мич молчал. Сидел как истукан. Впервые я видел его таким сурово-сосредо-
точенно-серьезным.
Явился Стенька Разин.
Фомич наконец открыл рот, подправил пальцем вставную челюсть и объяс-
нил, что собрал нас по чрезвычайному поводу: старпом без его личного
разрешения прекратил принимать груз и, мало того, сразу начал заводить
на караван найтовы, и к данному моменту караван в корме уже полностью
закреплен.
- Я, значить, двести кубов под всяким, значить, соусом, но отфутбо-
лил, отбил, - говорил дальше Фома Фомич тихим, но зловещим в тихости го-
лосом и загибал пальцы, - это, значить, раз. Второе. Под соусом, зна-
чить, лиственницы еще двести кубов нам списали. А план-то был пять ты-
сяч. Значить, должны взять четыре тысячи шестьсот кубов. Душу вон, но
должны. Фомичев если что обязан сделать, то и сделает. Прошу, значить,
извинения, что обязался сделать, то уж это Фомичев сделает по честности.
Теперя выясняется, что у нас на борту всего четыре тысячи четыреста ку-
бов, а старший помощник начал найтовы класть и у меня не спросил; беспо-
коить, объясняет, меня не хотел, чтобы я, значить, отдохнул хорошо. А
экипаж что? Экипаж-то без премии остается. Такой рейс делаем, люди рабо-
тают - хорошо там или плохо, но пароход-то дышит, значить, а экипаж за
невыполнение плана без премии сядет. Я людей на выходные гонял, они,
значить, пошипели, но осознали, и вот им такой гутен-морген. Баржи, сла-
ва богу, по ночному делу от борта еще не отошли. Я, значить, их успел за
хвост ухватить и с диспетчерами связался. Приказываю: всем принять меры,
чтобы рейсовое задание душу вон - выполнить свайка в свайку. Товарищу
Кролькову, как парторгу, обеспечить политическое настроение. Дублеру мо-
ему товарищу Конецкому возглавить отдачу найтовов обратно с кормового
каравана. Старпом, коль он их наклал, пусть сам своими руками и откручи-
вает. Боцман с ним будет работать и два матроса. Этим сверхурочные поо-
бещать. Сверхурочные оплачены будут из премии старшего помощника. Даю на
подготовку к продолжению, значить, погрузки один час. Все. Все свобод-
ные!
"Во как Фомич завернул! Драйвер! Настоящий драйвер! - Так восхищался
я, переодеваясь в каюте в рабочее платье. - И ведь каким голосом гово-
рил! Ни разу громкости не прибавил, все на тихом тоне..."
И в тот же момент Фомич опять опрокинул меня навзничь способностью к
неожиданным поворотам, ибо из каюты старпома, сотрясая тонкую переборку
и мои барабанные перепонки, донесся чудовищный мат, который, естествен-
но, никакая бумага не выдержит, потому оставляю только цензурные слова,
а четырехточечные цезуры заполняйте соответственно мере своей образован-
ности: ".... Блоха беременная, почему остановил погрузку? Ага! Как паро-
ход закачался, так и полные штаны наложил?! .... Если очко старое игра-
ет, собирай чемодан и уходи в бухгалтерию! .... Ничего сам решиться не
можешь! Ото льда бегал! Переросток старый! .... Сдохнешь ты скоро, скоро
сдохнешь! Со страху сдохнешь! .... Катись на берег, тебе сказано! ...."
Фомич орал так, что сотрясалась не только переборка моей каюты и мои
барабанные перепонки, но и баржи с досками у нас под бортами. Ей-богу, я
как раз сапоги натягивал, когда Фомич начал арию, и сразу ноги в голени-
щах застряли - ни взад, ни вперед. Куда там Шаляпину!
