нает тянуть на классику и цитирование! В записных же книжках Чехова нич-
тожно мало цитат - две-три всего, включая строку из Лермонтова.
О штормах Антон Павлович заметил так: "Юристы должны смотреть на
морскую бурю как на преступление".
09.09. 18.00.
Опять наперекор всем прогнозам - полный штиль.
Фомич капитально закемарил, испытывая глубокое удовлетворение по по-
воду покоя. Хотя следует немедленно идти по штилю на Диксон и садиться
там на башку танкеру "Апшеронск", если уж мы ради приемки топлива совер-
шили весь этот марш-бросок.
...Штиль был абсолютный и мягкий - как будто на кухне погоды сварили
для нас кисель из голубики и подали его на стол Енисейского залива с мо-
локом...
10.09. 10.45.
Стали на якорь в бухте Диксона.
Грязный прошлогодний снег в лощинах. Он задержался здесь на все лето,
как недобрый гость в передней за шторой. И ждет своего часа. И час его
близок...
Как только вошли на рейд Диксона, так Фомича обуяла тоскливая необхо-
димость швартоваться к танкеру "Апшеронск" (за тридцатью тоннами ди-
зельного топлива). Недавно тонны эти были любы и милы Фомичу, ибо дали
ему возможность удрать со штормового моря. Теперь они превратились во
врагов.
Фомич боялся швартоваться к танкеру, который "водило" на якорях. Для
начала он зарезервировал себе левый борт танкера, сославшись на свой
крен в левую сторону. Потом у него появилась мысль уговорить капитана
танкера подойти к нему, Фомичу. И Фомич так открытым текстом и сказал в
радиотелефон, что не пожалеет бутылку, вернее "полбанки", но "Апшеронск"
принял это за грубоватую и туповатую шутку.
Ну кто это будет готовить машины и сниматься с якоря для передачи
тридцати тонн топлива зачуханному лесовозу за "полбанки"?
В 18.15 благополучно ошвартовались к "Апшеронску" с отдачей левого
якоря, включили стояночные огни и палубное освещение. И Фомич, подумав и
пожевав губами, приказал палубное освещение выключить. "Если, значить,
лампа лопнет, то взрыв может произойти", - так он объяснил и мотивировал
свое решение.
За этот рейс мои глаза уже давно вылезли из орбит, но после заявления
Фомича они покинули и мой лоб.
- Слушайте, - сказал я. - Но у танкера-то горит палубное освещение!
Всю его танкерную жизнь горит! И он еще не взорвался!
- Ну и пусть у него горит, а у нас, значить, лучше пускай не горит, -
сказал Фома Фомич, добавив, что он, значить, очень извиняется...
Но это не значить, что мы с ним были недовольны друг другом во время
швартовки, - нет, мы работали душа в душу и понимали друг друга с одного
взгляда.
Очень холодно, и я на контрапункте вдруг вспоминаю стыковку теплохода
"Невель" и танкера "Аксай" у берегов жаркой Анголы. И как португальский
военный катер, который за нами вел наблюдение, бегал передохнуть в бух-
точку Санта-Мария.
Из лоции мы знали, что там есть несколько рыбачьих хижин. И все зву-
чали для меня "Голоса из рыбачьих хижин". Так называется поэма великого
португальского поэта Герры-Жункейру.
Поэмы я не читал, но несколько строчек встретились в чьей-то книге и
запали в память:
Ночами, о море, рыдаешь ты в горе, Гремя, содрогаясь; И в холод, и в
бурю - всегда На водах твоих несутся суда, Под песни бесстрашных матро-
сов качаясь...
Потом судьба свела с живым пиренейским писателем Луисом Ландинесом,
который каким-то чудом вырвался от Франко или Салазара и очутился в зим-
ней Малеевке под Москвой. И я потряс его знанием португальской и испанс-
кой поэзии при помощи этих пяти строк. Потрясенный Ландинес подарил мне
роман "Дети Максима Худеса", написав на первой странице пожелание: "Хо-
рошего ветра в попу". Так я узнал, что по-испански "попа" означает "кор-
ма". Странными путями расширяешь свой словарный запас.
У берегов Анголы в тропической духоте я с безнадежной завистью вспо-
минал зимнюю Малеевку, морозные ели, снега под луной, замерзшую Верту-
шинку и поход с Ландинесом за пивом в Рузу.
