пойдет, то, говорю тебе по секрету, тактично тебе говорю, единственное,
что нас спасет, так это как раз то, что груз улетит за борт; а если груз
у тебя насмерть привязан к пароходу, то нам каюк. О нас-то, конечно, мо-
жешь не думать, но о супруге подумай: это ей такой гутен-морген будет,
такой, значить, сюрприз и нюанс, что...
И Фомич задумался и посмотрел на меня. Я пожал плечами, показывая,
что не имею ничего возразить старшему механику.
Минут десять Фома Фомич шептал что-то и шевелил губами, а я взором
телепата давил на ту часть его черепа, где находятся лобные доли челове-
ческого мозга. Эти доли заведуют нашим сознанием и решительностью.
На одиннадцатой минуте Фомич вызвал старпома и повелел начинать ру-
бить проволоку креплений палубных контейнеров. "Но чтобы каждое зубило и
ручник привязали веревочкой, - пороняют разгильдяи матросы за борт..."
Вот и знать Фома Фомич не знает, как и все мы, истории России, а тут
повторил приказ самого Петра Великого! Петр, вводя по образцу цивилизо-
ванных государств салют наций, предусмотрительно написал в инструкции,
чтобы к ядрам крепостных орудий были всегда привязаны веревки: дабы ядра
из жерл пушек при салютном залпе можно было быстро и удобно вытащить.
Петр и ядра сохранить хотел, и того опасался, что наши разгильдяи предки
по рассеянности запузырят в приветствуемого салютом гостя боевое ядро.
Остров Четырехстолбовой остался по корме, а по носу на карте скромно
открылся мыс Матюшкина. Среди сложных местных названий он выглядит так
же неприметно, как мыс Карлсона на северной оконечности Новой Земли.
Приколымский островок Четырехстолбовой, забытый богом, описал в 1821
году мичман Матюшкин, совершив пеший переход с материка в компании с
Врангелем. Всего за четыре года до этого он закончил вместе с Пушкиным
лицей и уже успел обернуться вокруг света.
...Завидую тебе, питомец моря смелый, Под сенью парусов и в бурях по-
седелый!..
Единственный раз в жизни Пушкин завидовал. Да, да, Пушкин завидовал!
И не Данте или Гомеру завидовал, а простому моряку.
Какая притягательная сила в океанской волне!
Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полуночных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И
с той поры в морях твоя дорога, О волн и бурь любимое дитя!
Сколько написано о слиянии человека с конем, парусом и машиной и ощу-
щении счастья от этого; о счастье полета или штормового плавания под па-
русами. А суть, кажется мне, как раз в том, что нельзя разрешать себе
полное слияние ни с парусом, ни с машиной, - нельзя! Дилетант думает,
что через такое слияние он сам станет ветром, морем, вселенной, време-
нем. Это-то и отличает профессионала от любителя. Профессионал знает,
что не должно допускать себя до подобных слияний, что работа полным-пол-
на самоограничений, самообладания, самоконтроля и в силу этого пол-
ным-полна скуки и рационализма.
Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты
простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повто-
рял: на долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!
Перед отплытием волонтера Феди Матюшкина в первую кругосветку Пушкин
напутствовал друга по части ведения путевых заметок. Он предостерегал от
излишнего разбора впечатлений и советовал лишь не забывать подробности
жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерными
особенностями природы. Пушкин хотел фактов. Документализма, как ныне го-
ворят, а не охов и ахов Бестужева-Марлинского.
В 20-30-е годы прошлого века очерки и заметки моряков-писателей пуб-
ликовались щедро и пользовались огромным успехом у читающей публики, ибо
базировались на романтизме - навевали золотые сны, уводили из кошмара
родины в далекие и суперпрекрасные миры. Но этот "увод" совершался не
беллетристами-литераторами, а обыкновенными моряками. Документальная
подкладка сообщала их очеркам искренность, а грубоватость языка и неров-
ность слога, например Головнина, вызывали у Бестужева даже недоуменное
восхищение.
