посмотреть на обыкновенную отшвартовку одного судна от другого...
Через час после того, как Касабланка - фигурные пальмы, опутанные
цветущими растениями, кокетлиные паранджи женщин, лукавые и веселые
женские глаза в прорезях паранджей, причудливые фонтаны и пришедшая из
пустыни поглазеть на водяное изобилие бродячая голь, сувенирные лавки,
ятаганы, пуфы, ковры, пушистые и ослепительные овечьи шкуры, кувшины, и
т. д., и т. п. - осталась за кормой нашего скобаря, нас догнал и перег-
нал "Пушкин", следуя попутным курсом - на Саутхемптон. Он был отчаянно
красив - в огнях, в пене, в брызгах, - он бы понравился Александру Сер-
геевичу, и, пожалуй, Александр Сергеевич воскликнул бы: "Ай да "Пуш-
кин"!"
2
Щедрина открываю редко. Я и восхищаюсь огромностью и постоянностью
его издевательского потенциала-запала, и скучаю по красоте, когда читаю.
Когда художник обозлен социальной действительностью до колик, он спосо-
бен сохранить до конца чувство смешного (ибо это одна из инстинктивных
форм самозащиты и самоспасения), но теряет эстетическую ариаднину нить
искусства. Сам юмор, конечно, несет частицу красоты, но непроявленной,
растворенной в сложной смеси, как золото в морской воде. Душа же просит
красоты с тем большей тоской, чем труднее обстоятельства.
Помню, как долго не мог понять, чем настораживает пейзаж Голсуорси,
точный, с настроением, с ритмом близких и дальних планов, отлично сде-
ланный пейзаж. Кажется, теперь понял. Он пишет не вольную природу, а
подстриженные садовниками деревья частных парков, парковые, сделанные
рабочими водоемы, розарии и ирисы вокруг сделанных декораторами лужаек.
И чириканье садовых птиц...
Нам изменили точку встречи с дальневосточными ледоколами к северу.
Идем курсом восемьдесят пять. По-видимому, будем пробиваться в Восточ-
но-Сибирское море проливом Санникова.
Да, как бы фанфаронски это ни звучало, но надо идти навстречу жизни,
надо идти на нее грудью, подставлять себя под поток ледяной лавы. И тог-
да хотя бы на мгновение чувствуешь крепость в ногах.
03.08. 18.00.
Легли в дрейф среди голубой непорочности и тишины. Не верится, что в
шести милях мрачный и тяжкий лед.
Длинная и почти незаметная зыбь с запада перете-кает по морю Лаптевых
в чистейшей голубизне.
Три усталых судна покорно и чутко кланяются при каждом его вздохе,
как благоговейно кланялись наши языческие предки, когда их заносило в
чуждые, но прекрасные миры.
Тончайшим белым штрихом далекий лед отчеркивает голубые воды от голу-
бых, нежно вечереющих в покое небес.
И, разжалованный из старших помощников шикарного лайнера, второй по-
мощник лесовоза "Державино" чуть слышно пробормотал:
- Мы у ворот Снежной королевы...
Да, живет в его душе артистизм, и жаль, что судьба пронесла его мимо
ВГИКа. Я использую момент всеобщей размягченности и спрашиваю:
- И как вы вышли из положения с Соней?
- А! Списал. Нашел повод и списал. Потом пере-горело.
- А здесь как встретились?
- Так она же ничего не знала. Мне в те времена грешить никак нельзя
было. И не только из моральных соображений. Особенный момент был, когда
или вот-вот станешь капитаном, или не станешь никогда. Понимаете?
- Да, - сказал я. - Момент этот характеризуется поразительной неус-
тойчивостью. Легчайший ветерок от локона судьбы способен толкнуть чашу
весов с тобой и твоим будущим в любую из сторон света.
- Точнее все-таки сказать: в зенит или в надир.
- Да, так точнее. В подобной позиции все время думаешь: "Как бы чего
не вышло!" - и ведешь себя удивительно миролюбиво, и послушно, и
нравственно.
- Именно так я веду себя и ныне, - сказал Дмит-рий Александрович. - Я
еще не потерял всех надежд. Не имею права терять.
И стало ясно, откуда у него такая выдержка при общении со старпомом и
Фомичом, - его судьба в их руках. Они будут сочинять послерейсовую ха-
рактеристику, как он сочинял на сонь, маш, нин и роз.