А на Диксоне, конечно, вспоминаешь тропическую жару и мечтаешь о
ней...
Когда начали приемку топлива, явились Иван Андриянович и начальник
рации. И сказали, что записывают все самые выдающиеся чудачества Фомиче-
ва и хотят, чтобы я делал то же. А потом надо будет отдать все это пси-
хиатру.
Это говорилось без юмора и без злобы. Они оба боятся, что Фомич угро-
бит судно, после смены части экипажа в Мурманске. Они считают, что
раньше - до автомобильной аварии - он был более нормальным человеком и
не таким самоубийцей-перестраховщиком. Последняя капля - выключение па-
лубного освещения на период приемки топлива - это чистой воды бред пара-
ноика, вообще-то говоря. Но этот параноик отлично объяснил стармеху свою
затею с "полбанкой" для танкера: "Если, значить, он к нам подходить бу-
дет и стукнет, то по закону он и отвечает, а если мы к нему будем подхо-
дить и стукнем, то, значить, мы отвечаем".
Отшвартовались от "Апшеронска" в 22.00 с великими трудами и ужасами
(надуманными), а потом начались ненадуманные: не горели створы на ост-
ровке Сахалин - есть такой в бухте Диксона. На южном выходе из бухты не
горел буй.
Выходили северной дыркой - очень узкая и коварная дырка.
Выводил судно Фомич. В полной темноте. Работал уверенно и даже спо-
койно.
Зато радист шипит и брызжет, так как его завалили подходными РДО
(снабжение, стирка белья, списки смен плюс частные телеграммы), а ни
Мурманск, ни Ленинград их не берут.
На траверзе острова Белый торжественное объявление о сдаче книг в су-
довую библиотеку.
12.09. 07.00.
Семь часов в тумане, дожде, мороси. А семь часов вахты вместо шести
выпали мне потому, что отвели назад время.
Рефрен: "Суда, идущие на восток от Карских ворот! Я теплоход "Держа-
вино"! Кто слышит? Прошу ответить!"
Скорость в тумане я сбавлять не стал, жарили полным. Льда в западной
части Карского моря уже не встретишь, радар работал отлично. Но для не-
которой перестраховки кроме звуковых туманных сигналов мы испускали в
эфир еще вопли.
Около десяти утра туман и морось прочистились. И скользнули мы в арку
Карских Ворот при отличной видимости и солнце.
"О ГОЛУБКА МОЯ..."
- С сорок пятого меридиана накрывается, значить, нам полярная аркти-
ческая надбавочка, - напомнил Фома Фомич. - Вот те и гутен-морген - весь
вышел, весь один и семь десятых пруцентов.
Мы приближались к этому диалектически прекрасно-гадкому меридиану, то
есть из Азии перевалились в Европу.
И Фомич со вздохом приказал:
- Тимофеевич, запишешь этот нюанс в журнал. Третий штурман пусть вы-
писку сделает. Для расчетного отдела пароходства. Начнут там, значить:
сутки сюда, сутки обратно, мать их в... Любят бумажки, только бы им бу-
мажки всякие для зацепки. С души воротит, как про них подумаешь...
- Арнольд Тимофеевич, скажите, пожалуйста, третьему, чтобы он и для
меня копию выписки сделал, - сказал я старпому.
- А тебе это зачем, значить? - насторожился Фома Фомич.
- А затем, что с данного вот момента я, согласно приказу начальника
пароходства, заканчиваю свое вам дублерство, - объяснил я. - Давайте об-
нимемся на прощанье, и я спать пойду.
- Как это, значить, извините, понимать: "обнимемся, и спать пойду"?
- А вы, Фома Фомич, хотите поцеловаться со мной, что ли? - спросил в
ответ я.
Фома Фомич задумался.
И я тоже как-то так беспредметно задумался, глядя на небеса по курсу.
Там над горизонтом сгрудились облачка, как кролики в светлом углу клет-
ки. Они грелись в лучах низкого солнца и только чуть-чуть шевелили уша-
ми.
"Все морское - только через земное, - уже осознанно подумал я. - Все
морское - только через земные ассоциации, образы. Прямое, непосредствен-
ное изображение, передача морского не получается и никогда не получит-
ся".
- На "Жигули" мои вроде покупатель нашелся, - вдруг изрек Фомич. - И
чего вам спать ложиться, когда до обеда один час остался?
