уток.
Их спугнул ледокол.
Приблизительно через год я был дома в отпуску.
Болела мать.
И я часами мотался между аптеками. Потому что нынче врачи обязательно
выписывают такие лекарства, которых нигде не достанешь, и рекомендуют
такие продукты для диеты, которых нигде на всем свете нет.
Мать, естественно, понимала, что аптекарская деятельность для мужчин
хуже любого урагана.
И хотя ты изо всех актерских способностей изображаешь довольного
жизнью бодрячка, мать каждую секунду переживает, что вот сын вернулся из
плавания, а из-за нее вынужден тратить драгоценный отпуск на аптекарс-
ки-магазинную каторгу. И больше всего она боится, что ты с тоски
напьешься. И правильно боится. Ибо, покинув очередную аптеку и проходя
мимо очередной забегаловки, так и тянет успокоить нервы и психику стака-
ном коньяка. И дома тянет, потому что от притворства и лжи в изображении
бодрячка сухо во рту. Но ты держишься, готовишь еду, перестилаешь матери
постель и т. д. Все сам: никто другой угодить ей не может, любая самая
опытная женщина все сделает "не так".
Наконец вечер. Мать уснула. Можно почитать или посмотреть телевизор -
и то и другое своего рода наркотик, потому что уводит от окружающей
действительности.
И - дзынь! дзынь! дзынь!
Врача я не вызывал, знакомые без телефонного звонка не приходят.
Я открыл дверь и увидел Стасика.
Он был пьян.
Если что могло убить мать без помощи даже врачей и их неосуществимых
рецептов, то это появление у меня пьяного дружка. Любая мать, жена и
дочь считают, что их сыновья, мужья и папы выпивают по вине дружков-со-
бутыльников. А Стасик мне и никаким дружком не был, и не виделись мы
после Керчи.
Я отпихнул Стасика от порога, вышел на площадку, притворил дверь,
спросил:
- Тебя откуда принесло?
- Из Мончегорска, - объяснил он. - Дуба режу. Ночевать негде. Помоги.
- А деньги есть? - спросил я.
Деньги у него были большие. И тогда я объяснил, что болеет мать, но-
чевать у меня невозможно, с деньгами он где-нибудь устроится и, кроме
всего этого, когда я трезв, то не терплю пьяных.
- Прости, - сказал он и стал совать мне авоську с яблоками - весь
свой багаж.
Он был пьян застойно, уже очень ослабший, в том состоянии, когда не
бывают агрессивными и не делают хамских поступков. Но я не мог пустить
его ночевать. Это наверняка обозначало бы "неотложку" для матери через
пять минут.
- Шлепай, - сказал я.
Он послушно повернулся и пошел вниз.
Не очень-то весело так выпроводить человека, с которым раньше сводила
судьба в тяжелой ситуации.
Мать, конечно, проснулась от трезвона, поняла, что приходил "дружок".
И сразу обычное: "Ну, прогуляйся, прогуляйся с ним, ведь ты только и
ищешь повода, вот он, повод, и явился..."
Я обозлился.
- Нынче это не так, мать, - сказал я. - Нынче ты отлично чувствуешь,
что нет никакого повода. По инерции говоришь.
И объяснил ей, что выгнал на улицу бездомного человека, что это Ста-
сик (про керченскую историю я ей раньше подробно рассказывал), что знаю
его мало, но это хороший человек, и мне теперь до гроба будет стыдно при
воспоминании о том, как я Стасика выгнал в мороз и снег.
Мать велела бежать за ним, найти и хоть из-под декабрьского снега вы-
копать. Я помчался сломя голову.
Слава богу, Стас завалился на скамейку во дворе-сквере прямо напротив
парадной. И, слава богу, у него была бутылка портвейна. Этим портвейном
я по капельке поддерживал его часов до двух ночи, когда он уснул на ков-
ре на полу - лечь на диван он отказался категорически. А Лысого Дидько
мне в помощь, как вы понимаете, не было.
Несмотря на тяжелое опьянение, Стас был в состоянии довольно вразуми-
тельно рассказывать о своих мытарствах и кошмарах. И все повторял: "Ни-
сего, я споткнулся о боську, это к завтрему все засивет..."
Отца Стас не помнил - тот погиб в шахте до войны. Мать уехала на
фронт вместе с отчимом. Была ранена осколком снаряда, которым убило его.
