говор про вождя крестьянского восстания ему не в жилу, а сам раздумываю
о великой зримости образного слова, о том, что и я как бы видел сцену
швыряния княжны за борт, хотя даже у Сурикова такого нет.
Стармех Иван Андриянович спорил аргументированно, говорил, что, может
быть, в двадцатые годы и сняли фильм о Разине, но видеть тот фильм Фомич
не мог, а про новый фильм только шли разговоры, потому что его Шукшин
собирался ставить, да вот помер... Фомич обратился ко мне за поддержкой,
я склонился к точке зрения стармеха. Тогда Фомич и бросился за помощью к
верному помогале и - бряк!
- Степан, - говорит, - Тимофеевич, ты с тридцать девятого года, зна-
чить, все помнишь... так...
Вот тут-то и произошло остолбенение.
Арнольд Тимофеевич не тот человек, который способен делать веселую
рожу при плохой игре. Он ткнул вилкой в студень, подцепил кусок и нор-
мально уронил по пути к своей тарелке в чай Галины Петровны. Галина Пет-
ровна, несмотря на гипертонию и мерцания, рюмочку пропустила и потому
стесняться не стала и высказала разом и в адрес супруга, и в адрес его
верного помощника одно только соображение:
- Старые вы уже, дурачье такое, а все о ерунде спорите!
- Вот, значить, и хорошо, что старые, - выходя из остолбенения, заме-
тил Фома Фомич. - Правильно я, Арнольд Тимофеевич, говорю? Чем старее,
значить, тем осторожнее плавать будем! А перестраховочка-то на море-оке-
ане еще никому не повредила, значить.
- Да-а! - многозначительно заметила супруга. - А кто новую машину
разбил? Кто на крышу поставил? Ты! А с какой перестраховочкой-то ездил!
Смотреть противно было!
Фома Фомич потер красный шрам на лбу и по своей привычке задумался. А
мой старый соплаватель Иван Андриянович дернул себя за слоновое ухо, и
что-то такое мелькнуло в его маленьких глазках, что меня вдруг озарило:
весь разговор про кино и Разина возник за праздничным столом не самоте-
ком, а с заранее обдуманными намерениями хитрого Ушастика.
- Эт как так: на крышу поставил? - строго вопросил Фома Фомич супру-
гу. - Сама она на крышу, значить, способилась трахнуться! И ты тут не к
месту вопросы поднимаешь, значить! Цыть!
Сдаваться капитан "Державино" не собирался. Полнейшую власть над суп-
ругой Фома Фомич демонстрирует трижды в сутки - в завтрак, в обед и за
ужином. Каждый раз в дверь кают-компании, широко ее распахнув, входит
первым наш Фомич, а за ним супруга. Чтобы, значить, экипаж знал, что
супруга капитана знает свое место и что Фома Фомичев семейственности и
всяких поблажек близким родственникам не допустит. По любому трапу он
спускается и поднимается первым, а сзади, как падишахша за падишахом, на
приличествующей случаю дистанции следует Галина Петровна.
Она мне нравится тем, что явно стесняется тети Ани - того, что той
приходится подавать ей еду. И я сам видел, как Галина Петровна в начале
рейса сунулась было в буфетную, чтобы помочь мыть посуду, но Анна Сав-
вишна вытурила ее оттуда с цианистой, то есть женской ядовитостью, зая-
вив, что для работы в буфетной надо иметь специальное свидетельство на
предмет "чистоты и медицинского здоровья".
...Истинную расстановку сил в семействе Фомичевых, ясное дело, дав-
ным-давно обрисовал мне Ушастик на дачном материале. "Баба Фомича не под
каблуком, а под шлепанцем держит! Придет к нему товарищ-приятель на дач-
ку, он: "Подай, Галина Петровна, стакан и закуску!" Она - нуль: сидит на
веранде и на природу смотрит. Он приятелю: "Супруга, значить, отдыхать
легла, сам соображу!" А она-то на виду на веранде сидит и на природу
смотрит! Ну, а Катька ихняя - тут такой нюанс: на всех чихать хотела.
Наедут к ней с магнитофонами и залезут молодые и лохматые на крышу заго-
рать - как будто на земле места мало, мать их! Крыша-то в бунгало тон-
кая, прогибается, а Фома с Петровной головы под крыло прячут и терпят!
