не очень-то уменьшает.
И течет, течет из глубины к нашему форштевню и вдоль бортов зеле-
но-белый, громыхающий, булькающий, перекрученный поток ледяной лавы с
глыбами зеленого ледяного гранита...
Из-за всяких профессиональных сложностей забыл, что мы уже повстреча-
лись с медведями.
Итак, вначале было целых два медведя, оба разозлились на нарушителя
их покоя - атомоход "Ленин", оба рычали и долго бежали впереди каравана,
как зайцы перед авто, каждую секунду оборачиваясь черными носами и пре-
небрежительно стряхивая ледовую пыль и снежный прах со своих лап в нашу
сторону.
Лапы у натуральных медведей вроде бы вовсе бес-костные и ватные, как
у мишек из детского универмага. И соображают они долго и туго: только
минут через двадцать галопирования наперегонки с атомоходом наконец до-
перли, что следует отбежать немного в сторону и пропустить мимо себя это
огромное существо. А потом, передохнув, драпать возможно дальше.
Когда мишки удрали, то таким поворотом событий очень обрадовали тюле-
ней, ибо тюлени получили воз-можность повылезать на лед вдоль извилистой
дорожки, оставшейся среди ледяных полей от прошлых проходов ледоколов. А
может быть, это и не тюлени, а нерпы. Никто у нас не знает, чем они от-
личаются. Все эти звери издали очень смахивают на улиток, а иногда на
одну кавычку - то есть на половину кавычки.
Саныч, обнаружив очередную нерпу-улитку, обычно с сожалением бормо-
чет: "Вон еще одна моя несбывшаяся шапка-мечта валяется!"
А Фомича больше всего терзает "Перовская", ибо они держатся за нами в
кильватер в трех-четырех кабельтовых, а задана дистанция - пять-семь.
"Ну, если мы в ледокол стукнем, так у него борт толстый, а вот если "Пе-
ровская" нам - так у нас-то борт тонкий! Вы уж, пожалуйста, им напоми-
найте, чтобы они, эт самое, ну, вы понимаете..." И опять про очко - луч-
ше недобрать, значить, и т. д.
Придумываю Фомичу ласковую кличку - Забубенный Бурбон. В Париже-то он
побывал! И даже Лувр посетил.
Через три часа делается ясно, что надо брать нас под уздцы.
В 20.20 "Ленин" берет нас, а "Мурманск" - "Перовскую".
Мы опускаем человека за борт на штормтрапе, привязываем к якорям ве-
ревки, стрелами затаскиваем якоря на подушку из досок на контейнерах па-
лубного груза.
Ослепшим, безъякорным носом суемся в транец атомохода.
Он сажает корму, ибо наш нос оказывается ниже его ахтерштевня. В ре-
зультате струя винтов атомохода будет с повышенной силой выбрасывать нам
под брюхо утопленные им льдины.
В клюза заводятся стальные буксирные троса, они соединяются на полу-
баке двадцатью шлагами пенько-вого. У соединения - бензеля - ставится
матрос с то-пором.
Рядом аналогичную операцию проделывает "Мур-манск" с "Перовской".
Я уже раздеваюсь, чтобы свалиться в койку, - ровно восемь часов на
мостике позади. И наблюдаю за операцией коллег в иллюминатор каюты. Сту-
ит, конечно, поглядеть, как пятится линейный ледокол к носу маленького
лесовоза, а на носу лесовоза качается на штормтрапе скорченный чертиком
боцманюга, привязывая за якорную лапу веревку, - задержались ребятки с
уборкой якорей из клюзов. На корме "Мурманска" нахохлился вертолет. Его,
было, подняли в воздух, но туман закрыл обзор, и капитаны встревожились,
что вертолет потеряется, и срочно посадили его обратно.
Красив и мощен линейный ледокол "Мурманск"! В ледоколах есть та
зверски-зверюгская симпатичность, которая есть в белых медведях.
И вот линейный ледокол пятится кормой к маленькому лесовозу, а вдоль
бортов у него встают на ребро двухметровые льдины.
В непотревоженных лужах на удаленных льдинах, в малахитовых студеных
окнах отражается кремовая надстройка ледокола, и алый огонек бортового
отличительного, и голубая полоска полуночного неба.
От усталости не уснуть, хотя вставать уже через три с половиной часа.
31.07. 00.00.