Приехала в батальон на санитарной машине; танки отчима стояли в укрытии,
но под обстрелом; было много раненых. Танкисты сидели под машинами, от-
чим ее увидел, из-под танка вылез, снаряд разорвался как раз между ними:
его в клочья, ее ранило.
- А была красивая, - рассказывал Стасик. - Мягкая была мама. А после
войны стала твердая. Меня как-то перестала любить. По чужим людям жил.
Но вот когда армии из-под Берлина на Японию перебрасывали, она мне сала
привезла. Это хорошо помню. Потом она в Караганде очутилась, а я в Мон-
чегорске. Она еще одного мужика нашла, но жила плохо. И тот тоже скоро
помер. Ну, она ко мне тогда приехала, в аптеке работает. "Женщины, гово-
рит, вообще полезная очень плесень. Как пенициллин". А про меня говорит:
"Ах, поручили бы тебе, мямле-недоноску, большое, аховое дело, ах, как бы
ты его лихо провалил!" Это она говорит, когда по телевизору какие-нибудь
героические фильмы смотрит. Может, и верно говорит. Хотя я ведь и нынче
не с ангелами работаю. Ведь много людей есть, которые работать под зем-
лей могут и умеют, но выкладываться не хотят. А скажи такому заветное
слово - он тебе в вечной мерзлоте тройную проходку даст без крепежа вся-
кого и без лозунгов. Отчаянные есть ребята, но за человеческое обращение
откроются. Только надо, чтобы это человеческое обращение натуральным бы-
ло...
Вот так мы с ним побеседовали, пока он не заснул.
Утром я позвонил знакомому врачу-психиатру в Бехтеревку и объяснил,
что надо попытаться спасти одного хорошего алкоголика.
- Вы мне уже двадцать раз говорили, что наши алкаши лучшие в мире, -
ответил доктор. - Но, простите, я не нарколог. Я специалист по сумасшед-
шим чистой воды, а не водки.
- Мне не до шуток, - сказал я.
- Он приехал с женой?
- Нет. Она его бросила, когда он во второй раз пытался ее зарезать.
- Если он здесь без какого-нибудь близкого родственника, все равно не
примут.
- Я выдам себя за его брата, а вы подтвердите.
- Ладно. Лечиться он хочет твердо?
- Стас, ты хочешь лечиться от алкоголизма в самом знаменитом институ-
те? - спросил я.
- Нет. Я не готов, - сказал Стас. - Я просто споткнулся позавчера о
бочку, это к завтрему все заживет.
На том и расстались. И я поставил на нем крест. И уже стал бояться,
что он опять и опять начнет возникать из ночи, пугать мать, сбивать мне
работу или в письмах просить пятерку, надрывая мою чуткую и нежную душу,
ибо, когда гибнет человек, художник не может сочинять настроенческую
прозу и начинает злиться, чтобы злостью задавить в душе бессильную и
бессмысленную жалость.
Случилось иначе. Письмо из Мончегорска действительно пришло, и мне не
хотелось его вскрывать, но писал Стасик о том, что опять пережил белую
горячку и готов теперь к чему угодно.
Приехал он с матерью, опять пьяный, остановились они в Доме колхозни-
ка. Мать, которая казалась мне после его рассказов какой-то сурово-ци-
нично-сильной женщиной, была на деле маленькой, высохшей старушкой и все
время плакала.
Наркологическое отделение Института имени Бехтерева - не вытрезви-
тель. Туда принимают людей, которые в твердом уме и чистом сознании за-
являют о желании пройти достаточно невеселый курс лечения.
И стоило большого труда уломать главврача взять Стасика в том виде, в
каком он находился (Стасику хотелось вставить пальцы в розетку вместо
телефонного штепселя, чтобы связаться с Кремлем и сообщить о большой
опасности для СССР со стороны острова Ямайка).
Через три дня он начал делать по утрам зарядку и проситься на работу,
и врачи разрешили навестить его.
Первой его фразой было: "Викторыч, какое это счастье - быть трезвым,
ощущать свое тело, запахи, хотеть есть, и укладывать в штабеля дрова, и
чистить снег под деревьями! На морозе! Я так люблю мороз!"
Черт знает, но что-то сблизило нас. Быть может, то, что мы выдумали,
что уже встречались и до Керчи где-нибудь в Нижних Крестах или на
Кильдинстрое в Мурманске.
