ле печи топор лежал. Я его схватил и по ним луплю, а они уже не мальчи-
ки, а чертики. Пищат. Я кровать и стол изрубил. Потом понимаю, что я бо-
лен, что я это не я, что вокруг не жизнь, вокруг болезнь. И вот, с одной
стороны, понимаю, что все это только мерещится, а с другой - все так и
есть: и черти, и пищат они, и когда я по ним топором попадаю, то из них
дымок вылетает. И еще вдруг осенило, что мальчики были ее, жены моей,
дети от других каких-то любовников. А она-то на деле прекрасная женщина.
И честная, и умная...
Я ушел в рейс еще до того, как Стас выписался.
От врачей знал, что он хорошо поддается гипнозу. Серьезно хочет бро-
сить пить. И врачи надеялись освободить его от зеленого змия навсегда.
И вот встретились в Игарке.
- Кем ты здесь? - естественно, спросил я первым делом.
- Работаю в спесмедслусбе.
- Господи! Боже мой, Стас, куда это тебя занесло?! Зачем тебе зани-
маться таким невеселым делом?
- Зимой много свободного времени. Читаю. И народ изучаю. Где его еще
так изучишь, как в милиции Игарки?
- Темнишь, Стас.
- Русских реалистов прошлого века читаю. У них сказано, что общест-
венное отрицание связано с поэтичностью, исходящей из национально-народ-
ных источников.
- Темнишь, Стас. И говоришь такими цитатами, что тошнит.
- Создал здесь общество по борьбе с пьянством. Главным образом, мы
поддерживаем друг друга тем, что вместе чем-нибудь занимаемся, обсуждаем
разные вопросы. Историю пьянства, например. Старинные книги достаю, ког-
да в отпуск езжу. Недавно в Москве у букинистов "Историю кабаков" Френ-
келя достал. Читал?
- Нет.
- Обыкновенная книжка. Но интересно, что Горький оттуда одну штуку
украл. Что сквозь мысль у нас всегда просвечивает чувство. Что мысль и
чувство у нашего брата особенно неразрывно слиты.
- Стас, ты разговариваешь точь-в-точь как герои "На дне": чересчур
умно для лейтенанта спецмедслужбы. Мы не в Сорбонне. Хватит темнить. Че-
го тебя сюда занесло?
Он уже собрался сказать правду, но явился грешник-доктор. И забормо-
тал о новорожденном сыне.
Стас долго глядел ему в глаза. Изучал. Тяжелый взгляд выработался у
него за то время, что мы не ви-делись.
- Так, - сказал Стас мне, - надо, чтобы на судне немедленно сочинили
выписку из протокола командирского совещания: "Поведение такого-то, мол,
было обсуждено и осуждено всем экипажем теплохода..." Ну, решение соот-
ветствующее: "Выговор в приказе, сам экипаж будет воздействовать, ранее
плохих поступков не совершал, в пьянстве не замечался". Так, а теперь
ты, Викторыч, дай честное слово, что впилите этому хлюпику по первое
число.
Стасик говорил все это в присутствии доктора, но как бы больше не за-
мечая его, и только последние слова адресовал грешнику:
- Марш на судно! Даю тридцать пять минут. Печать на выписке должна
быть круглой. Бумагу отдадите начальнику милиции. Я его предупрежу.
Док наярил по опилкам и доскам Игарки вниз к причалам, как молодой
олень.
- Ну, так что случилось? - вернул я Стасика к нашему разговору.
- Лысого шпана забила до смерти. Вот я и пошел сюда служить. И вооб-
ще, это длинно объяснять. Просто слишком рано я решил, что устал от жиз-
ни. И что у меня поводов и причин на эту усталость достаточно. И что в
таком случае имею право спиться. Уставать имеют право слоны и носороги,
а люди - нет. Умирать мы право имеем, а уставать - нет. Дело у меня не-
веселое, ты прав. Но пьяных легко обобрать и избить. Вот я и борюсь со
всей этой гадостью. Изнутри.
- Стас, ты сам-то понимаешь, что являешь собой законченный тип дурац-
кого и прекрасного русского человека? - поинтересовался я.
- Куда отходите? - спросил Стас.
- На Мурманск, - сказал я. - Ты не тяни с документами доктора. И,
знаешь, я тебе завидую.
- Это я могу понять, - сказал Стас. - Но нельзя объять необъятное. А
ты и так стараешься не отрываться от людей.