До арктического рейса "Державино" работало на отшлифованной, трафа-
ретной линии на Гамбург и Антверпен. Там не могло случиться ничего осо-
бенно неожиданного. Там экипаж терпел своих бравых начальников и держал
дисциплину, ибо эти короткие рейсы выгодны в валютном отношении, плюс
через каждые двенадцать дней - сутки дома. Там для Фомы Фомича лучшего,
нежели Спиро, старпома и не нужно было: не пьет и сиднем сидит на судне
в родном порту - красота! За последний год Фомич выдал верному старпому
две денежные премии и повесил его на доску Почета. Думаю, они и внутрен-
не как-то сблизились, сжились, когда вместе выбирали какой-нибудь сверх-
перестраховочный курс по двадцатиметровым глубинам, имея осадку в шесть
с половиной и еще завышая ее старательно и на просадку от скорости, и на
крен, и на опресненность воды. А в Арктике на их дружбу или, скажем,
близость обрушились льды, чужие и жесткие воли ледоколов, туманы с ме-
телью, непривычный лесной груз в пакетах и разложение экипажа, привыкше-
го к коротким и выгодным рейсам. Здесь от старпома потребовались воля,
знания, смелость, а Спиро боится не только льдов, но и людей - судовых
"низов", шхер и студиозов-грузчиков.
К тому моменту, когда я преодолел голенища сапог и притопнул каблука-
ми, Фомич за перегородкой выдохся. Все-таки он не был настоящим Шаляпи-
ным, который мог потрясать люстры и стены ночи напролет. И я услышал,
как тонким голосом закричал Спиро:
- Хорошо! Уйду! И каждый день на вас доносы писать буду! Каждый! Я не
позволю! Забываете, как за меня благодарность получили? Это я про кровь
придумал, а вы примазались! - На этом он заткнулся, как будто на столб
налетел. Что там у них произошло, я только потом узнал, но вдруг насту-
пила мертвая тишина.
Суть же вопля Спиро заключалась в том, что, когда он объявил почин
донорства, то первым, естественно, пришлось расстаться с кровью экипажу
"Державино" во главе с капитаном, и Фомич получил свою долю газетной
славы.
Итак, мы вышли в рейс, когда на судне все переругались, перессори-
лись, оставив на берегу моториста и джинсы второго механика и недобрав
четырехсот плановых кубов (но полностью заменив эти кубы бумажками весом
в двадцать граммов). К этому надо добавить массу пустот в трюмах и хре-
новую остойчивость.
Повели нас вниз по Енисею те же веселые лоцмана, которые вели вверх.
Но они сразу почувствовали атмосферу на судне и поскучнели.
Да и вести судно вниз по могучей реке сложнее, нежели вверх. Течение
прибавляет тебе скорости, но и уменьшает поворотную силу руля.
Через три часа после отхода я сдал вахту Фомичу, спустился в каюту, и
так мне стало в ней тошно, что я открыл иллюминатор и вышвырнул за борт
осенний букет, который еще недавно навевал романсовые настроения.
Эстонцы называют морскую тоску Большим Халлем. Он иногда идет за мо-
ряком, как злобный пес. Об этом прекрасно написал Смуул. Когда Халль на-
падает только на тебя одного, с ним еще можно бороться. Помогает рюмка
виски, музыка (но не рок-н-ролл, а океанская мощь глухого Бетховена),
треп легкомысленного соседа, эпическое спокойствие слепого Гомера. И
дельфины еще очень хорошо помогают. Они гоняют Большого Халля по морям,
как сидорову козу. Он их боится, как слоны мышей. Знаете, мыши перегры-
зают слонам нежную кожу между пальцами ног. И потому слоны ужасно мышей
боятся. Так Халль боится лукавых дельфинов.
Но вот если все судно охвачено Халлем, тут дело хуже. Тем более и
дельфинов в Енисее нет.
Отправился к Андриянычу. Сидит и вяжет авоську. Значит, и его прихва-
тило. Он вяжет сеточки, если чем-то недоволен или долго нет радиограммы
из дома.
Оказалось, что кроме общесудовых дел у него есть и чисто машинные за-
боты. Очередь за топливом в Игарке оказалась большая, добрать топлива
под завязку не удалось. Вообще-то, до Мурманска хватит с запасом, но...
Решили позвать свежего человека - подвахтенного лоцмана и чай пить.
Чай-то дед заделал превосходный, но лоцман оказался человеком веселым
только тогда, когда другие люди анекдоты рассказывают, а по сути груст-
ным.
Звать Митрофаном Андреевичем, закончил владивостокскую мореходку,
обплавал весь мир, надоело, вернулся на родину в Красноярск, работал в
"Енисейрыбводе"; после постройки ГЭС над рыбой началось такое издева-
тельство, что ушел сюда в лоцмана; подумывает стать смотрителем маяка,
тянет к тихой жизни...