Солнце низко. Но ниже его - полоса черного тумана. Туман не доходит
до судна, кончается в полумиле. И солнечные лучи проходят поверх полосы
тумана и упираются в снежницы на льдах. И все эти извилистые, растянув-
шиеся, неморгающие окна воды блестят ровным потусторонним блеском старо-
го серебра. И на этой непорочной белизне - пять огромных моржей - целое
святое семейство.
От монотонности движения на буксире мысли делаются идиотскими. Я,
например, иногда представляю себе, что оказался здесь совсем один и вот
надо построить ледовый домик для защиты от ветра. И вот выбираешь подхо-
дящую льдину для домика, оцениваешь ее живучесть и строишь из ледяных
обломков себе домик по эскимосскому образцу, - чистый идиотизм. И еще
привязались строчки, навеянные прожекторами ледоколов:
...И три огня в тумане Над черной полыньей... ...И три огня в тумане
Над черной полыньей...
О СУДОВЫХ ПОЖАРАХ И КАК ФОМА ФОМИЧ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
* 1
* 2
1
Мутный, туманный холод над проливом Вилькицкого чем-то напоминает
мертвую стылость блокадного Ленинграда.
Чаще всего застреваем там, где льдины имеют песочно-коричневатый от-
тенок. Вздорны и упрямы такие льдины, как бычки-трехлетки. Рябые льды -
покорные, как часто бывают и рябые люди.
Продолжаем следовать на усах за атомоходом, подрабатывая "малым". По-
ток встречного льда, перемолотого и утопленного винтами и корпусом ледо-
кола, при таком варианте движения проходит под нашим днищем. Ограничили
перекладку руля до пятнадцати, а иногда и до десяти градусов, чтобы ла-
вина встречного льда не свернула баллер. Это приказал Фома Фомич. Я не
забыл. И это уже не перестраховка, а его ОПЫТ.
На всех судах каравана жизнь идет по разным часовым поясам. И потому
в обеденное для нас время мы видим, как на "Ленине" кто-то на юте делает
утреннюю зарядку. От раздетого до пояса морячка - пар.
15.00. Опять медведь. Но сенсационный. Сперва, пока он бежал кроликом
впереди, удирал от атомохода, ничего особенного не наблюдалось. А когда
догадался свернуть и, усталый, встал на ропаке, пропуская мимо себя суда
каравана, то на шее мишки обнаружено было что-то черное и кольцеобразное
- автомобильная покрышка!
Так как Филатов на гастроли в пролив Вилькицкого еще не приезжал,
можно предположить, что покрышка или свалилась на лед с какого-нибудь
судна (их часто употребляют вместо кранцев), или вмерзла в лед какой-ни-
будь речки и была вынесена в море. Мишки же (всех национальностей: и
гризли, и гималайские, и белые) обожают играть в игрушки. Вот этот и до-
игрался.
Он стоял на ропаке, как маршал на парадной трибуне. Или как маркиз на
старинных европейских портретах, только жабо у него было не белое и кру-
жевное, а черное и резиновое.
Диссертация для ученых-биологов: "Белый медведь и проблемы науч-
но-технической революции".
Мы на меридиане Сибирского отделения АН СССР. Потому и пришли научные
ассоциации.
..Молоденький, маленький тюлененок ползет по льдине, тычется в разные
стороны. Родители со страху перед медведем и нами нырнули, бросили его
на льдине, а он и растерялся; брюшко совсем светлое, спинка уже тем-
ная...
Рулевой Рублев докладывает, что ощущается неприятный "химический" за-
пах. Принюхиваемся в три вахтенных носа.
Есть запах: какой-то эссенции. Решаем, что в рубку задувает выхлоп
собственного дизеля, так как ветер в корму, а идем медленно.
Начрации носит из рубки охапки негодных радио-ламп и выкидывает их за
борт, приговаривая: "А ведь все со знаком качества, так их в душу..."
Запах усиливается. На всякий пожарный проверяю станцию пожарной сиг-
нализации. Внешне она в полном порядке.
Звонок из машины, срочно просят спуститься старшего механика. Его нет
в рубке. Спрашиваю, почему не звонят ему в каюту. В каюте его нет.
Больше ничего не спрашиваю у вахтенного механика. Ставлю второго помощ-
ника на руль, а Рублева отправляю на поиск деда по судну. Записываю в
черновой журнал время обнаружения запаха.
