Коллинсом отнесли трупы за угол, так что их не видно.
23 октября. Сто тридцать третий день. Все очень слабы. Спали или ле-
жали целый день. До наступления сумерек собрали немного дров. У нас нет
обуви. Ноги болят...
30 октября. Сто сороковой день. Ночью скончались Бойд и Гертц. Умира-
ет Коллинс".
На этой записи дневник де Лонга обрывается. 30 октября, в сто сороко-
вой день со дня гибели "Жаннетты", в живых остались только де Лонг и
доктор Амблер, и, по-видимому, ночь на 1 ноября была последней в их жиз-
ни...
Я глядел на медленно проплывавшую внизу скалу Кюсгельхая с остатками
креста на могиле де Лонга. И хотя могила была пуста, но душу щемило
сильно.
И вдруг раздался вопль нашего весельчака бортмеханика:
- Тиэтэйэллэр!!
И мы вонзаемся в солнце. Над нами просвет в облаках, и солнце полыха-
ет со всей своей водородно-синтетической мощью.
Сороковая минута полета.
- Тиэтэйэллэр - это, по-ихнему, солнце! - орет мне в ухо бортмеханик.
Внизу чересполосица синих гор, синих теней от облаков на них, фиоле-
товые заливы, прибрежные полосы, блеклые, как сгнивший силос. Затем
солнце начинает мешаться с туманом и просвечивать его болезненным стран-
ным светом и наконец вовсе скрывается. Идем в молоке, в белом жире.
Иногда - окна, края окон заворачиваются, как жир на ране кашалота, и в
просвете - густо-синее море. Перекрученные названия на карте. Например,
остров Арга-Муора-Сисе. Через час двадцать появляются первые льдины -
белые дредноуты и кильватерный след за ними, - плывут под ветром.
Бортмеханик рассказывает про мускусных быков. Участвовал в их переб-
роске с Аляски на остров Врангеля. Явное лингвистическое дарование у ме-
ханика. Он называет их по латыни и объясняет, что это плохое название,
так как обозначает "овцебык мускусный", а никакого мускуса в быках нет.
Эскимосы зовут его "умингмак" - "бородатый" - вот это точное название.
Звери очень симпатичные, добрые. Имеют одну странность: всегда живут в
стаде, но иногда уходят куда-нибудь, упрутся рогами в скалу и так стоят,
думают, отдыхают от общества. На Врангеле один так ушел, все зоологи ис-
пугались, искали вертолетом и вертолетом же пригнали обратно в общест-
во...
13.30 - внизу уже ледяные поля, на карте длиннится дорожка, закрашен-
ная в голубой и зеленый цвета со значками, обозначающими характер льда.
Солнце слепит с ледяных полей, и невыносимо хочется спать. Стыд притуп-
ляется, смущение прячу в карман, говорю ребятам, что болен, иду в корму
и залезаю на бензобак. От него, даже сквозь два спальных мешка, тянет
холодом, как вечной мерзлотой, но я сразу проваливаюсь в воспаленный сон
- какое счастье!
В одиннадцать окончательно отворил глаза. Надо же - уже трижды из Ле-
нинграда в Москву налетали. Солнце бьет в плоскость и слепит. Долго
смотрю на ряды заклепок - на современных судах давно отвыкли от них;
когда видишь аккуратные самолетные заклепки, почему-то вздыхаешь. Желтый
прозрачный круг от пропеллеров и черный номер в солнечном блеске на кры-
ле: 04199. Идем над каким-то островом. Островная тундра похожа на инфу-
зорию под микроскопом.
Слезаю с бензобака, наполненный приятным ощущением взбрыкивающей бод-
рости и абсолютного сверхздоровья - такое часто случается в первые мгно-
вения после сна при простуде.
Недавно узнал, что у заболевших деревьев тоже повышается температура
организма. Удивительная штука! А у меня при болезни голова работает пря-
мо на износ, если, конечно, нет болей, но температура высокая. Оказыва-
ется, при температуре расширяются капилляры мозга. И вот начинают
мелькать в воображении сверхгениальные рассказы и гигантские замыслы.
На борту 1 04199 при общем отвратительном состоянии возникает наметка
рассказа: опытнейший профессионал, мужественный и добросовестный человек
получает приказ на опасное и сложное дело. Духовно готовится к делу,
проигрывает все внутри, задавливает неприятные опасения, - наконец пол-
ностью готов, собран, настроен. И в процессе выполнения задания попадает
в обычную, ненапряженную, облегченную даже ситуацию. И не справляется с
ней, с чепуховой повседневностью. Гибнет. Я наблюдал такое у сильных лю-
дей...
