вестью, как лапки у морских чаек.
Миновали Канин Нос, и моя старушка "Эрика" потребовала, чтобы я наде-
вал на нее чехол и укладывал в чемодан. Она просится туда, как пес в
привычную конуру. Устала, хочет отдохнуть. Но разрешить это машинке не
могу: печатаю для Фомича сдаточные бумажки.
И все больше крепнет во мне мысль о том, что пора завязывать с морями
навсегда, и уже без дураков навсегда.
Известно, что хороший капитан должен уметь сохранить в глазах команды
чуточку тайны, как умная жена умудряется сохранить для мужа в себе ка-
кую-то частицу тайны до самой смерти.
Так вот, пора и мне покидать флот, чтобы он оставил для меня в себе
чуточку неизведанного и таинственного, чтобы морская работа - водить ко-
рабли - не до конца потеряла бы для меня юношескую привлекательность.
Еще один рейс со Спиро Хетовичем - и мне концы.
Потому - к черту курсы повышения квалификации. Через неделю я буду
свободным художником. Хватит поддаваться на подначки друзей: "Ты заси-
делся на берегу, штаны протер, пыль с ушей отряхни..." и т. д.
Ладно, решение увольняться принято. Если решение принято, оно выпол-
няется. И это почти всегда мой закон, хотя я и не самый волевой человек
на свете. Ах, все "я" да "я"!..
Только почему бы не отболтаться на курсах? Два месяца с сохранением
последнего оклада. И новенькое что-нибудь узнаешь из радионавигации или
об определениях места по спутниковой аппаратуре... Нет! Если решение
принято, оно выполняется. И тогда будем рубить сразу. И заявление об
увольнении по собственному желанию подаю сразу с приходом.
И, чтобы закрепить решение, я печатаю на старушке "Эрике" заявление,
ибо написанное пером не вырубишь топором.
Напечатанное пером я тут же рву в мелкие клочья. Потому что это ти-
пичный перегиб. Обычный, типичный для меня перегиб - от слабости.
Является третий штурман - тот самый парень, который стенал по поводу
трех часов выходного времени в Игарке и не давал желудку Спиро Хетовича
толком усвоить вульгарную свинину. Третий или четвертый штурман самые
несчастные, потому что они еще и главные судовые машинистки.
Третий приносит выписки из журнала и характеристику. Сочинил все-таки
Фомич мой служебно-психологический портрет:
"...В условиях тяжелого и опасного арктического рейса по трассе Сев-
морпути в навигацию 1975 года, самоотверженно трудясь на боевом посту,
тов. Конецкий В. В. показал себя грамотным судоводителем, имеющим доста-
точный опыт по управлению судном. Добросовестным отношением к своим обя-
занностям способствовал успешному, безаварийному завершению рейса. За
время работы показал себя требовательным командиром как к самому себе,
так и к подчиненным, способствовал поддержанию судовой дисциплины на
теплоходе и выполнению требований техники безопасности..."
Так и вжарил Фомич: "Самоотверженно трудясь на боевом посту". Какой
боевой пост? Где война? И где "опасный арктический рейс"?
И ведь я далеко не уверен в том, что здесь нет определенного юмора,
что здесь только чистой воды дундукизм. Далеко не уверен... Ох, не прост
Фома Фомич Фомичев. И память у него даже при отшибленных мозгах все еще
отменная: слово в слово вжарил.
Укладываю в папку всякие рейсовые бумажки, дневник, страховочные до-
кументики. В конце рейса это так же приятно делать, как рвать черновики,
заканчивая книгу.
14.09. 00.00.
Полночь. Прошли Териберку.
Кометный хвост северного сияния в черной пропасти небес.
Красота северных сияний так же недоступна живописи, как и красота
льдов при солнце, синей воде и штиле. И неверно, что из льдов и стужи
"чист и свеж наш вылетает май".
Красота отстраненности. Она должна существовать сама по себе. Попытка
пропустить ее через человеческое сердце бесплодна, ибо космический холод
подобной красоты исчезает, согревшись в человеческом сердце. А без кос-
мического холода это уже какая угодно, но не та красота. Врубель умуд-
рялся не пропускать ту красоту сквозь свое сумасшедшее сердце. Во всяком
случае, он пытался делать это. Недаром же всю жизнь писал Демона.
Мы на подходе к Кильдину. В рубке особая приходная тишина. Молчит
Рублев. Молча определяется и наносит точки на карту Саныч. Молча горят
сигнальные огоньки на пультах. Молчит "Державино". Все, кто не на вахте,
спят и видят приходные сны.
И в этой тишине из рации:
- Судно, идущее к норду от Сундуков, ответьте "Восходу"! Судно, иду-
щее к норду от Сундуков, ответьте "Восходу"!
Беру микрофон:
- "Восход"! Судно, идущее к норду от Сундуков, теплоход "Державино"!
Следуем от Карских Ворот на вход в Кольский залив. Как поняли?
- "Державино", вас поняли. Продолжайте следовать!
Сундуки - это такие злобные и коварные камни на восточной оконечности
острова Кильдин. Сундуки. А напротив на материковом берегу скалистый мыс
Три Сестры. Сестры даже зимой черные. Ветер сдувает с отвесных скал
снег. Сестры чернеют и сквозь туман, и сквозь метель. Между Сундуками и
Тремя Сестрами рейд с веселым названием Могильный.
"При проведении аварийных работ на СРТ-188 утрачены: калоши "слон" -
восемь пар, мотопомпа МП-600 - две штуки, вельбот спасательный -
один..."
Прибой бил траулер о камни. От ударов из вскрывшихся трюмов выбрасы-
вало рыбу и соль. Передвигаться по накренившейся палубе во тьме и мокро-
те было скользко и трудно. А здесь еще эта проклятая соль. Рыбаки не из-
расходовали ее в рейсе, и теперь соль тоннами выкидывало из трюмов. Про-
боины были под фундаментом главного двигателя, машинное отделение было
затоплено, определить размер повреждений днища было невозможно, перенос-
ная мотопомпа МП-600, когда мы попытались спустить ее в машинное отделе-
ние, застряла на трапе; о заводке пластыря нечего было и думать, пока
судно не сдернут с камней; добраться к пробоинам в машинном отделении
было невозможно, даже если бы у нас были водолазы; вельбот, на котором
мы пришли на траулер, минут тридцать попрыгал под бортом, потом оборвал
все концы - по четыре фалиня с носа и кормы - и исчез в бурунах под бе-
регом Кильдина; и мы остались куковать на этом траулере, пуляя в небеса
ракеты всех цветов, пока они не кончились...
Очень не хотелось помирать. И вот тогда: "О, так это и бывает? Нет!
Только не со мной! Я еще буду рассказывать обо всем этом! Еще буду вспо-
минать все это! Нет, я-то не поскользнусь, нет! На мне резиновые бахилы
с нарезной подошвой! Я молодец, что не надел валенки! Резина, если да-
вишь ею сильно и прямо, не скользит, и я не поскользнусь! Я еще буду все
это вспоминать!" Но не всегда можно ступить прямо и сильно, когда лезешь
по внешней стенке ходовой рубки и видишь, как волна первый раз хлестнула
в дымовую трубу ниже тебя. Но видишь плохо, потому что ресницы смерзают-
ся, руки коченеют, одна варежка потеряна, а сердце все чаще дает пере-
бои, легкие в груди сдавлены страхом и усилием мышц, теснящих ребра.
Легкие не могут вздохнуть, сердце зашкаливает, тогда слабнут ноги, им не
помогает резина, скользит подошва по мокрой, обледенелой стали...
Кукуя на тонущем траулере, мы, чтобы, вероятно, хоть немного приглу-
шить страх, орали "Голубку". Была в те времена модная такая песенка, ку-
бинская. Сейчас ее редко исполняют.
Да, прав Стас. Жизнь - сплошная литературщина, и в ней часто бывает
"как в кино". И именно как в плохом, бездарном кино, где нет драматур-
гии, а есть случайные совпадения, на которых и держится фабула.
"...Всюду к тебе, мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой..."
Когда отчаянный капитан-лейтенант Загоруйко (имя не помню) подошел за
последней партией людей к тонущему траулеру, я уже временами терял соз-
нание, но все-таки умудрился прыгнуть в шлюпку и сразу получил вальком
весла в лоб. Загоруйко снимал нас на обыкновенной весельной "шестерке".
Гребцам в прибое и на зыби да еще среди торчащего из бурунов железа не
до тонкостей было...
- Судно, идущее к норду от Сундуков! Теплоход "Державино"! Сбавьте
ход! Потяните резину на траверзе Кильдина! Из залива супертанкер выла-
зит!