И вспомнились "Воровский", невозмутимый капитан-эстонец Каск. Он сох-
ранял полнейшее спокойствие не только в ураганах, но даже когда музыкан-
ты сфотографировали голенькую нашу уборщицу и пустили фото-"ню" по рукам
и глазам всего экипажа. Помню, Михаил Гансович вызвал меня и приказал
расследовать дело. "Да, - сказал он. - Это не Бегущая по волнам. Небось
сама попросила. А теперь музыканты ее шантажируют. Расследуйте. Только,
пожалуйста, деликатно. И так плачет и переживает. Утешьте и ободрите".
Когда он произнес "расследуйте", я уже собрался лезть в трубу или в
бутылку: я здесь не следователем работаю и прочее... А потом понял, что
он думает не об официальных вещах, а жалеет девчонку и хочет помочь ей в
той дурацкой ситуации, куда ее занесло по глупости. Помню, как засел в
каюте, вытащил паспорта всей нашей женской составляющей - паспорта у ме-
ня хранились как у четвертого помощника, ибо мы без заходов в инпорты
работали. И я искал паспорт "ню".
И замелькали штампы прописок, мест рождения: город Дружковка Донской
области... село Землянки Глобинского района Полтавской области... дерев-
ня Бушково... село Заудайка Игнинского района Черниговской области... А
вот и литовка, татарка, украинка (26 листопада 1946 - это родилась. 25
травня 1966 - уехала в Мурманск). Посмотришь, у иной весь паспорт уже
синий от штампов прописок и работ, замужеств и разводов - а ей двадцати
еще не исполнилось. И где ее уже на мотала судьба. И сжалось нечто в ду-
ше. Вот они качаются там, внизу, под сталью палуб, посуду моют, картошку
чистят, погоду заговаривают, чтобы ветер стих и вечером танцы состоя-
лись, мечтают на танцах богатого рыбачка подцепить, еще разок замуж выс-
кочить... Как в них залезть, в их души простые? Как об их жизни правду
узнать, написать? И ясно тогда вдруг почувствовал, что это не проще, не-
жели о проблеме времени и пространства. Попробуй представь провинци-
альные исполкомы и военкоматы, сельсоветы и больницы, милиции и домоуп-
равления, штампы которых украшают паспорта уборщиц, корневщиц, горничных
и дневальных... Помню, оторопь вдруг взяла от четкого сознания, что ни-
когда не сможешь описать художественно обыкновенную, каждодневную жизнь;
не сможешь украсить поэзией вывеску отделения милиции в городе Дружков-
ка. Помню, смотрел на штампы о разводах в девятнадцать лет, видел за ли-
ловым кругом больницы, аборты, измены разные и обыкновенный разврат. Но
там ведь и радости, и записи детишек, и подвенечные платья, и графские
дворцы бракосочетаний. И как все это написать, в это вникнуть, выяснить
хотя бы одно - что девчонок мотает по белу свету, заносит в Мурманск на
теплоход "Вацлав Воровский"?
И вот восемь лет прошло, а ни во что я не вник, ни-чего толком не уз-
нал, кроме тонкой пленки поверхности жизни. Да, велика и безнадежно глу-
бока Россия - шестой океан планеты. Тяжело разобраться...
Пролежали в дрейфе у кромки льдов до шести утра.
Начальство Восточного сектора вводить нас в сплошные ледяные прост-
ранства не решилось. Приказ идти на Тикси и ждать там у моря погоды.
В сборнике "Судьбы романа" на двухстах восьми страницах ни разу пока
не произносились слова "красота", "наслаждение от чтения романа", "эсте-
тическое впечатление"... Авторы сами не замечают, что, защищая роман от
неведомых угроз, они смотрят на все глазами психологов или социологов, а
не художников. Если в романе Роб-Грийе или Саррот есть красота и если
появляется желание возможно дольше находиться в мире героев или автора,
то и все в порядке.
Но от "нового романа" (если я что-то про него чув-ствую) нельзя ожи-
дать эстетического переживания. Тогда для чего утилитарные анализы про-
изводить?