Через минуту из машины звонит дед и просит срочно спустить ему туда
два кислородно-изолирующих аппарата.
В машине что-то горит, и дело пахнет жареным. Рублев еще не вернулся.
Сам становлюсь на руль. Саныча посылаю за боцманом и прошу приказать то-
му открывать кладовую кислородно-изолирующих приборов, а Саныча самого
спуститься в машину и выяснить обстановку - второй помощник, по уставу,
командир аварийной партии. Санычу полезно посмотреть на ситуацию своими
глазами. Знаю, механики не любят, когда судоводители суют нос в их дела,
но плюю на это. Иван Андриянович, вообще-то, должен был доложить на мос-
тик подробнее, что там у них и как.
Но знаю, что иногда на доклады нет секунд.
Понимаю и то, что играть пожарную тревогу, если там какая-нибудь
тряпка-ветошь загорелась, глупо; особенно глупо при плавании в караване
и наличии рядом ледокола - оттуда в случае нужды немедленно окажут мощ-
ную помощь, а задержать караван - ЧП. И неприятность для Ивана Андрияно-
вича в первую очередь.
Возвращается Рублев, докладывает, что стармеха нигде нет. Разумеется,
нет: он давно в машинном отде-лении.
Из дверей котельного, открытых обычно, - дым, довольно густой уже.
Рублев говорит, что в коридорах надстройки тоже есть дым. Дышит, как ус-
таревшая собака.
Пожалуй, пора тревожить Фомича. Конечно, стармеху это тоже будет неп-
риятно, но я обязан это сделать. На судне всегда был, есть и, дай бог,
будет один капитан. На "Державино" это Фома Фомич Фомичев, и потому ре-
шаю его будить.
Звонок из машины - просят застопорить ход. Это можно сделать так, что
ледокол и не заметит. Мы дер-жим "малый" только для того, чтобы винт не
испытывал желания самостоятельно вращаться от напора встречной воды и
льда, а не в целях помощи ледоколу.
Стопорю машину и звоню Фомичу. Трубку берет Галина Петровна. Прошу
капитана на мостик.
Звонок из машины. Звонит Саныч, докладывает, что горит или чадит -
черт их, механиков, разберет - топливо в паровом коллекторе.
Дым показывается уже из светлого люка машинного отделения.
Прошу Саныча возвращаться в рубку и вызываю "Ленин", докладываю ему
обстановку, говорю и о том, что застопорили машины. "Ленин" спокойно да-
ет на это "добро" и сообщает, что тоже стопорит, пока мы не разберемся в
ситуации. Благодарю. Как приятно, когда ледокол спокоен и в его голосе
ни нотки раздражения.
Возвращается Саныч, долго кашляет, глаза слезятся - прихватило ядови-
тым дымом на верхних решетках.
Тишина. Запах химии. И надрывный кашель второго помощника.
Почему не сработала и не срабатывает пожарная сигнализация, если дым
уже в надстройке?
Прибегает Фомич - полуодетый, но ведет себя спокойно. Сам объясняет
свое спокойствие:
- Дед, значить, конечно, сплетник, но дело знает. У нас, значить, в
дачном поселке дача отставного лоц-мана горела, так Андрияныч один ее
потушил. Он, значить, с "Моржовца", когда того на иголки резали, все ог-
нетушители к себе перетаскал на дачу, в сарае они у него штабелем нало-
жены...
Является сам дед, ничего толком не докладывает нам, но просит срочно
связать его с механиком "Мур-манска" - они старые знакомые.
Связываемся. Пока стармех "Мурманска" подни-мается в рубку к радиоте-
лефону, пытаемся вытащить из нашего стармеха какую-нибудь информацию -
черта с два! И на его ушастой физиономии тоже ничего не прочитаешь, хотя
дым уже на трапе в рубку. Вот актер! И темнить умеет замечательно - по
этой части у него опыт громадный: такую спецмеханическую лапшу нам веша-
ет на уши, что хоть затыкай их пробками от мерительных трубок.
Ньютон с Фультоном и самим великим Дизелем тоже бы ничего не поняли.
Только при разговоре нашего деда с дедом "Мурманска" кое-что проясня-
ется: слишком долго работали "самым малым", топливо там куда-то не туда
забрасывало или отбрасывало, оно попало на раскаленные части и задымило;