- Ладно. Не буду ложиться, - согласился я. - А вы, Фома Фомич, харак-
теристику на меня сочините к Мурманску. И благодарность в приказике неп-
лохо бы. Так, мол, и так: за образцовое поведение, выдающуюся трезвость
и моральную устойчивость. Намек поняли?
- Сами характеристику пишите, значить, на то и писатель. А я подпишу.
- Не выйдет, Фома Фомич. Я человек скромный. Напишу, что к "своим
обязанностям относился серьезно" - и все. А мне надо для биографии че-
го-нибудь более героическое. Запузырьте так: "В условиях тяжелого и
опасного арктического рейса, самоотверженно трудясь на боевом посту",
ну, и так далее.
- Не буду, - упрямо сказал Фомич. - Вам характеристика нужна, а не
мне. Потому сам и пиши.
Бог знает, куда зашли бы наши препирательства, если бы этот спор о
беспорочном зачатии девы Марии не прекратила Галина Петровна, позвонив
на мостик и попросив супруга вниз.
Внизу Фомич здорово задержался. И, как потом выяснилось, по серьезной
причине.
Еще утром у него произошел с супругой скандальчик. Озверевшая от бар-
хатного сезона в Арктике Галина Петровна с тоски и безделья начала укла-
дывать свои чемоданы в середине Карского моря. Такое занятие женщины
(некоторые) любят даже безотносительно к нужде, то есть к приезду или
отъезду куда-нибудь. У Галины Петровны повод был, ибо рейс приближался к
концу. Но есть морское поверье, что собирать шмутки, пока якорь не отдан
или швартовы не закреплены, не следует. Фомич немного суеверен и укладку
чемоданов пресек в корне, выбросив все уложенное обратно в рундуки и
шкафы каюты. Конечно, Галина Петровна, как доложил Ушастик, сопротивля-
лась, по его выражению, "будто корова, когда ей хвост ломают".
В Мурманске на отходе эта бедная женщина была пухленькой и даже еще
миловидной. Ныне она почернела и превратилась если не в корову, которой
хвост ломают, то в уссурийскую тигрицу.
Уходя на мостик, Фомич закрыл все шкафы и рундуки, куда вывалил
шмутье супруги, на ключи, чтобы она без него не начала обратно уклады-
ваться, но... шкафы-то и рундуки он закрыл, а заветный ящик в столе с
самыми ценными своими бумажками первый раз за рейс и не запер. Что, на
мой взгляд, да и на взгляд физиолога Павлова, вполне естественно: услов-
ный рефлекс на запирание при уходе заветного ящика у Фомича уже пол-
ностью разрядился, пока он вертел ключами во всех других шкафах и рунду-
ках, атакуемый еще при этом с разных направлений Галиной Петровной.
Сменять меня Фомич прибыл на мост с опозданием в десять минут и поп-
росил за это извинения.
Видок у него был встрепанный.
А мы как раз наконец услышали разговор какого-то впереди идущего суд-
на с встречным, которое только что прошло Карские Ворота. Ну, обычный
разговор. Одно спрашивает про лед в Карском, другое интересуется види-
мостью в Воротах и т. д.
Встрепанный супругой Фомич, нацепляя треснувшие очки и разыскивая ка-
рандаш на штурманском столе:
- А вот мы, значить, тоже ихние информации себе на карандаш. Возьмем,
значить, на карандаш, а то слышать-то что? Слышать, значить, одно, а ка-
рандаш и бумажка - уже и совсем другое...
Пока он все это разглагольствовал, то вокруг уже ничего и не слышал,
и встречные суда все друг другу успели сказать и закрыли связь.
Фомич - у всех, кто в рубке:
- А что они?.. Чего?.. От Оленьего сто пятьдесят? А где Олений-то? Эт
как сто пятьдесят? Пеленг, что ли? Это от его если, так пеленг? Или,
значить, вот этак?
Я:
- А хрен его знает - пеленг или дистанция: вы же, Фома Фомич, записы-
вали, а не я!
Фомич (забормотав очень глубокомысленно):
- Как так "хрен его знает"? А нам, значить, где получается информа-
ция?
Я:
- Вот я и говорю, что хрен его знает, где теперь наша информация!
Раньше он сам с собой не разговаривал. С предметами - разговаривал (с
конфетой, например), но не сам с собой.
В данном случае дело было плевое, никакой информации нам не требова-