Командир читает в салоне. Машину ведет второй пилот. В пилотском
кресле командира утвердился Константин Владимирович. Голубая и зеленая
полосы на карте обстановки уже пересекли все море Лаптевых. Бортмеханик
уже закончил варку щей. Сетует на отсутствие картошки и просит не взыс-
кать. При виде пищи сразу понимаю, что оживление во мне чисто наркозное,
обманное. К тому же и есть с незнакомыми людьми мне всегда тяжело - бло-
кадное - не могу себе налить, намазать по-человечески. Курю, рву грудь
сигаретами. Внизу мыс Пакса - язык ящера. В 12.15 спрашиваю штурмана:
- Когда Косистый? Он слева будет?
- А может, и справа, - говорит штурман.
На воздусях это мелочь и даже, может быть, буквоедство - справа там
или слева будет мыс Косистый.
Радист зовет "Лачугу" - славный у кого-то позывной.
Подходим к Хатанге. Льда мало. Внизу "Павел Пономарев", с которым мы
выходили с Диксона, и борт к борту с ним "Капитан Воронин". По внешнему
виду этих корабликов всем на борту 04199 становится ясно, что их капита-
ны чувствуют себя в данный момент очень уютно, спокойно и тянут рюмку
друг у друга в гостях. Такое благолепие наставник считает порочным. Сос-
тавляется РДО о том, что ледоколу "Капитан Воронин" в западной половине
моря Лаптевых делать совершенно нечего, и в штаб передается рекомендация
об отправке его на восток.
Командир съедает таз щей.
Радиус таза сантиметров двадцать. В центре - айсберг вареного мяса на
полкило.
Бортмеханик смотрит на командира влюбленно.
Во-первых, как мне кажется, все бортмеханики влюблены в своих коман-
диров, во-вторых, какой повар не радуется, когда его щи едят тазами?
Я опять невыносимо хочу задремать. Но лезть на бензобак совсем невоз-
можно - слишком стыдно лежать, когда все работают, во всяком случае не
спят. И я мгновениями вырубаюсь, сидя в кресле, и благодарю бога за свое
умение спать в любом положении. Самолетный гул бродит в теле и будит эхо
в пустом желудке.
Очухиваюсь в 17.30. Мы летаем уже девять часов тридцать минут - из
Москвы в Нагасаки короче и быстрее.
Внизу довольно сплоченные ледовые перемычки. В одной тащится буксир с
лихтером на веревке. Иду к пилотам. В правом кресле наставник с мегафо-
ном - выводит буксирчик на чистую воду. Трижды проходим над игрушечными
корабликами на высоте метров в восемьдесят - своим курсом показываем
буксирчику разводье. Тот торопливо поворачивает.
Командир напряжен за штурвалом, чуть трогает странные какие-то рычаги
в центре приборной доски, эти длинные рычаги обмотаны изоляционной лен-
той и выглядят чужеродными. Тыкаю пальцем:
- Вас ист дас?
- Ленивчики.
- Вас ист дас "ленивчики"?
- Чтобы не тянуться!
Наконец понимаю: на верньеры, управляющие чем-то, насажены штыри,
чтобы не тянуть руку далеко, чтобы подкручивать их, не меняя позы, - ра-
ционализация, самодеятельность любящего бортмеханика...
Убеждаемся в том, что буксир с лихтером твердо осознали курс, ведущий
к истине, и ложимся на Тикси.
Меня все-таки заставляют похлебать щи. Мне тошно от сознания, что я
весь полет был лишним и клевал носом. Мне тошно, что я так и не записал
фамилии, имена, отчества всех ребят.
18.00. Садимся, командир рулит к бензобазе на заправку. Дорулили,
выключены моторы. В тишине - фонтан ругани в три глотки: командира, вто-
рого пилота и бортмеханика. На заправке стоит вертолет. Теперь этой тро-
ице - пилотам и механику - полтора часа ждать очереди. А самолет ледовой
разведки должен быть заправлен под завязку сразу после приземления. Та-
ков закон. И закон требует присутствия экипажа при заправке горючим.
Везде свои законы.
