боты в арктических рейсах и невозможности здесь человеческого отдыха су-
ществует специальное Положение, по которому за месяц арктического плава-
ния к отпуску моряка приплюсовывается не четыре воскресенья, а пять.
Конечно, капитаны судов, одновременно получившие в Арктике шифровки о
принудительном отгуле выходных, немедленно связались друг с другом и об-
судили вопрос сообща. И пришли к выводу, что нас указание не касается, а
относится только до тех судов, которые работают в человеческих условиях
и капитаны которых могут выгнать отгуливать выходные хоть весь экипаж
сразу где-нибудь на островах Самоа и хоть на целую неделю.
Фомич после длительных раздумий такое толкование отклонил. Сократ по-
шел по стопам Соломона. Он решил выполнить указание на двадцать пять
процентов - заставить морячков отгулять один выходной за два месяца в
любых погодных условиях.
Толпа в первом же порту вошла в контакт с другими толпами и выяснила,
что Фомич вносит штрейкбрехерский элемент во всю эту историю. Поднялся
шумок. Тогда Фомич сам первый вообще отказался от выходного и даже под-
менил на обыкновенной вахте грузового помощника, когда тот задержался в
Певеке по служебным делам. При этом он смело и прямо объявил толпе, что
давно плевать хотел на то, что там про него в низах думают, и что он
рискует уже потому, что заставляет отгуливать по одному выходному, а не
по четыре.
Вообще, странная штука демократия на флоте нынче. С одной стороны,
рядовой морской труженик так запутан сложностями в оплате его труда и во
всяких правах, что предпочитает помалкивать в разговоре с начальством на
такие темы. С другой стороны, начинающий, только выпущенный из мореход-
ной школы, серый, не знающий еще толком, чем нос от кормы отличается,
матрос, проплавав рейс в роли уборщика, уже имеет наглость подойти к ка-
питану и заявить претензию. Он, мол, не для того год учился в мореходной
школе, чтобы тряпкой возить! И он требует перевода на второй класс из
уборщика. И капитан терпеливо с ним разговаривает, объясняет трудности
со штатом, что вот у нас совмещенный экипаж и вообще нет матросов второ-
го класса, и так далее. Конечно, Фомич вворачивает (тем более я рядом),
что вот он перед войной закончил ФЗУ по пятому разряду, а послали его на
работу по третьему, и он пикнуть не смел...
В Игарке возникла возможность решить проблему отгулов. В очереди на
погрузку мы последние, рядом чудесный лес - спускай вельбот и поехали на
пикник.
Но!
Фомич прознал, что как-то здесь в лесу исчез человек - крупный чело-
век, из леспромхозного начальства - пошел за грибами и не вернулся. А в
лесу, оказывается, подо мхом и разными симпатичными травами есть пустоты
от протаявшей вечной мерзлоты, очень опасные ловушки. И еще медведи
есть. Крупного человека искали вертолетами и не нашли, пока он сам нор-
мально не пришел, переночевав в лесу у костерка, - вероятно, взял с со-
бой слишком много горючего, вот и закемарил крепко.
Ужасные пустоты начали преследовать Фомичову психику, как примерзшая
к грунту стамуха в Новосибирском море. Сомнения в миллионный раз берут
его мягкими пальцами за твердый лоб. А лес манит. И вот Фомич опять по-
пытался найти соломоново решение: заказать автобус и свозить людей на
коллективную экскурсию не на близкий левый берег Енисея, а на правый -
на околицу Игарки: как бы в лес, но и не в настоящий лес. Однако автобус
требует денег из культфонда, а эти деньги еще на Диксоне при помощи моей
подначки истрачены в честь и славу Дня Военно-Морского Флота.
В такой ситуации и при таком количестве нюансов и настоящий Соломон
свихнул бы мозги набекрень.
И мы поехали на коллективную экскурсию в левобережный лес. Перед экс-
курсией Фомич провел тщательный инструктаж, главным в котором было тре-
бование ходить по лесу табуном на расстоянии друг от друга не больше де-
сяти метров, то есть со спутанными, как у лошадей, ногами.