Здесь он вытащил записную книжку, из книжки сложенную вчетверо жур-
нальную вырезку и дал нам прочитать. Вырезка из журнала "Англия". Там
рассказывалось о британском каторжнике, отсидевшем три срока. Его приня-
ли на работу смотрителем удаленного маяка в диком месте. В интервью быв-
ший каторжник говорит: "Вы видите эти книги на полке? Там написано обо
всем. Если бы вам довелось встретиться со мной в тюрьме, то там у меня
было штук шесть книжонок про ковбоев и больше ничего. А теперь у меня
книги про погоду, о морских птицах, поварские книги... Иногда люди, жи-
вущие на берегу и ничего обо мне не знающие, говорят: "Не знаем, как это
он может там существовать. Ведь жить там - все равно что сидеть в
тюрьме". А я в таких случаях с трудом держу язык за зубами. Моя тепереш-
няя жизнь совершенно не имеет ничего общего с пребыванием в тюрьме, ско-
рее - все наоборот".
- Я этого типа понимаю, - сказал Митрофан Андреевич. - Везде нынче
как-то шумно.
За бортом проплывали опять уже безлесные берега, впереди ждало вовсе
уж дикое устье Енисея, где тишины было по самую макушку, а этому стран-
ному человеку и здесь было громко!
На ночной вахте неунывающий Рублев попытался поднять нам настроение.
Рассказал, вернее, исполнил с обычным блеском номер "Саныч и птички, или
Почему все радисты боятся Саныча". Но как-то "не прозвучал" номер. Пото-
му и здесь не буду пытаться передать имитацию Рублева. А суть в том, что
шикарный лайнер делал челночные круизные рейсы между Норвегией и Порту-
галией. И каждый раз в холодной Норвегии на теплоход садились воробьи
или какие-то другие маленькие и беззащитные птички. И каждый раз на под-
ходе к Лиссабону прилетал салазаровский кобчик и пожирал птичек. Так бы-
ло шесть раз. Саныч утверждает, что всегда это был один и тот же кобчик.
Или, может быть, сыч, но обязательно тот же самый. На седьмой раз Саныч
потратил всю специально накопленную для этого валюту на примитивный дро-
бовик и заявил на отходе из Норвегии, что не даст больше кобчику или сы-
чу жрать беззащитных птичек на борту советского пассажирского теплохода.
На подходе к Лиссабону Саныч занял позицию на пеленгаторном мостике.
Когда рассвело, кобчик или сыч оказался тут как тут. И уселся на клотик
мачты, чтобы оглядеться и выбрать самую аппетитную птичку. Саныч шарах-
нул разбойника с первого залпа. Сыч-кобчик рухнул за борт. Вместе с раз-
бойником рухнула за борт и главная судовая радиоантенна, ибо Саныч прих-
ватил крупной дробью ее фарфоровые изоляторы...
Странно устроены мужчины. Дмитрий Александрович не любит вспоминать
этот конфуз. Он, конечно, старается не показать этого, но мне казалось,
что ему неприятно. Ну, так, как если бы вы промазали в тире все пульки
на глазах любимой.
И нынче мое ощущение подтвердилось. После исполнения номера Рублевым
он пробормотал:
- Андрей, ты единственный человек на судне, которому не надо следить
за порядком на рабочем месте - закрыл рот, и полный ажур!..
В начале пятого ночи недалеко от Сопочной корги, где происходит расс-
тавание с лоцманами, в рубку поднялся Фомич, объяснил, что не спится,
предложил мне идти отдыхать.
Вахту ему я официально с удовольствием сдал, но в каюту не хотелось.
В рубке была обычная кромешная тьма, оба лоцмана (уже со своими чемо-
данчиками); на штурманской вахте был Спиро и торчал, переживая утрату
джинсов, десятки и моториста, второй механик.
Все молчали.
Вчерашние, нынешние, завтрашние заботы, тревоги и надежды бесшумно
конвоировали теплоход "Державино" в Карское море.
- Тимофеич, звякни боцману на бак, - приказал Фомич. - Пусть
штормтрап проверит. И выброску чтоб не забыли привязать. Это, значить,
чье дело о веревке и спасательном круге думать? Мое или твое?
Старпом не ответил. Молчал в углу, уперев лоб в стекло окна.
- С какого борта вам трап? - спросил Фомич лоцмана.
- С правого.
Фомич убавил ход и поинтересовался:
- Тимофеич, ты там оглох? Не видишь, лоцмана уже намыливаются?
Совсем затих наш теплоход, едва трепыхалось в стальном чреве его ус-