Страх перед молодым поколением ужасный! Где тут, скажи мне, Викторыч,
здравый народный смысл? Ведь вот как бывает-то, в кино смотришь про Чи-
чикова или там "Ревизора" и думаешь: литература, мол, все это, выдумки,
а в натуре - иное! Нет! Все именно так! Стоит на Арнольда посмотреть, да
и на Фомича, прости господи! Ну вылитые они из Гоголя!.."
Однако на "Державино", на службе своего супруга, Галина Петровна
обычно выказывает ему положенное по штату уважение и почтение. Так что
некоторый боевой наскок на Фому Фомича за праздничным столом можно
объяснить только рюмочкой, которую она приняла в честь Дня Военно-Морс-
кого Флота СССР при тосте: "За тех, значить, защитников наших, которые
сейчас в море, на вахте и гауптвахте!"
К концу пиршества я, как непьющий, решил подняться на мостик и подме-
нить вахтенного третьего штурмана, чтобы тот мог принять участие в общем
веселье.
Со мной на мостике остался матрос первого класса Рублев.
После застольного шума и духоты особенно чисто, и свежо, и просторно
было наверху.
Белое полуночное солнце катилось слева направо над согбенными сопками
материкового берега бухты.
Штиль был полный, и тишина была полная.
И бесшумно, черным дневным привидением, скользил-входил в бухту Дик-
сона теплоход "Павел Пономарев".
На его носу изображен белый медведь с агатовым зверским глазом, обоз-
начая принадлежность "Пономарева" к судам арктического братства.
Назван теплоход в честь старого полярного капитана, с которым я ког-
да-то был шапочно, но знаком.
Павел Акимович - первый атомный капитан. Он принимал атомоход "Ле-
нин".
Был час ночи, но солнце пронизывало рубку, и все, что может сверкать
под солнцем, сверкало в ней.
Рублев, сын Рублева, явно принял рюмку, не дожидаясь подмены, но та-
кой мир и безопасность царили вокруг, что я сделал вид, что не замечаю
этого неуставного нюанса.
Мы смотрели, как бесшумно и спокойно швартовался "Пономарев" к
Угольному причалу. И только грохот якорной цепи нарушил и еще больше
подчеркнул тишину, - они швартовались с отдачей правого якоря.
Северная тишина! Она особенная, как тишина гор.
Второй после якоря "Пономарева" тишину нарушила тетя Аня: принесла
нам в рубку кофе. По своей инициативе принесла. Значит, есть в ней врож-
денное морское - заботиться о ночной вахте. Плюс тете Ане!
Третьим тишину нарушил Рублев:
- Входить, родима матушка, пожалуй к нам на пир-беседу! - приветство-
вал он буфетчицу ее голосом. - Не боишша, что снасильничаем тебя, бабу-
ля?
- Янот ты бясхвостный! Тебе кофю приволокла, чтоб не локтем закусывал
и командирам сивушным духом не дышал, а он... - совершила четвертое на-
рушение северной тишины, обидевшись на Рублева, тетя Аня. И, заложив
имитатора, ушла.
И мне ничего не осталось, как нарушить тишину в пятый раз:
- Что же вы, Рублев? Часик подождать не могли?
Он вздохнул сокрушенно и поклялся памятью отца, что это первый и пос-
ледний раз. Я с Андреем как-то говорил о его отце, интересовался тем,
насколько правдивы легенды. Вот имитатор и даванул на мою психику - так
мне сперва показалось. Но Рублев, сын Рублева, вдруг поведал, что День
ВМФ у них в семье особый, что в море погибли в войну все мужчины семьи,
что сам он отбухал на крейсере три года в посту управления планшетистом
и что в такой День ему пить вместе со всеми как раз и не хочется, а хо-
чется приголубить стопаря именно в одиночку; с такой искренностью он это
поведал, что пришлось отпустить ему грех.
ДИКСОН - МЫС ЧЕЛЮСКИНА
28.07. 19.00.
Съездил в поселок, чтобы подстричься и купить для личных нужд чай и
кофе.
Полубокс (без одеколона) - 74 копейки. С "Шип-ром" - 158 копеек. Ин-
тересно на Диксоне вспомнить, что "Шипр" происходит с Кипра.
Парикмахерша хвалила местную милицию.
