и
носовую часть днища. Понимаю, что корабль двигается с креном. Говорю
Вольдемару, что при крене изменяются осадка и константы остойчивости и
как бы чего не вышло. Он отвечает, что ерунда и все будет тип-топ, то
есть в ажуре и порядке. Но махина крейсера начинает крениться и рушится
на борт. К счастью, в противоположную от нас сторону...
Проснулся и с омерзением подумал, что через пятнадцать минут вставать
и лететь на ледовую разведку. Грудь болит, нос - плотина Днепрогэса,
настроение хуже некуда, кости ломит, как на дыбе. Оставалась одна надеж-
да - с вечера была нулевая видимость. Может, полет отложат? Нужно мне
это приключение, как черепахе коробка скоростей. Еще шею свернешь с ле-
тунами. На всякий случай решаю запрятать кое-какие записки и заметки по-
дальше.
Лежу и отсчитываю минуты.
Точно в четыре пятнадцать в дверях голова вахтенного:
- Виктор Викторович, просили разбудить!
- Какая видимость? - спрашиваю с тающей надеждой.
- Растащило все. Нормальная.
- Хорошо. Спасибо.
Встаю, тянусь к сапогам, но вспоминаю слова Константина Владимирови-
ча: "По-городскому". Неудобно лезть в самолет в сапогах, если летуны бу-
дут в ботинках. Условности сильнее нас. И надеваю ботинки. Они тропичес-
кие, легкие, с дырочками для вентиляции: только в помещениях судна хо-
дить. Снимаю ботинки, натягиваю три пары носков, впихиваю ноги обратно в
ботинки. В карман шерстяных новеньких брюк - санорин, анальгин, от кашля
что-то, пачку жевательной резинки, блокнот.
Съедаю вафлю, закуриваю, кашляю, жду катера. Он еще не вышел. Бреюсь
перед каютным зеркалом. Болезнь не украшает человека. Выгляжу, как
Ван-Гог, который уже решил, что одно ухо ему мешает.
Тошнотворные мысли, что ничего серьезного не совершено, что художест-
венного ничего не получится. Хочется треснуть по зеркалу электробритвой.
Я катастрофически не похож на того, которым представляюсь себе сам. Это
несоответствие раздражало всегда. С возрастом больше и больше. Женское
увядание и мужское старение - жуткая тема. Ее не напишет и гениально та-
лантливый молодой писатель. Надо самому причаститься.
Но очень приятно быть в новых, хорошо сшитых брюках. Даже в болезнен-
ном состоянии они чем-то помогают.
Пять утра. Катера нет. Думаю уже самые банальные думы: ну зачем ты
куришь, если грудь разрывает, потерпеть не можешь? А ведь все это сокра-
щает, сокращает тебе время сеанса... А на кой ляд ты вообще летишь? Ведь
тебе вечером радист принесет и на стол положит факсимильную карту этой
дурацкой разведки, и будет она лежать перед тобой, как скатерть-самоб-
ранка...
На катере болтливый шкипер. И к тому же ура-патриот. Просвещает меня:
"Наша суровая северная природа по-своему щедра и богата животным ми-
ром... Наш район славится пушниной, первосортными породами рыб, много-
численными табунами диких оленей..."
Болтает подобное все тридцать минут до берега - скучно ему в ночном
дежурстве.
Вокруг серая промозглость. Знобит.
Тыкаемся в гнилое дерево притопленной баржи-причала.
Недавно прошел дождь. Клейкая, безжизненная грязь на суше.
Полная ночная пустынность.
В здании управления порта вахтерша-якутка. Пугается меня. Спрашиваю,
где собираются на ледовую разведку. Таращит глаза, пятится к дверям бли-
жайшей комнаты, захлопывается, кричит через дверь: "Не знай!"
- Как пройти к гидробазе?!
- Не знай!
- Можете позвонить в метеоуправление?
- Не знай!
Шлепаю по грязи к центру поселка тропическими ботинками, чувствую,
как сквозь хлипкие подошвы и вентиляционные дырочки процеживается подк-
репление к моим атакующим микробам. Сапоги надо было надеть, черт бы
этого наставника побрал!
С этого и начинаю нашу встречу, когда нахожу Константина Владимирови-
ча в предбаннике гостиницы под названием "Маяк".
- Чего ж ты, такой-сякой: "по-городскому"!
- Ничего! Я коньячку прихватил бутылочку.
- Нужна мне ваша бутылочка...
Сидим с ним в предбаннике, простите, холле отеля "Маяк".
Дежурная администраторша, пышная хохлушка, поштучно ловит тараканов в
своей будке.
Полумрак, дощатые мокрые после утренней приборки полы, тяжелый запах,
помятый титан, который, ясное дело, не работает.
Курим. Ждем летчиков - экипаж живет в гостинице. Здесь же живут науч-
ные сотрудники одного из институтов Сибирского отделения АН СССР - кос-
мофизики, что ли.
- Пора бы этим космофизикам отправить всех тараканов на Юпитер, - го-
ворю я Константину Владимировичу, когда он со сдержанной гордостью сооб-
щает мне о близком присутствии ученых.
Он говорит, что лучше бы они сообразили, как из этого разрушенного
титана сделать самогонный аппарат и как его установить на борту самолета
ледовой разведки. Тогда пилоты стали бы летать в любую погоду и садиться
хоть на сами облака и в любую видимость. Дежурная администраторша внима-
тельно слушает и подтверждает, что из титана аппарат запросто можно сде-
лать. Она так вкусно говорит, что в тиксинской гостинице начинает попа-
хивать украинским летом, то есть борщом.
- С-пид Полтавы? - спрашиваю.