Волонтер Матюшкин записки в рейсе тоже вел, их нашли, но полностью и
до сих пор не опубликовали. Первый раз частично использовали в 1956 го-
ду. Это опять к тому, что мы ленивы и нелюбопытны. А, возможно, это свя-
зано с тем, что будущий адмирал Матюшкин не одобрял офицеров-декабрис-
тов. Это, правда, не помешало адмиралу отправить в Сибирь Пущину пиани-
но.
Адмирал похоронен на Смоленском кладбище. Потому я знаю о нем с
детства. Близко покоится бабушка моя, Мария Павловна. И мама, когда мы
навещали бабу Маню и проходили мимо могилы Матюшкина, рассказывала, как
он не разрешал бить матросов и считал, что молиться, ходить, спать, си-
деть, петь, плясать по дудке - убивает человека сначала духовно, а потом
и физически. И что по его настоянию соорудили в Москве первый памятник
Пушкину...
При всем при том старик был крутоват. Незадолго до того как упоко-
иться на Смоленском кладбище, он написал замечания к новому морскому ус-
таву. В устав проектировалась статья, разрешающая "во избежание напрас-
ного кровопролития" сдачу корабля противнику при пиковом положении. Ма-
тюшкин на полях проекта заметил: "Ежели не остается ни зерна пороха и ни
одного снаряда, то остается еще свалка или абордаж..."
И позорную статью не занесли в устав.
Баба Маня тоже была женщина строгая и крутого, этакого адмиральского
нрава. Ее в семействе не только слушались беспрекословно, но и побаива-
лись трепетно.
Незадолго до того как упокоиться на Смоленском кладбище, она расска-
зала нам с братом притчу.
...Однажды люди шли тяжким путем по горам. Не было видно солнца днем
и звезд ночью, тучи льнули к вершинам. Нашелся среди путников один, ко-
торый назвался Проводником и вел их.
Путники истощились и часто падали, они давно уже съели последний
хлеб. И Проводник, чтобы ободрить, сказал: "Вон, видите гору? За ней ко-
нец пути". И упавшие ободрились и поднялись. У той горы Проводник сказал
им: "Я ошибся. Конец пути за следующей горой". И они пошли к следующей
горе. И Проводник сказал на вершине ее: "Я солгал вам, чтобы упавшие
ободрились. Конец пути только за следующей горой".
И путники долго прощали ему ложь, потому что она помогала им идти. Но
наконец тяжесть разочарования стала невыносимой. И даже самые сильные
пришли в отчаяние и легли на землю. Тогда Проводник сказал: "Вы не вери-
те, что конец пути близок, потому что я много раз обманул вас. Но теперь
я не лгу и, чтобы вы поверили мне, готов лишить себя жизни". И он пошел
к краю пропасти, чтобы броситься в нее.
Но никто и теперь не нашел в себе сил подняться.
"Люди, - тогда сказал Проводник. - Простите меня. Я опять солгал вам.
Конец пути еще очень далек. За самой дальней вершиной еще нет и половины
пути".
И тогда поднялся с земли один из спутников и сказал: "Веди. Я пойду".
И еще один встал и сказал: "Я пойду тоже". И все сильные духом встали,
решив лучше умереть в пути. А слабые духом остались и тем облегчили путь
сильным духом, потому что не надрывали их душ словами сомнений и отча-
янья.
А Проводник, бредя впереди, все не мог понять, отчего ложь о близком
уже конце пути, ложь, которую воистину он готов был подтвердить своей
смертью, не заставила людей ободриться. А правда о бесконечно еще дале-
ком конце пути подняла людей с обочины дороги.
И они идут за ним, и он не слышит слез и стенаний, как слышал раньше.
И даже песню запели, найдя для нее силы и твердость духа. И Проводник
пел с ними: "Дорогу осилит идущий, хотя нет конца у дорог..."
...Осень, дождь, опавшие листья, грусть о самом себе, которая возни-
кает возле могил. Слухи, что Смоленское кладбище скоро сровняют с зем-
лей. И величие горы Паркалай. Две вершины мыса Большой Баранов. И две
речки впадают с обеих сторон мыса в Ледовитый океан - Крестовая и Антош-
кина.
Кекуры - каменные столбы - застыли в миллионнолетнем молчании на вер-
шинах и склонах. Кекуры стоят семьями. И бессмертны, как хорошая семья.
