па.
Мы уже стрела в полете, никто наше движение остановить не может, и
смысла в стенаниях Фомича никакого нет.
Правда, если быть честным, мне тоже иногда кажется, что наша "опера-
ция может оказаться опаснее болезни", как говорят хирурги. Очень уж
трудно идем. Арктика ныне тяжелая - беременна льдами, как ля-гушка ик-
рой.
В 02.00 расстаемся с "Ворониным" и "Пономаре-вым" - они продолжают
идти на юг, к Хатанге, а мы ложимся на восток вослед за "Комилесом".
Льды идут за нами с левого борта, то исчезая, то вновь показываясь,
как голодные волки за стадом карибу. И точат зубы, мерзавцы. В двадцати
часах ждут нас уже дальневосточные ледоколы "Адмирал Макаров" и "Ермак".
...Когда ледяное поле тихо-мирно дрейфует в глубоком летаргическом
сне и год, и два, а потом вдруг с полного хода наезжает на него груби-
ян-ледокол, то льдины встают на попа с таким ошарашенным видом, что
вспоминается картина великого Репина "Не ждали"...
Сегодня ненароком сказал при Дмитрии Александровиче, что меня заинте-
ресовала знаменитая их Сонька и что она как бы плывет с нами, потому что
ее каждый и часто вспоминает (есть, например, подозрение, что РДО
"Эльвиры" - ее работа).
Мы редко стоим с Санычем на мостике рядом. Если во льду, то мы на
разных крыльях, если вне льда, то у вахтенного штурмана хватает дел.
А тут ему нечего было делать, и мы стояли рядом, и глядели на чаек, и
следили за кромкой льда с левого борта, и, вероятно, он, как и я, думал
о том, придется ли нашей вахте прихватить льдов или проскочим вахту чис-
то.
Полярные чайки знают, что черные огромные существа - корабли - полез-
ные звери, потому что переворачивают льдины, а пока с перевернутой льди-
ны стекает вода, из нее легко выхватывать рыбешку. И потому чайки летят
и ждут не дождутся, когда мы пихнем очередную льдину.
Перед посадкой на воду у полярных чаек ноги бол-таются совершенно
разгильдяйски - как пустые кальсоны. Еще необходимо отметить, что поляр-
ные чайки на воде отлично умеют давать задний ход. В этом они ближе к
млекопитающим, нежели их южные собратья.
И вот мы стояли рядом на левом крыле и смотрели на чаек, и я сказал
про Соньку, назвав ее "Соня" - мне нравится это имя. Саныч помолчал до-
вольно долго. Потом сказал:
- Она плавала у меня на пассажире в семьдесят втором - совсем девчуш-
кой была. Влюбился в нее. Тя-желый случай. Я старпом, я женат, жену люб-
лю, и в нее тоже влюбился.
Он сказал это просто - очевидно, уже перегорело у него. Или такое то-
же случается: сильно битые люди замыкаются в мрак или так крепнут душой,
что позволяют себе открываться бесстрашно и просто.
- Ну что надо делать? Списывать надо - вот и все. Дураку ясно. А си-
туация такая, что списывать - сильно ей повредить. Мы в каботаже работа-
ли. И у нас девчонки как бы предвизирный период проходили - чистилище
своего рода. Спишешь без причины - пришьют в кадрах ярлык нехороший...
Рублев! Оставьте эту льдинку с правого борта!
- Я и так ее с правого хотел оставлять!
Рублев не был бы Рублевым, если бы не отбуркнулся. Он и сам все зна-
ет! На Саныча его отбуркивания совершенно не действуют, а меня все-таки
иногда раздражают.
- И прицепиться не к чему, - продолжал Саныч о Соне. - Работала она
хорошо, старалась. Кукольный театр организовала в самодеятельности. Бу-
ратино играла. Думаю, хоть бы шторм к концу рейса ударил и чтобы она
укачалась - причина будет. Нет, погоды нормальные... Рублев! Проходите
все-таки подальше! Она маленькая, но мы же "полным" жарим!
Рублев:
- Я от вас, Дмитрий Аляксандрыч, аблаката най-му! - это он говорит
голосом тети Ани.
- Ты лучше немного зеброй поори, - советует Са-ныч. - Чтобы пар вы-
пустить.
- Не буду! - мрачно отказывается Рублев. - На-строения нет. Для зеб-
ры. А "Комик" оборотов шесть прибавил. Чуть отставать начнем.