Я, естественно, со свойственным мне индивидуализмом от табуна немед-
ленно отбился и провел несколько часов наедине с флорой. Как потом выяс-
нилось, и весь остальной табун нетактично развалился на одиночек или
микрогруппки, ибо если мускусным овцебыкам необходим отдых от стада, то
людям и подавно.
Тишина была в лесу. Осень. Лиственницы, елки, березы, мох, заросли
ольхи, россыпи брусники; подсохшая уже, сморщенная черника.
Наломал букет для натюрморта "Осенние листья".
Черника смотрела на меня и букет скорбными и зовущими глазами, как
застарелая девственница на здоровенного дворника. И я не выдержал, сжа-
лился над ней, присоединил к букету несколько черничных веточек.
Потом набрал добрый килограмм брусники. Набирал, и все думалось: для
кого? Для себя - как-то и смысла никакого нет. О матери вспомнилось. Она
очень любила осенние букеты и любила кленовые листья под стеклом на сто-
ле или между страниц книг.
Тихо было в лесу, и тихая грусть была во мне.
Старею.
Потом вышел к Енисею, соорудил костер из плавника, слушал шелест ка-
мыша и шорох песочка на плоских речных дюнах. И думал о вредоносности
нашей привычки, вернее необходимости, счета круглыми цифрами: десять,
сто, тысяча... Вот тебе стукнуло тридцать, сорок, а вот накатывает
пятьдесят...
Жуткое дело круглый счет. Круглые даты давят на психику. Давления
можно было бы избежать при беспериодичности счета. Но бог рассудил ина-
че, заставив крутиться планету и вокруг самой себя и вокруг звезды. Он
ввел чередование дня и ночи, зимы и лета; он захотел, чтобы мы ощущали
время именно периодами и подводили под каждым периодом черту, он лишил
нас безмятежной постепенности. И мы послушно вводим недели, месяцы, годы
и века, хотя в глубине истинной природы их нет. Ну нет же у материи
воскресений, черт возьми!
"И потому моряки ближе всех к истинной материи!" - так закончил я
размышления, начиная тревожиться тем, что от далекого, но хорошо видимо-
го "Державино" все не отваливает вельбот. Ему пора было отваливать.
Конечно, у вельбота отказал мотор.
Все собрались возле костра и сумерничали часа полтора, пока этот
проклятый вельбот прибыл.
Знаю, что "сумерничать" обозначает сидеть без огня, в ожидании темно-
ты, и подремывать. Мы сидели с огнем, ожидали вельбот и не дремали, но
больно уж к месту слово. Было как-то по-деревенски просто все: и окружа-
ющий мир был прост, и мир был в душе каждого.
Зато на судне я взял у артельщика банку мясных консервов и сожрал ее
в каюте с такой жадностью, урчанием и чавканьем, с каким белые медведи
жрут тюленью печенку. Вот тебе и отсутствие жадности к еде у тонкого ин-
теллектуала и лирика.
Бруснику отдал Анне Саввишне. За время моего отсутствия она вымыла и
выскребла мое жилище. Вызывает уважение стойкость, с которой тетя Аня
отказывается от эксплуатации пылесоса и другой техники: "Можно и тряпкой
да метлой чистоту и блеск навесть, коль ты женщина чистоплотная..."
Четыре часа одиночества в лесу и на берегу реки сработали, как сто
лет в замечательном романе Габриэля Гарсиа Маркеса.
И букет из веточек осенней флоры навевал мне этим тихим вечером мело-
дии старинных русских романсов.
Под эти мелодии я раздумывал о том, что все наши понятия закованы в
слова. А от каждого слова падает столько теней, полутеней, световых бли-
ков и столько звучит в бесконечности мелодий и полутонов, сколько эле-
ментарных частиц во Вселенной.
Если мы смиряемся с тем, что никогда не узнаем цель нашего прихода в
мир и ухода из него, то приходится смириться и с простотой рассказа
классиков, ибо невозможно вылезти из самого себя, не став смешным и наг-
лым, то есть негармоничным. Это отчетливо, как мне кажется, понимал и
всегда помнил Чехов.
Отсюда его тихая усмешка Моны Лизы.