И стоят насмерть под натиском ветров, времен, снегов, льдов, туманов. И
веет от кекуров древними поверьями, и клочья мамонтовой шерсти должны
висеть на кекурах, ибо когда-то мамонты терлись о них, как наши свиньи о
забор.
Сибирь под нами.
Сибирь, Сибирь, Сибирь - даль за далью.
В ПОРТУ НАЗНАЧЕНИЯ
17.08. 19.00.
Мучительно стали на правый якорь на внутреннем рейде Певека.
Итак, преодолев коварство льдов, туманов, черные замыслы злодеев ле-
доколов, зависть и недоброжелательность всего белого света, теплоход
"Державино" прибыл в пункт выгрузки, в этот ужасный порт, где исчезают
даже бетономешалки и бульдозеры, растворяясь в воздухе.
Вся династия Кио должна систематически навещать центр золотодобываю-
щей промышленности Чукотки и учиться, учиться, учиться.
Если хотите представить себе здешние берега, то закройте глаза и сде-
лайте над собой небольшое усилие: представьте тюленя длиной в десять ки-
лометров и высотой в полкилометра. Теперь круто заморозьте тюленя, при-
пудрите холку снежком и положите тушу возле синего-синего моря. Таков
здешний пейзаж в летнюю, тихую и ясную погоду.
А почему мы так мучительно становились на якорь, хотя был как раз
полный штиль и полная свобода маневра?
Потому что битком набитый черной магией порт Певек требовал от тепло-
хода "Державино" подойти поближе к портовым сооружениям. Разгар навига-
ции, судов скапливается в ожидании разгрузки много. Морячков с рейда и
обратно возит портовый катер. И чем ближе и кучнее стоят суда, тем проще
их обслужить.
А Фоме Фомичу Фомичеву, как и всегда, хотелось бы отдать якорь на
пределе видимости самого высокого певекского сооружения или даже на пре-
деле видимости самой высокой береговой сопки. И потому последние две ми-
ли теплоход двигался на "стопе", используя вместо дизелей силу инерции и
энергию портового диспетчера, которая передавалась на судно без всяких
проводов в виде лая, мата и воплей.
Каждые пятнадцать секунд Фома Фомич прерывал диспетчера и спрашивал,
не пора ли ему уже шлепнуть якорь.
Порт Певек орал, чтобы мы шли ближе к нему, Певеку, что он нас, черт
возьми, еще и вовсе не видит, хотя сидит на двадцатиметровой диспетчерс-
кой каланче.
А Фомич держал телеграф на "стопе", чесал за ухом и спрашивал порт:
- Идем-то мы, дорогой товарищ, правильно, значить?
- Да не идете вы! Не идете! - надрывался диспетчер, наблюдая нас по
радару. - Ползете вы, как вошь по мокрому животу!
- Ну, а теперь мы, значить, можем якорь отдавать? - запрашивал Фомич.
- Нет! - орал диспетчер. - Ближе подходите! Ближе! У вас машина за-
кисла? Тогда буксир вызову!
Тем временем нас обогнал "Волхов", проскочил вперед и стал в самом
удобном местечке на рейде. И когда наконец пришло время шлепать якорь,
то по корме оказалась здоровенная "Советская Якутия". И Фомич никак не
мог решиться дать приличный "задний ход", а без такого хода якорь не за-
берет. И дал Фомич "малый назад", в результате чего, естественно, поло-
жил цепь в кучу.
По прибытии в порт назначения я, как все настоящие, двухсотпроцентные
моряки, немедленно завалился в койку, чтобы послушать шум подводной лод-
ки или посидеть на спине - и то и другое, как известно, обозначает для
начальства "отдых", а для неначальства "дрых".
Мой отдых был прерван стармехом через полчаса. Иван Андриянович ки-
пел. Он напоминал пароперегреватель.
Оказалось, зашел к старпому за витаминами, попросить "СР" - таблетки
черноплодной рябины. Раньше случайно видел, что у Арнольда Тимофеевича в
столе много баночек с рябиной, - вот и зашел, чтобы тактично одолжить