- Будем добавлять? - для порядка спрашивает у меня Саныч. И он и я
знаем, что Ушастик послушно скажет, что добавит, но черта с два свыше
ста пятиде-сяти восьми оборотов добавит хоть половинку.
- У кромки догоним, - говорю я. - А саксофоном когда она начала увле-
каться - еще при вас, на пассажире? - спрашиваю про Соню. Мне интересно
продолжить разговор о ней.
- Какой саксофон?
- А я на судно приехал, она с саксофоном у трапа сидела.
- Может, спутали? У нее корнет-а-пистон. Дед у Котовского воевал. А
Котовский музыку любил. И больше всего корнет-а-пистон.
- Что это за штука?
И впервые за разговор Саныч оживляется. До этого он говорил как-то
равнодушно и пережито, как о постороннем и отброшенном. И по тому, как
он говорит о корнет-а-пистоне, становится ясно: он про Соню знает все,
что один человек может знать о другом, если он его любил или любит.
- Небольшой металлический духовой инструмент. Короче трубы. Три вен-
тиля-пистона. Партия к нему пишется в ключе соль. В строе "В" он звучит
на большую секунду, в строе "А" - на малую терцию ниже писаных нот. Мо-
жет все, что и кларнет. Тембр корнета мягче и слабее трубы. Он может
применяться и в симфоническом оркестре. Там их обычно вводят два... По-
жалуй, я все-таки позвоню в машину? Туманчиком попахивает, а " Комик"
сильно наддал.
- Попробуйте.
- Сейчас сделаем деду реанимацию, - говорит он и уходит с крыла в
рубку.
А я смотрю на чаек, и почему-то опять крутится в голове Касабланка.
Что за черт?!
...Так. Шли с Дакара домой... Цикады довели до ручки - налетела ог-
ромная стая цикад, облепили пароход... Вдруг РДО: зайти в Касабланку и
отдать изли-шек топлива "Пушкину". За ужином принесли эту ра-диограмму,
когда мы обсуждали, поедая блинчики с мясом, варианты встречи Нового го-
да - семидесятого года; решили как раз отойти в сторонку от главных
морских дорог в океане, лечь там в дрейф и встречать Новый год без лиш-
ней нервотрепки, и вдруг - Касабланка... Так, Марокко так Марокко.
Все-таки - к северу идти, в домашнем направлении... В ночь под Новый год
мой рулевой матрос так перепугался, что убежал с мостика! Честно говоря,
я тоже напугался: вдруг появилась в дожде и теплом тумане с левого борта
белесая и чуть светящаяся в ночном мраке полоса, уперлась нам в правый
борт в безмолвии и бескачании. Если бы не множество попутных и встречных
судов, то я бы решил, что мы нормально вылезаем на береговой накатик и
сейчас загремим брюхом по камням. А это, вероятно, были фосфоресцирующие
полосы пены, взбитые пролетевшим узким дождевым шквалом на штилевой ноч-
ной гладкой воде... Бр-р! Даже вспоминать противно... Увидишь такое и
потом поверишь в летающие тарелки - что-то бесшумно-космическое и зау-
нывное. Недаром морские смерчи в районе Марокко называют "танцующими
джиннами"... Так. Были все-таки елка, флаги в столовой команды и дед Мо-
роз. На деда Мороза набросился наш корабельный пес Пижон - не узнал сво-
его в таком чудище, облаивал его с ненавистью, хотя всех своих узнавал
безошибочно среди десятков чужих где-нибудь на стоянке в порту. Так. На
подходах к Касабланке сильный шторм, тяжелая качка, и мне довольно тош-
но, так как я, пусть простит начальство, встретил Новый год крепко...
Дальше... Что, и зачем, и почему "дальше"?.. Скособоченные ураганным
прибоем молы гавани. Тесная гавань. Возле нашего "Александра Пушкина" -
нос в нос итальянский суперлайнер "Микеланджело", водоизмеще-ние сорок
шесть тысяч тонн, модерные прозрачные трубы, специальный собачник, где
установлен фонарный натуральный столб, чтобы собачки туристов чувствова-
ли себя в привычной обстановке... На "Пушкине" полно английских ста-
рух... Старухи сидят в шезлонгах и дуют рашен водку через соломинки под
сигареты, между ними ездит на детском велосипеде английский воспитанный
мальчик, как Катька Фомича... Старухи часто режут дуба с перепоя... Реа-
нимация!!! "Поймите, не реаниматор я! Я обыкновенный судоводитель!"