Иногда мне хочется читать философию, иногда заниматься ею, читая ро-
ман. Я наслаждаюсь, например, Фришем или Базеном. Но я не люблю покойни-
ков и никогда не испытывал желания общаться с покойниками. Из этого сле-
дует, что современный роман не покойник. Тогда почему по нему плачут и
голосят на миллионах страниц? И голосят умные, блестящие люди! Что из
этого следует?
Что я туповат.
Как монотонно из века в век идет спор о синтезе и анализе, и о смерти
поэтического духа человечества, и о способах его реанимации!
Еще полтора века назад Бейль писал: "Поэтический дух человечества
умер, в мир пришел гений анализа. Я глубоко убежден, что единственное
противоядие, которое может заставить читателя забыть о вечном "я", кото-
рое автор описывает, это полная искренность".
Так что Феллини не открывает никаких америк, когда заявляет, что даже
в том случае, если бы ему предложили поставить фильм о рыбе, то он сде-
лал бы его автобиографическим.
А критики уже поднимают тревогу о том, что взаимопроникновение мему-
арной и художественной условности зашло так далеко, что мемуарист, лице-
дей такой, не перестает чувствовать себя в первую очередь писателем. Так
же и в автобиографиях. Например, вспоминают критики, Всеволод Иванов - а
он, от себя замечу, серьезный был в литературе мужчина, не склонный к
анекдотам и партизанским наскокам на литературу, - так вот он несколько
раз писал... новую автобиографию, непохожую на предыдущую. И на вопросы,
почему он так поступает, сбивая с толку настоящих и будущих исследовате-
лей, отвечал: "Я же писатель. Мне скучно повторять одно и то же". И кри-
тики со вздохом вынуждены признавать, что прошлое всегда остается одним
и тем же, но вспоминается оно всегда по-разному.
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ И НЕКОТОРЫЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ ИЗ НЕЕ
Но если определяемое Волей Неба наше беспомощное судно будет прибито
к берегу, то от водяной могилы наши мореходы на побережье могут спас-
тись, коли веслами и мужеством владеть будут. Гамалея П. А. Опыт морской
практики
Вместо вчерашней непорочной и сияющей голубизны небо набухло влажной
мутью - "серок" по- поморски.
- Блондинка! - докладывает с военно-морской четкостью Андрей Рублев,
пялясь в цейсовский бинокль на близкую корму ледокола и облизываясь под
окулярами. Он докладывает об этом факте так, как сигнальщик об обнаруже-
нии перископа вражеской подводной лодки. Блондинка раздражает нашего ру-
левого тем, что око ее щупает, а зуб неймет.
Блондинка разгуливает по ледокольной корме без головного убора.
- В парике? - спрашиваю я.
- Нет, крашеная! - с презрением докладывает Рублев. - Откуда у этих
ледобоев валюта на парики?
- Так что, Копейкин, она на палубу сушиться вы-лезла? - спрашивает
наблюдателя Дмитрий Саныч. - Сушка вымораживанием?
- Нет. По другому поводу она вылезла, - мрачно не соглашается Рублев.
И мы все трое машем блондинке.
Она отвечает ледяным презрением и даже отворачивается. И в довершение
кто-то из ледобоев обнимает ее и тискает сквозь ватник. С досады на та-
кое вопиющее безобразие мой сдержанный напарник нарушает наш уговор -
ругаться только в самые напряженные моменты проводки. Правда, он ругает-
ся на английском.
Для оценки нервно-психического состояния моряка судовые психиатры вы-
деляют девять категорий: настроение, психическая активность, контроль
над эмоциями, внутренняя собранность, тревожность, общительность, агрес-
сивность, потребность достижения (желание делать все так быстро и хоро-
шо, как только возможно), потребность в информации.
Вероятно, при выработке этой шкалы психиатры изучили все виды морских
стрессов. Но не учли стресс от зрелища объятий на корме ледокола с точки
зрения, подобной нашей.
- Пари, что она в парике! - предлагаю я, чтобы снять стрессовые наг-
рузки с коллег.
- Давайте! - соглашается Рублев и орет через все море Лаптевых: - Эй,
куртизанка!!!
Такое обращение появилось в его лексиконе потому, что Саныч пять ми-
нут назад рассказывал про Котовского. Оказывается, тот не только играл
на корнет-а-пистоне, но и увлекался французскими романами. В результате
в одном из приказов (в мирное уже время) он написал буквально следующее:
