ющего цикуту, посасывающий водочку, настоянную на березовых почках Гали-
ной Петровной):
- А я с вашим досье тоже ознакомлен. И как вы в Киле купались, и дру-
гие нюансы отлично помню... У вас опыт по буфетчицам с сорок восьмого
года есть. Вы этими пошлыми в низах делами сами и занимайтесь. Вот и
Викторыч подтвердит, что вообще дамы на судах весело и хорошо работают,
если за ними плотно ухаживают. А вот на коротком плече (на коротких рей-
сах, когда моряки часто бывают дома у жен и подруг) дамы истеричничают и
меняют пароходы, как английские лорды перчатки, потому как никто уже из
мужского плавсостава ими не интересуется! Отсюда и вся текучесть кадров
обслуживающего персонала...
В этот момент меня озарило, что "спутывание" Анны Саввишны с Ар-
нольдом Тимофеевичем произошло не без намеренного сводничества Ушастика,
и что делал это Ушастик для добра, и что Тимофеич ему обязан коротким
светлым лучом перед закатом, перед кладбищем в Тикси. И что Ушастик, ко-
нечно, профессиональный сплетник и в чужом грязном белье копаться обожа-
ет, но умеет и молчать рыбой, совершая какие-то ему только ведомые влия-
ния на судьбы окружающих людей...
- Давайте, друзья-товарищи, выпьем за Степана Тимофеевича, - решил
наконец вклиниться я между Сциллой и Харибдой. - Хватит лаяться. Мы у
вас, Фома Фомич, в гостях сидим, а вы дурацкое прошлое начали на свет
божий тащить. И себе капельку водочки налейте...
Вот тут-то я и получил автопокрышку от КРАЗа себе на шею.
- Ишь, как распился наш Викторыч! - заметил Фома Фомич, тщательно об-
думав мое предложение. - А я, значить, между прочим, и с вашим досье оз-
накомился. Я про все ваши керченские подвиги информирован теперя. И по-
чему вы в рейсе сухой закон держали, мне понятно: чтобы, значить, твере-
зым за нами наблюдение вести. Так вот еще раз по-товарищески тебе скажу,
душить алкоголизм лучше всего триппером! - как всегда неожиданно закон-
чил он надевание на мою шею автопокрышки.
Но за этой неожиданной концовкой, ой, какой глубокий смысл был и на-
мек: попробуй, мол, наше грязное белье на свет божий тряхануть, я те че-
рез твое личное дело такую кузькину мать покажу!
Я не обиделся. Медики объяснили, что после сотрясения мозга Фомы Фо-
мича у драйвера стали неприметно гипертрофироваться наиболее отрица-
тельные черты и черточки характера и психики. И что в таком факте нет
ничего странного или особенного. Может случиться после сотрясения черепа
так, а может и наоборот: сотрясенный человек превращается просто в стоп-
роцентного ангела - опять же за счет гипертрофикации всех хороших и доб-
рых черт и черточек характера.
Мы капнули на хлеб по капельке водки и выпили за Тимофеича как поло-
жено, не чокаясь и в молчании.
Молчание первым нарушил Фомич.
- Вообще-то, значить, никому из живых не идет коричневое, - сказал он
со вздохом и потрогал затылок. Под "коричневым" Фомич имел в виду гроб.
- Кроме эсэсовцев, - тоже со вздохом сказал Иван Андриянович. И опять
я не могу поручиться, что в этом точном и объективном замечании вовсе уж
не было яда. - А гидрограф Бобринский тоже помер, - продолжал дед. - Го-
ворят, перед кондратом письмо написал начальству в Москву. Мне, мол, всю
жизнь пришлось в Арктике Колыму открывать в силу графского происхожде-
ния. Я, мол, имел большие планы для гидрографического изучения Берега
Слоновых Костей, но визу не открывали. А на тот свет визу открывают без
волокиты бюрократической и всяких других хлопот через нюанс рака печени.
А дальше написал, что просит выделить ему ноль один - это он цифрами на-
писал, и в скобках еще добавил прописью "один" - адмиралтейский якорь...
Такой буквоед был.
- А зачем ему якорь, ежели он уже концы отдавал? - заинтересовался
Фома Фомич.
- На могилу. Чтобы знали, что там морской человек лежит, - объяснил
Ушастик.
- И выписали ему якорь? - спросил Фомич.
- Выписали. И даже не на Северном там или Южном кладбище похоронили,
куда нашего брата завалят за черту видимого горизонта, а на Красненьком.
Оказывается, в свое время больших дел граф в Арктике наделал.
- Вот те и гутен-морген, - с неопределенной интонацией сказал Фомич.
- Но, все одно, настоящий адмиралтейский якорь ему не выписали, это уж,
прошу прощенья, и ни в жизнь не поверю. Верп шлюпочный еще могли выпи-
сать, а чтобы настоящий якорь...
- Что слышал, то и говорю, Фома Фомич.