Уже без прежней веселости бормочет бортмеханик, констатируя ситуацию:
"Табаны маннык туталлар!" Что означает: "Так ловят оленей!"
- Спасибо, ребята! Счастливых полетов! До встречи!
- Счастливого плавания! До встречи!
Наука и я покидаем фонтанирующих летунов.
Ждет автобус с чайным клипером. Шофер сообщает мне, что на караване
полундра из-за моего отсутствия, ибо пришел приказ на срочный выход ка-
равана к ледовой кромке.
Шофер гонит без моих просьб или понуканий. Только брызги летят.
Гостеприимный якорь на въезде в поселок - старинный символ Надежды -
на фоне кладбища. Славные и мужественные люди лежат там, став навечно на
мертвые якоря. И невозможно пожелать им традиционного: "Пусть земля вам
будет пухом". Это прозвучит кощунственно - нет здесь земли, а то, что
есть, нельзя представить пухом даже при наличии сумасшедшего воображе-
ния.
ТИКСИ - ПЕВЕК
В караване шесть судов. Все заняли места в ордере четко. Лидирует
"Комилес". Очень нравится капитан Конышев. Он не командует, а ведет себя
по типу барометра - бесшумно показывает самим собой, то есть своим суд-
ном, что, когда, как делать.
Ушастик торчал на мостике и вежливо, тактично отравлял существование
старпому. Облако яда окружало Ушастика. Прямо анчар. И он разряжал свою
ядовитость в Спиро.
Начал стармех с того, что тетя Аня после скоропостижной смерти Васьки
нетрудоспособна и за ужином опрокинула на Ивана Андрияновича тарелку с
макаронами. Тогда же за ужином выяснилось, что в момент прорыва старпома
и боцмана в душевую для насилия над тетей Аней последняя прикрывала ин-
тим резиновым ковриком. И Арнольд Тимофеевич при разборе происшествия
уже "на ковре" у капитана заявил буфетчице (буквально): "Резиновые ков-
рики в душевых кабинах располагаются на предмет защиты от удара электро-
током, потому использовать их в других целях запрещается". Высказывание
это повторяют на судне, как заклинание.
И вот, когда мы вытягивались с тиксинского рейда, Ушастик начал дово-
дить старпома:
- Тимофеич, я тебе прямо скажу. Главный нюанс ты из виду упускаешь.
Конечно, Анна Саввишна за кота переживает. И мы переживаем. Вот Рублев
даже гробик соорудил. И ты молодец, что Рублеву доску не пожалел.
Только, правда, расписку надо было за доску взять, но это я так, к сло-
ву...
Из радиотелефона голос Конышева:
- Впереди редкие перемычки льда, сплошной туман. Войдем в него через
часик. Прошу немного сократить дистанции.
- Я - "Державино"! Вас понял. Спасибо!
Все суда каравана в порядке очередности повторяют то же.
Ушастик (задушевным шепотом):
- Нынешняя буфетчица, Тимофеич, в трагической ситуации, если на-
чальник не умеет ее физически успокоить...
Спиро, который никакого юмора не сечет, и даже Леонов вместе с сол-
нечным Поповым и грустным Никулиным из него улыбки не выжмут:
- Что лучше вот нынче, чем в тридцать девятом, так это связь радиоте-
лефоном. Попробуй в мегафон покричи на морозе - губы к медяшке примерза-
ли, с кровью отдирали от раструба...
Ушастик с последовательностью и цепкостью старого удава:
- От души советую, Тимофеич. Если хочешь, чтобы на пароходе все в ме-
ридиан вошло, соберись с силами. Поднапрягись, чернослива поешь,
женьшень в Певеке купи, для нервов чего глотни - и валяй! А то сожрет
нас Саввишна, хуже Соньки доведет, щами окатит. Видит бог - уест! Я ж по
старой дружбе...
Я все ждал, когда Арнольд Тимофеевич взорвется, но он вел себя как-то
странно, даже с некоторым смущением. Задрал башку к небесам, к клотикам
мачты и соображал что-то, открыв рот.
Вообще-то, все люди, задирающие башку круто вверх, открывают при этом
рот. Так, вероятно, нас устроил бог. Но когда задирает башку к верхушке
мачт Спиро, то его пасть отворяется прямо-таки до невероятных растворе-
ний - напоминает двери во Дворце бракосочетаний.
Наконец Арнольд Тимофеевич опустил взгляд долу, затворил пасть и уко-