- Дмитрий Саныч! - заорал я.
Он ракетой вылетел на крыло мостика.
- На новый семидесятый год где был?
- В Касабланке.
- Так мы же знакомы!
- Конечно, - совершенно спокойно сказал Дмитрий Александрович.
- Да я измучился, вспоминая, где и что!
- А вы бы у меня спросили. Рублев, не лезь на льдинку! Оставь ее сле-
ва!
И почему я, действительно, у него не спросил? А бог знает почему. А
почему так долго его вспомнить не мог? А потому что плох был со встречи
Нового года, и он мне подлечиться дал - бутылку великолепного шот-
ландского виски. Вот мне и отшибло память. А Саныч из деликатности не
хотел напоминать.
Какое облегчение испытываешь, когда вытащишь из зубов застрявшую там
жилу!
Все становится на места.
Я даже вспоминаю, как перелезал с "Пушкина" на "Невель" (мы стояли
борт к борту) с драгоценной бутылкой в кармане. Была уже ночь, и "Пуш-
кин" и "Микеланджело" залились веселыми, новогодними огнями иллюминации,
а мой "Невель" зиял абсолютной чернотой без палубного освещения. Даже
над трапом не горела люстра, и я чуть было с трапа не сверзился. И зару-
гался в полную мощь, опасаясь, естественно, более всего за целостность
виски в кармане, а не за шею. Во тьме схватил за руку третий штурман Же-
ня: "Молчи, Викторыч! Молчи, бога ради!" Оказывается, этот коварный хит-
рец вырубил огни специально, чтобы цикады убрались с нашего скобаря на
шикарные лайнеры - насекомые летят на свет. И они, действительно, понем-
ножку летели на иллюминацию.
- Женя, пожалей туристов! - сентиментально попросил я.
- А там не наши, - объяснил Женя. - Там сплошь британцы. Они колони-
альные песни поют!
И действительно, туристы пели грустную песню. Известно, что для того,
чтобы стать настоящим англи-чанином, то есть убежденным шовинистом, чуж-
дым всякой сентиментальности коммивояжером, сквернословом, но человеком
честным, надо попасть в изгнание - так утверждает Грэм Грин (а может
быть, Пристли).
В Касабланке англичане-туристы ощутили себя изгнанниками. И запели
старинную песню: "Далеко, далеко на родном берегу, помолитесь, друзья,
за душу мою..."
Певуньи-старушки печалились о былом мужестве первопроходцев, колони-
заторов и моряков. В их душах взбалтывался коктейль из деятельного прош-
лого, бездельного настоящего и рашен водки.
- А помните, о чем мы разговаривали, когда я к вам потом пришел чай
пить? - спросил Дмитрий Александрович посередине моря Лаптевых (на жар-
гоне: "Море лаптей").
- Помню. Только что померла старуха туристка. И вы намучились с тру-
пом.
- Это мелочи, - сказал Дмитрий Александрович. - Я другое запомнил. Вы
очень интересно про собак рассуждали. Тогда "Аполлон-двенадцать" недавно
только вернулся с Луны. Сели они еще спиной вниз, в оверкиль. И вот вы
переживали: будут теперь собаки и волки выть на луну или не будут? Пото-
му что мол, месяц теперь опошлен, и космос замызган, и влюбленным смот-
реть на луну уже как бы бессмысленно, и что придется переписывать старые
сказки, где действует месяц, потому что оттуда американцы сперли камушек
и луна уже не луна, а черт знает что такое. Очень интересно вы рассужда-
ли.
- Н-да, действительно, интересно... - согласился я на этот сомни-
тельный комплимент.
...Первым отвалил из Касабланки "Микеландже-ло" - двести семьдесят
пять метров стали, каждый метр - образец изящества и элегантности... Да,
а все-таки жаль, что авиация прихлопнула эти прекрасные лайнеры!
За "Микеланджело" отвалили в моря от борта "Пушкина" мы. Отшвартовка
происходила под взглядами английских туристов. Пришлось нацеплять форму
и вообще изображать морской театр - с архичеткостью команд и лихостью
выборки тросов и т. д. И я тогда в какой-то степени вдруг понял, что у
неморяков существует особенный интерес к морякам, какой-то завораживаю-
щий интерес. Англичане - морская нация, а лезли друг через друга, чтобы