- Спасибо, - сказал я.
- Вот приезжают к нам лекторы, писатели. На свой кружок, в общество
трезвенников, их стараюсь затащить. Есть у нас тут несколько поэтов до-
морощенных. Писатели всегда их в литературщине обвиняют. А вот того, что
вся жизнь вокруг и есть литературщина, этого и самые хорошие писатели не
понимают. И ты не понимаешь. Или понимаешь, но сказать боишься.
Я вспомнил про задержанного моториста.
Но Стас объяснил, что сам принимал его, что моторист человек
скользкий и ходатайствовать за него он не станет.
- Тогда прощай, дружище, - сказал я. - На судно пора.
- Как мама? - спросил Стас.
- Умерла. А как твоя?
- Тоже.
- А с женой что?
- Вернулась. Сейчас в Сочи с парнями. Ну, счастливого плавания. И
спасибо за все.
- До встречи! Тебе спасибо.
Стас по-милицейски круто повернулся и зашагал в свои милицейские за-
боты. Он не обернулся, хотя я довольно долго буравил ему затылок, глядя
вслед и раздумывая о том, что местечко где-нибудь на окраине райского
пустыря Стасику найдется, если он взялся защищать интересы русских
пьяниц "изнутри".
Ведь не было и нет несчастнее и бесправнее человека в мире, нежели
горький пьяница.
ШУТОЧКИ ФОМЫ ФОМИЧА И ПОВОРОТ ПОД ПОПУТНУЮ ВОЛНУ
В третий период плавания, "дизаптационный" (2-3 месяца), притупляется
чувство ответственности, особенно у плавающих меньше трех лет, и, наобо-
рот, появляются чрезмерные боязливость и опасения у плавающих свыше пят-
надцати лет. "Инструкция по психогигиене для старших помощников и капи-
танов судов морского флота"
07.09. 15.00.
Снялись из Игарки. До лоцманского судна "Мери-диан" - двадцать шесть
часов по реке, по Енисею.
Унылая штука - конец рейса. Он уныл, как наша пища сегодня. Кислые щи
и макароны с мусором - кончаются продукты. И вот унылость кислых щей и
макарон с мусором пропитывает наши души. Дело, конечно, не в продуктах,
а в накоплении усталости - там, внутри клеток, внутри хромосом, без за-
метных сигналов вроде бы... Унылость мироощущения - это и есть сигнал.
Творческое выползло из души, остался голый реализм натуральной прозы. И
вот облака уже не волокут по бледной тундре на невидимых буксирных тро-
сах свои фиолетовые, тяжелые, как бульдозеры, тени. И волны Енисея уже
не кажутся синим чаем, как они казались раньше, - вода была цвета креп-
кого чая, но с ярко-синей пленкой...
Унылость мироощущения порождена не только естественной усталостью
после ледового плавания и трудной, очень трудной погрузки леса, но -
главное - атмосфера на судне тяжелеет час от часу.
У второго механика украли джинсы с десяткой в кармане.
Хотя состав организма у Петра Ивановича такой же, как у Млечного Пу-
ти, шум по поводу пропажи он поднял ужасный. Суть шума в том, что его
моторист оставлен в милиции Игарки, и этот прискорбный факт Петр Ивано-
вич логично старался скомпенсировать каким-нибудь обвинением в адрес
высшей судовой администрации. И шумел он на тему отсутствия вахты у тра-
па. А вахта почти не неслась по причине насильственного отгула выходных.
Далее. Впервые потерял выдержку и крупно надерзил старпому Дмитрий
Саныч. От момента погрузки лесоматериалов до момента их выгрузки от-
ветственность за груз лежит на судне. И опытный Саныч ротором крутился в
трюмах, чтобы не терять ни на минуту контроля за ходом погрузки. Тем бо-
лее, груз шел в пакетах. Это дело новое. С переходом от загрузки судов
пиломатериалами россыпью к загрузке пакетами плотность укладки стала
значительно меньше. Раньше доски укладывались слой за слоем, одна в стык
другой, и еще "расшпуривались", то есть специальными клиньями их сдвига-
ли, чтобы уменьшить до предела ширину щелей-пустот. Работа эта муторная,
и заставлять грузчиков заниматься "расшпуриванием", когда главное для
них было, есть и будет - навалить за смену возможно большее количество
груза, чтобы выполнить и перевыполнить план, было тяжело: тебе на башку
могла "случайно" и доска упасть, если лазаешь по трюмам и заставляешь
работяг терять время на забивание клиньев между досок. Зато пустот в
трюмах оставалось мало.