- Я "Державино"! Вас понял, "Восход"! Мы не торопимся!
- Добро!
Нам и так пора наступила сбавлять ход, чтобы застопорить машины для
приемки лоцмана в заливе. Раскрутил дед керосинку.
Три тысячи шестьсот семьдесят семь раз мы насиловали дизеля во льдах.
И теперь уж - в нормальной обстановке - следовало относиться к ним с
сестринской нежностью. И потому ход начинаем сбавлять по десятку оборо-
тов, а чтобы не приближаться к устью залива, отворачиваем мористее.
- Ложись на чистый норд, - говорю я Дмитрию Александровичу.
- Право помалу! Ложись на чистый норд! - говорит он Рублеву.
- Есть право помалу! Есть на чистый норд! - репетует Рублев.
Все нынче у нас четко и без шуточек.
Звонит Иван Андриянович. Как начали сбавлять обороты, так дед сразу и
проснулся. Ведь он опытный морячина: если начали сбавлять обороты, зна-
чит, подходим к заливу и к месту приемки лоцманов, то есть втягиваемся в
узкость, а в узкости старший механик должен сам быть в машине. Интересу-
ется, почему я его не предупреждаю, что входим в узкость. Объясняю что и
как, рекомендую отдохнуть еще минут сорок.
Сияние в черной пропасти небес перемещается к зениту, слабеет и мерк-
нет.
- На румбе ноль!
- Так держать!
- Есть так держать!
Делать абсолютно нечего. Иду в радиорубку. Маркони - главный храни-
тель музыки: магнитофон, проигрыватель, пластинки и записи в его заведо-
вании. Спрашиваю, есть ли на борту "Голубка" в исполнении Шульженко.
- Чего это вас на музыку потянуло?
- Сантименты. Молодость вспомнилась.
- К концу рейса всегда что-нибудь неподходящее вспоминается. "Голуб-
ка" есть. На обороте "Простая девчонка". Вы сами найдите. У меня сейчас
Ленинград будет, а при сиянии проходимость аховая, будь они неладны, эти
полярные штучки...
Нахожу на полке-стеллаже "Голубку" и ставлю на проигрыватель. Хорошо,
что полный штиль и не качает. Сажусь на вращающееся кресло второго ра-
диста и слушаю голос молодой Клавы Шульженко. Рядом пищит из приемника
морзянка и стучит на машинке маркони. Он в наушниках - Шульженко ему не
мешает. Да и громкость я сделал слабенькую.
По корме остров Кильдин. Апатиты, Петрозаводск, Ленинград, набережная
Лейтенанта Шмидта. По носу Северный полюс.
Тарам-там-там... Тарам-там-там...
Когда из Гаваны милой отплыл я вдаль, Лишь ты угадать сумела мою пе-
чаль... Заря золотила ясных небес края, И ты мне в слезах шепнула: "Лю-
бовь моя!"...
- Викторыч, дали "добро" на вход, - это Саныч докладывает.
- Ложись прямо на остров Торос.
- Есть.
Поворот в Кольский залив в миле от островка Торос.
Приемка лоцмана у Тюва-губы.
Лоцман оказывается старым знакомым и однокашником Саныча. Обычный для
однокашников обмен информацией: "Севка утонул в Находке... Держиморда
деканом в мореходке у рыбников... Ваньку с третьего этажа выкинули...
Вася Пуп в капитаны быстро вышел, на Южную Америку работал, сейчас на
этаж ниже смайнали - погорел на чем-то... Про старушку анекдот знаете?
Ну, как она со второй полки в вагоне упала? Упала и крестится. У нее
спрашивают: "Бабуля, ты чего это сверзилась?" - "Тарзан, голубкъ, гово-
рит, мне приснился. Совсем как живой, и требует: подвинься, мол, с тобой
лягу... Вот я и подвинулась..."
В пять утра 14 сентября отдали якорь в трех кабельтовых от Анны-корги
на рейде Мурманска.
Слабый рассвет.
Все. Круг замкнулся.
Приехали.
Спиро Хетович, рассматривая близкий берег в бинокль: "А вот в трид-
цать девятом здесь у Апатитового причала пыли было по колено, но деревья
росли..." И под самый занавес - мне: "Отдайте, пожалуйста, электрочай-
ник, он за мной числится..."
ЗАНАВЕС
* 1
* 2
* 3
* 4
* 5
1
16 мая 1978 года. 02.00. Время местное.