Полярники Диксона решили подарить атомоходу "Арктика" белого медве-
жонка (атомоход первым дол-жен был прийти сюда и открыть навигацию). И в
ожидании прихода чуда двадцатого века медвежонок жил в милиции: "Отсидел
в холодной", - сказала парикмахерша. И отказалась от чаевых, которые я
совал взамен одеколонной надбавки (не люблю и никогда не любил одеколоны
всех марок, кроме "Тройного").
"Тройного" не оказалось. Не удалось потом купить чаю и кофе - нет.
Закончил дела на берегу за час, а рейсовый катер должен был отходить
только через три.
Сидел и грелся на полярном солнышке, ел апельсиновые вафли и решал
вопрос: идти шестьсот метров до могилы Тессема или не идти. И не пошел,
- чтобы не лгать самому себе, что, мол, мне идти туда охота.
В ковше между Угольным причалом и берегом торчали из-под воды
надстройки затонувшего буксира. Тихо было. На базальте прибрежных скал
красовались похабные надписи мореплавателей, имена их судов и даты посе-
щений.
Увы и ах, но там сохранились и мои инициалы, намалеванные свинцовым
суриком в 1953 году!
А из цензурных надписей я обнаружил такое стихотворение:
Голодный бич - свирепей волка, А сытый бич - милей овцы. Но, не до-
бившись в кадрах толка, Последний бич отдал концы!
"Бич" - от "бичкамер" - безработный моряк. Слово исчезло уже давно.
Потому, вероятно, старомодному сочинителю ответил современный:
Я в нос плевал тому поэту, Кто пишет здесь, а не в газету!
На следующее утро поехали в штаб Западного сектора на инструктаж. На
южных берегах острова Диксон кое-где снег.
Вылезли на остров.
Фома Фомич:
- А земля-то в прогалинах темная, нормальная.
Капитан "Софьи Перовской":
- Да, чернозем.
Фомич:
- Вчера ходили в магазин, так она, земля, прямо теплая.
Я:
- Это угольная пыль, Фома Фомич. Здесь ледоколы бункеровались от са-
мого дня их рождения.
Идем дальше по мосткам тесовым. Травка в щелях между досок - не про-
падает зеленое-то в Арктике! Торчит - живучая природа...
Фома Фомич:
- Трава! А? Козу нормально можно вырастить, а?
Капитан "Перовской" (молодой, сдержанный, замкнутый):
- И козла. Чтобы козе не скучно было.
В штабе Анатолий Матвеевич Кашицкий - начальник Западного сектора.
Лет шестьдесят, широкая и узкая полоса на погончиках, не курит, ни
разу не надевал очки.
Солнце просвечивает комнату с картами трассы на стенах. Цветные
кальки шелестят под карандашами младших сотрудников.
Обстановка. Тяжелая впереди обстановка. Сутки чистой воды до кромки.
Потом мощная перемычка в проливе Вилькицкого, потом - черный ящик: в
Восточном секторе за 125-й параллелью стеной еще стоит лед.
У кромки встретит "Капитан Воронин", и будем болтаться в полыньях до
конца августа.
Следовало выходить из Ленинграда на месяц позже, но у Ленинграда за-
дача - выпихнуть суда в арктический рейс. У Мурманска - выпихнуть из
Мурманска. У штаба Западного сектора - выпихнуть из своего сектора. Об
этом и говорим в кабинете Кашицкого, когда ждем обратный катер. Фомич
нудит о слабости правого борта в районе машинного отделения. Рассказыва-
ет о встрече в Дрогденском канале с бывшим капитаном "Державино" Шониным
("Самый знаменитый архангельский капитан!" - это Фомич путает морского
Шонина с космонавтом). И как Шонин предупредил в Дрогденском канале по
радиотелефону о слабости борта. И как он, капитан Фомичев, хотел из Мур-
манска дать предупредительную РДО, но потом не дал, так как дублер (я)
его отговорил, но теперь, ввиду тяжелой ледовой обстановки, он считает
долгом - как бы чего...
Кашицкий скучает, но терпит привычно. Наконец тихо говорит, что если
попал в зубы ледоколу, то как к крокодилу. О том, была или не была водо-
течность, ледокол спросит; про винто-рулевую группу - тоже; а вот уж ес-
ли, не дай бог, что-нибудь с "Державино" случится, тогда уж ледокол бу-
дет индивидуальностью вашего борта интересоваться персонально.
Еще Кашицкий объясняет, что лед тает приблизительно по три сантиметра
в сутки. Значит, метровая льдина, которая сегодня означает для нас про-