При нынешней загрузке пакетами выигрывается время, и это выгодно, ибо
на море время и оборачиваемость судов - это чистое золото. Но с точки
зрения морской практики здесь многое еще не отработано. В трюмах между
торцами пакетов остаются сотни и сотни кубометров пустого пространства.
А это уже опасно и для тебя, и для твоих близких родственников.
И вот в разгар сложнейшей погрузки Фома Фомич отправил Саныча на бе-
рег искать представителя "Экспортлеса", подписавшего гарантийный договор
с грузополучателем об отказе его от претензий по качеству товара, пере-
возимого на палубе, то есть "в караване". Капитан приказал Санычу выко-
пать представителя из-под земли и добыть копию договора. Всякий груз,
перевозимый на палубе, идет всегда на риске грузополучателя - такая
практика существует уже столетиями.
И вот Саныч часов двенадцать провел на берегу, гоняясь за копией до-
говора и ее носителем, который от Саныча нормально начал прятаться, ибо
еще никто у него копии не требовал и он искренне решил, что Саныч сумас-
шедший. А Саныч после певекской истории решил выполнять приказы Фомича
буквально и не выполнил: не дали ему никакой копии.
Все это время (три смены) погрузку вел старпом.
Фомич тоже не сидел без дела. Призвав меня в соавторы, он составлял
бумагу в пароходство с просьбой уменьшить рейсовое задание, выданное нам
(5000 кубов леса), до 4800 кубов по причине слабости борта и частых по-
ломок машины.
Мы составили вполне нелепую бумажку, и Фомич убыл на берег, чтобы
отправить телекс и еще сдублировать его, позвонив в пароходство по теле-
фону.
В награду за подвиги в милиции Фомич предложил мне спать, а за себя
оставил старпома.
Так как жизнь коротка, а пребывание на посту капитана еще короче, то
я с радостью дал Арнольду Тимофеевичу капитанствовать, а сам выполнил
наказ Фомича.
Разбудил Саныч.
- Порт напортачил, - сообщил он довольно тревожным голосом. - В трюма
шла сосна, сейчас навалили уже метр каравана на палубу, а весь караван -
лиственница. Чго делать? Фомы Фомича нет, Арнольд Тимофеевич не хочет
меня даже слушать.
- Объясните толком. Не допираю со сна, - сказал я.
- Удельный вес сосны - ноль целых шесть десятых тонны. Удельный вес
лиственницы - ноль восемь.
Тут я понял. Представьте себе детский пластмассовый пароходик в тазу.
Теперь осторожно укладывайте ему на палубу стальные гайки, а внутри па-
роходика - святой дух, или воздух, или пробка - что-то, во всяком слу-
чае, намного легче стальных гаек. Что делает пароходик в тазу? Пока он
стоит неподвижно, то тихо и равномерно погружается. Но вот вы его чуть
толкнули на свободу, и - аут - переворачивается.
- Стармех на борту?
- Нет. С капитаном ушел. Тимофеич Галину Петровну развлекает. Я вас
попрошу меня туда отконвоировать, - сказал Саныч.
Старпом сидел за капитанским столом в капитанском кресле и угощался
вареньем. Галина Петровна гадала ему на картах.
Кстати, мне она тоже гадала. Очень профессионально она это делает.
- Арнольд Тимофеевич, какой удельный вес палубного груза вы считали?
- спросил Саныч с места в карьер, потом спохватился и попросил у Галины
Петровны извинения за вторжение.
- Какой был, такой и считал, - не без капитанской надменности сказал
Арнольд Тимофеевич. - Сосновый.
- В караван идет лиственница.
- Тем лучше, - сказал старпом. - Чем легче наверху, тем и лучше.
- Лиственница - одно из самых тяжелых деревьев Сибири, - сказал Са-
ныч, сохраняя спокойствие. - Она намного тяжелее сосны.
- Галина Петровна, вы разрешите, мы присядем, - сказал я, поняв, что
разговор не получится коротким. Сам я в него встревать не собирался, ибо
мой опыт работы с лесным грузом маленький. За жизнь сделал рейс с доска-