Ведь если автор не сопровождает художественный показ жизни своими
внятными комментариями, то он в какой-то степени сознательно играет в
загадывание шарад читателю. Это внешне углубляет произведение, ибо все
мы любим отгадывать и любая необходимость отгадывания усиливает заинте-
ресованность, но в то же время получается сознательная заданность и ис-
пользование чем-то нечестного приема со стороны автора. Это одно из тех
противоречий, которые меня мучают с самого начала литературной работы.
Ну, а если хочешь рассказать о том, что между слов, пиши музыку...
2 сентября в четыре утра снялись с якоря и поплыли в ковш Игарки.
К девяти утра под оба борта подвели баржи и явились докеры - молодежь
зеленая, студенты из сибирских вузов. В основном будущие химики-целлю-
лозники и бумажники из Красноярского института. Серые ватники, оранжевые
каски, тельняшки. Не по мобилизации, а по собственному желанию: подраба-
тывают на каникулах. Волосья, ясное дело, до плеч. У грузчика-студиоза,
которому попалась каска 1 13, по всей окружности каски надпись: "Да по-
может мне бог!"
И совсем не веселая эта надпись. Профессия докера - сложная и труд-
ная. Она осваивается годами, она строится на специальном обучении и опы-
те, опыте, опыте. Работа с досками - опасная и требует точного исполне-
ния как правил техники безопасности, так и правил укладки досок в трю-
мах.
Студиозы ровным счетом ничего во всем этом не понимают и не знают.
Ужасно видеть, как девчонки-тальмана бегают по фальшборту, кокетничая со
всем белым светом, или стоят под опускаемой в трюм вязкой досок, задрав
башку и раскрыв рот, в который каждую секунду может вывалить из вязки
лесина длиной в пять метров.
Одну девицу в эту навигацию уже прихлопнуло.
Все вместе называется: "нехватка рабочей силы"...
Утренний чай.
В кают-компании завтракают старпом, третий штурман, второй механик и
я.
Свиная колбаса, хлеб, жидкое чайное пойло.
Третьего штурмана старпом с восьми часов ставит на вахту. Тот сопро-
тивляется. В коллективном отгуле выходных на природе он не участвовал, и
потому вчера его выгнали гулять в Игарке. После этого гулянья он немного
опух.
- По трудовому кодексу, - говорит третий старпому, - выходной день -
это двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Я же вчера в разгар отдыха ез-
дил получать деньги, ходил то есть за деньгами. Три часа ходил и полу-
чал. Не для себя, между прочим, а на судно. Значит, отгулял двадцать
один час. И до одиннадцати часов вы меня ставить на вахту права не имее-
те.
Арнольд Тимофеевич;
- Я здесь кушаю. Здесь не положены служебные разговоры. Кусок этой
вульгарной свинины не усвоится в моем желудке. А вы, между прочим, сто-
янку в Ленинграде помните? У вас малолетний ребенок был на судне целые
сутки. И жена. А вы вахту стояли и права на такое не имели. В результате
на вашей вахте цепь у стрелы порвалась. Это по какому кодексу?
Старпом умеет вспоминать прошлые грешки окружающих в нужный момент.
Второй механик Петр Иванович, который, как и положено суперпродукту
НТР, листает за чаем журнал "Знание - сила", говорит:
- Интересно! Послушайте. Оказывается, состав человека по элементам -
ну, водород, азот, углерод и так далее - полностью соответствует в про-
центном отношении космической материи. Во! Цитирую: "Между химическим
составом звездной материи и человеческим телом обнаруживается порази-
тельное сходство". Арнольд Тимофеевич, как вам это нравится?
- Я отношусь к этому индифферентно, - говорит старпом, тщательно про-
жевывая свинячью колбасу.
- А ты? - интересуется Петр Иванович у третьего штурмана.
Тот отмахивается, потому что обдумывает ответ старпому.
- Теперь мне понятно, - говорит Петр Иванович, зачем наши космонавты
скоро полетят на Солнце.
- Что за глупости вы несете? - спрашивает Арнольд Тимофеевич.
- А вы не знали? - удивляется второй механик. - Когда они получили
задание готовиться к полету на звезду, то выразили, конечно, полное и
единодушное согласие, но один все-таки спросил: какая, мол, там теперь