Мне, конечно, вспомнилось, как арестованные простым арестом матросики
строили трамвайную линию мимо кудрявого и зеленого Красненького кладби-
ща. И представилось, как теперь мимо могилы шалуна-гидрографа живо и ве-
село гремят трамваи, мчась к замечательным паркам и тихому взморью
Стрельны...
- Вот, значить, я за спирохету здоровье алкоголем подрываю, - сказал
Фома Фомич, вытаскивая из пижамных брюк здоровенный, как парус на фрега-
те, носовой платок. - По твоей опять же, Викторыч, подначке. На Диксоне
за вояк банкет, значить, наподначивал. Ныне под Тимофеича. А он доно-
сы-то на меня написал! Я уже в больнице раком от болезненных ощущений в
области головы стоял, а он - доносы. Левой рукой писал: по всем, зна-
чить, правилам детективов.
- Правда? - спросил я Ивана Андрияновича, который в этот момент тоже
вытаскивал из форменных брюк носовой платок, но не такой большой, как у
Фомича, и с кружевной оборочкой по периметру.
- Факт, - подтвердил Андрияныч.
- И левой рукой - факт?
- После такого нетактичного случая, как на Енисее, он бы и правой но-
гой написал, - подтвердил Андрияныч.
И я невольно вспомнил, что сочинитель прошлого века И. П. Белкин рас-
копал в летописи сведения о земском Терентии, жившем около 1767 года и
умевшем писать не только правой, но и левою рукою; сей необыкновенный
человек прославился в околотке сочинением всякого роду писем, чело-
битьев, партикулярных пашпортов и т. д. Неоднократно пострадав за свое
искусство, услужливость и участие в разных замечательных происшествиях,
он умер в глубокой старости, в то самое время как приучался писать пра-
вою ногою, ибо почерка обеих рук его были уже слишком известны... Да, не
переводятся на Руси самородки самых различных талантов и характеров.
Фома Фомич за время моих размышлений по всем правилам подготовил к
употреблению носовой платок, то есть расправил его, посмотрел сквозь не-
го на свет божий, убедился в полной пригодности паруса к постановке и
тогда тихо всхлипнул.
- Эх, Стенька, ты мой Стенька, значить, сколько лет мы с тобой отка-
чались? - пробормотал Фомич. - Как, значить, краб-отшельник с актини-
ей... И ныне все грехи тебе и доносы, значить, отпускаю, чтобы душа чис-
то жила. Как старики учили, так и теперь, значить. Давай, Викторыч, на-
ливай! Черт с ним, с организмом! До конца лей!
Иван Андриянович тоже всхлипнул.
Фома Фомич уронил в рюмку большую и чистую слезу.
И мы еще раз выпили за Арнольда Тимофеича.
После чего и Фома Фомич и Иван Андриянович употребили в дело носовые
платки. А я, понимаете ли, подумал, неопределенно подумал, расплывчато,
что в слезе Фомича проблескивает вся моя надежда; на ней, этой слезинке,
быть может, эквилибрирует, понимаете ли, весь мой оптимизм при взгляде
на будущее как России, так и человечества.
Ну, вроде всех упомянул, со всеми попрощался? Нет, чуть Шерифа не за-
был. Не прижился пес в городской цивилизации. Еще ни одного случая не
знаю, когда бы настоящая северная, азиатская лайка оказалась совместимой
с Европой.
Сперва Саныч эвакуировал пса из Ленинграда в деревню к родственникам
на Вологодчину. Там и мороз был, и снега, и приволье, и забота Шерифу -
все было, а... ностальгия. И пришлось Дмитрию Александровичу много хло-
пот принять, чтобы отправить пса обратно на родину - в Тикси - туда, где
землю никак не назовешь пухом.
5
Странное чувство испытываешь, заканчивая книгу. Оно схоже с чувством
окончания рейса. Не очень-то удачного рейса.
...Но вот, Неполный, слабый перевод, С живой картины список блед-
ный...
Кто когда-нибудь пробовал рисовать акварелью с натуры зимний пейзаж в
сильный мороз, тот поймет мои ощущения. Мокрая акварель на морозе мгно-
венно застывает. Краски на бумаге с чудесной силой передают красоту мира
и восторги твоей души от красоты мира и своей удачи. Свет солнца прони-
зывает ледяную красочную пленку, где зафиксировались в самых нерукотвор-
ных и замечательных сочетаниях твои мечты; белизна бумаги отражает сол-
нечные лучи сквозь кристаллы остановившейся в ледяном покое воды - и по-
лучается остановившееся мгновение. И остановил его - ты!
Ну, а теперь, полюбовавшись своим созданием, можешь со спокойной со-
вестью выкидывать его на помойку, ибо, если принесешь рисунок домой, то
лед растает, краски превратятся в бурду, а бумага раскиснет.
Утешаюсь тем, что когда рисовал акварелью на морозе, то хотел пере-
дать правду и только правду. И в конце концов, то, каким ты себя и мир
придумал, тоже имеет право на существование: ведь это плод именно твоего
опыта, восторга, воображения и неизбежной печали о прошлом.