Кстати говоря, счастливое ощущение товарищества, дружественности вы-
зывает в россиянах такое душевное возбуждение, взлет, которые зачастую
опять же ведут к водке, ибо их хочется как-то разрядить, разрядить пере-
напряжение от положительной эмоции. Вот так актеры, отдав зрителю себя
полностью, до самых глубин, потом часто пьют. Так и в случае взрыва рос-
сийского товарищества иногда получается.
Стас оказался не только запойным пьяницей, но и запойным книгочием.
Он ничего не просил кроме книг, книг, книг. Прочитал он их за жизнь ве-
ликое множество. И удивлял меня афоризмами собственного изобретения.
Например: "Вечный раб в протрезвевшем человеке особенно заметно про-
является после буйства".
Когда я привык к его "с" вместо шипящих, то с интересом выслушивал
исповедальные рассказы.
Удивительной искренности он человек.
И про любовь рассказывал не таясь:
- Я, знаешь, Викторыч, робкий в таких делах человек. И вот сосед за-
болел. И вот к нему участковая врачиха стала приходить. А я ей дверь
открываю и пальто вешаю. Один раз она говорит: "У вас тут душно, как в
бараке, надо чаще проветривать". Я ей говорю: "А вы поживите с нами в
таком бараке, тогда узнаете, что тут форточку открывать нельзя". - "Вы,
- она говорит, - такой могучий мужчина - и форточки боитесь". Вот в этот
момент меня как-то так и ударило прямо в сердце. Увидел я ее. Как в пер-
вый раз увидел. И покой потерял. Сосед давно выздоровел, она приходить
перестала. А мне в поликлинику к ней смелости не хватает. Решил, надо
самому в натуре заболеть, простудиться, чтобы ее вызвать на дом. Кайло в
шахте брал, до полного пота намахаюсь, потом без ватника сижу, жду, ког-
да кашель появится. Ничего не брало. Здоров больно. Ни температуры, ни
даже чиха. Ну, я ночью как-то разделся до трусов, вылез на крыльцо в мо-
роз и водичкой себя поливаю из чайника. Тут уж получилась настоящая
простуда. Послал соседа, тот участковую вызвал. Лежу и трясусь весь от
переживаний, представляю, как она войдет. И ты представляешь, какая
несправедливость! Является какой-то старикан и сразу мне: "Такие, как
вы, только на том свете простужаются. Зачем вам бюллетень нужен? Призна-
вайтесь". Знаешь, из таких стариков ворчунов, которые сквозь землю ви-
дят. Я тогда беру и говорю: "Знаешь, терапевт, или кто ты там по узкой
специальности. Тут к соседу другая врачиха приходила. И теперь я без нее
жить не могу". Он мне говорит, что у нее двое детишек-близнецов и что
вообще таким путем в наше время романы не закручивают. Отчитал меня, об-
ругал, воспаление в легких нашел крупозное, но в больницу я отказался. И
тогда он говорит: "Ладно. Завтра тебе другое лечение будет". И действи-
тельно, приходит на следующий день она, такая вся худенькая, бледная.
Южанка, а пришлось на Севере жить. Я как ее увидел, думаю, сейчас на
воздушном шаре полечу. Разведенная. Через месяц и поженились...
По писательской привычке я расспрашивал Стаса о галлюцинациях при бе-
лой горячке. Он их четко помнил:
- Ночь. Тихо. Я так спокойно лежу, хорошо мне. В окно стук. Открываю
окно. Женщина на снегу, голая и в черном платке на голове. Говорит: "По-
дай-ка мне будильник!" Я ей спокойно отдаю будильник и думаю еще: "Как
бы без будильника не проспать". Здесь из стен начинают вытягиваться ни-
ти, обыкновенные нитки, и тянутся к окну. По дороге изгибаются под пря-
мым углом. Швабра была в комнате. Я ее схватил и бью по ниткам, порвать
их хочу. Ан нет! Швабра в нитках запуталась, и они меня тянут к окну. А
там в сугробе эта женщина лежит и говорит мне: "Сейчас к тебе мальчики
придут!" Я швабру бросил и побежал дверь держать, потому что еще раньше
мне казалось, что должны прийти четыре мальчика. Я дверь держу, а они с
другой стороны тянут и перетягивают. На маленькую щелочку перетянули. И
в эту щелочку проскочили. Стали за рубашку меня дергать, за волосы. Воз-
